Memento - Радек Йон

— Значит, чувства вины вы никогда не испытывали?

— Нет ничего, что нельзя было бы не использовать во вред. Любое новое изобретение. Из-за этого ведь не остановить прогресс. Естественно, я говорю о комбинациях, сделанных по всем правилам. А не о каком-то там нюханье или всяких других суррогатах, от которых больше всего трупов. Вот почему я записывал результаты опытов со своими растворами. А вовсе не потому, что боялся, — объясняет Рихард.

— Однако ваши опыты не имели ничего общего с научными экспериментами. — Судья вдруг повысил голос. — Проводя их, вы играли с огнем. Ни один ученый не принял бы на свою совесть ничего подобного. Ваша дилетантская игра в бог знает какого изобретателя могла стоить жизни многим людям. И при всем при этом вы ничего не добились, кроме того, что наносили ущерб здоровью людей! У меня больше нет вопросов.

По сравнению с тем, о чем тут говорилось, кража в аптеке выглядит не так уж страшно. Допрос Евы, Михала, трассолога, свидетелей, эксперта, который обследовал душевное состояние подсудимых.

— Речь идет о бесконтрольных психопатах с частично сниженными способностями управлять собой и отдавать отчет в своих действиях…

Гран мерси, подумал Михал. А может, это смягчающее вину обстоятельство? Судебное следствие закончено. Суд удаляется на совещание.

Сердце где-то в глотке. А тут еще конвой наверняка не позволит перекинуться с Евой хотя бы словечком. Страх до оцепенения. Сидишь тут как чучело, а рядом решают нашу судьбу.

— Именем Чехословацкой Социалистической Республики…

Надо обернуться. Откуда-то сзади мамин затравленный взгляд. Хорошо еще, подсудимые в зале суда могут стоять спиной к публике.

— Пражский городской суд в открытом судебном заседании двадцать третьего сентября тысяча девятьсот восьмидесятого года в составе…

Ну дальше, дальше, мысленно подгоняет судью Михал.

— Подсудимый Рихард Ружичка, тысяча девятьсот пятьдесят шестого года рождения, бывший служащий Аптекоуправления…

В ушах шумит кровь. Боже, пока судья пробубнит все эти анкетные данные своим идиотским, монотонным, безликим голосом, я поседею. И мама, пожалуй, тоже. Ну наконец!

— …признаны виновными в том, что: подсудимый Рихард Ружичка…

Да не тяни же, черт подери, повторял про себя Михал. Он впился ногтями в ладонь, изо всех сил стараясь не подать виду, что вот-вот лопнет от нетерпения.

— …подсудимая Ева Попелкова…

Значит, все-таки пришили аптеку, понял Михал. Неужели все было зря?

— …чем нарушили…

Ему показалось, что теперь-то уж голова точно лопнет.

— …подсудимый Михал Отава — в совершении уголовного преступления: хищение государственного имущества… — Сумятица параграфов, пунктов, статей уголовного кодекса.

Дальше, черт побери, дальше!

— И приговариваются, — наконец читает судья. — Подсудимый Ружичка…

Очередные параграфы и статьи.

— …по совокупности преступлений к окончательному наказанию в виде лишения свободы сроком на три года…

Михал пытается на ходу сориентироваться в юридических терминах. Исправительно-трудовая колония общего режима с применением принудительного лечения от наркомании, улавливает он в этом нагромождении фраз.

Теперь я, понимает он. Хорошо бы к чему-нибудь прислониться.

— Подсудимый Михал Отава…

На какой-то миг ему кажется, что он теряет сознание. Тридцать месяцев, исправительно-трудовая колония общего режима с применением принудительного лечения от наркомании.

А Ева? Восемь месяцев, замененные на два года условно, и стационарное принудительное лечение в наркологической лечебнице. Значит, все же поверили, что она была только на подхвате? Михалу вдруг кажется, что он уже черт-те сколько времени без перерыва ворочает камни. Невообразимая усталость. Ну, теперь уж недолго. Гонка финиширует.

Или только сейчас начинается?

Все тот же монотонный голос судьи.

— Установлено, что подсудимый Рихард Ружичка особенно интересовался несовершеннолетним Романом Карасом, при этом давал ему советы и снабжал квалифицированной информацией об использовании психотропных препаратов, а также приводил его в компании наркоманов, чем предоставлял возможность Роману Карасу испробовать различные наркотические вещества, тем самым расшатал его нравственные устои и склонил к аморальному поведению. Таким образом, он в значительной мере способствовал тому, что упомянутый Карас приобрел зависимость от наркотиков, и это в конечном счете привело его к смерти. Возражение подсудимого, что он предостерегал Романа Караса от вдыхания летучих веществ, при рассмотрении противозаконности его действий признано необоснованным. Подсудимый обязан был понимать, к каким результатам приведет объяснение эффектов от применения психотропных препаратов и дача конкретных советов по их использованию для дальнейшего развития личности несовершеннолетнего Караса, у которого он ранее наблюдал склонность к наркотической зависимости.

Фразы одна запутанней другой.

— Суд не счел убедительными показания Евы Попелковой…

Какая разница, мне все равно впаяли тридцать месяцев. А Еве — условно.

Вот так — сразу и наповал.

А что же будет сейчас?

Люди надевают пальто, выходят из зала суда. Зайдут куда-нибудь на чашку кофе или сразу домой ужинать? А я?!

Мама осталась где-то сзади. Неужели так и не скажет ни слова?

Я для нее теперь такой же, как Рихард? Впервые в жизни она не кидается меня защищать. Или тоже сдала?

Спрятаться бы у нее на груди.

Благодарный взгляд Евы. Хоть это.

— Михал, Михал, продержись! Мы все начнем сначала. — Мама наконец продралась сквозь толпу.

Нет времени даже кивнуть ей.

Конвой, наручники.

Конец.

Конец!

Низкие бараки, окруженные забором с колючей проволокой, и вдобавок бетонная стена. Сторожевые вышки по углам. Бетонный плац посередине. Тридцать месяцев. За вычетом двух, проведенных в камере предварительного заключения. Еще восемьсот пятьдесят один день и столько же ночей. И каждый день как последний. Кто же такое выдержит?

Разве что вмазаться пару раз за день. Но это уже из области чудес.

Ведь ты же хотел завязать? Благие надежды, будто сумею прожить без яда. На воле куда ни шло. А тут?

Вместо общей — колония усиленного режима! И всего-то за пакетик порошка, который нашли у меня в матраце. Сжалился тут один, достал кайфа в долг до первых карманных, а когда все вскрылось, само собой, прикинулся чистеньким.

Другой лагерь. Строгости на порядок хуже.

— Это еще ягодки, Отава! Вот к ходокам попадешь, тогда узнаешь, что такое зона.

Будильник на четверть пятого. Пятнадцать минут зарядка, за десять умыться, застелить койку, прибрать вещи, двадцать минут на завтрак, тридцать — на уборку помещений, потом линейка и — выход на работу… Армия? По сравнению с этим просто рай.

— Отава, номер тысяча пятьсот десять, в девятую бригаду.

— А что это там?

— Укладка рельсов. Открытый рудник. Можешь сразу гроб заказывать.

— Построиться в рабочие бригады! — надрываются громкоговорители.

— Эй, фрайера, есть тут кто из девятки? — Михал пытается придать голосу непринужденность.

— Ну, в чем дело? — оборачивается плечистый мужик.

Такой если сожмет, сок брызнет, соображает Михал.

— Меня к вам в бригаду определили.

Взрыв хохота.

— Ой, держите меня! Во силач. У этого носилки сами летать будут! — подмазывается к плечистому мужичонка с выбитым зубом.

— Ты, парень, молодец, что решил к нам податься. Мы тебя до ума доведем, верно?

Толчок в спину, Михал даже прогибается. Три-четыре шага рысью, чтоб не упасть. Очередной взрыв хохота.

Вот я и вляпался, думает Михал. Что посеешь, то и пожнешь. Известное правило зэков. Малость не так, как написано в стенгазете у главных ворот: «С коллективом, коллективу, для коллектива». Прямо блевать от всего этого хочется. Еще восемьсот двадцать восемь дней и ночей.

Один раз, всего одну только дозу. Выбраться отсюда хотя бы на пару секунд. А потом вернуться снова? Опять суд, опять приговор, и тогда уж наверняка колония строгого режима. Ни за что!

— Ну, малыш, пошли!

Всей бригадой к главным воротам. Шаг строевой.

За воротами автобус с заведенным мотором. Конвой пересчитывает, и ворота наконец открываются.

Еще восемьсот двадцать семь дней и ночей!

Автобус вроде бы совсем обычный, будто они собрались на экскурсию в Крконоши. Только несколько железных прутьев, чтобы нельзя было разбить окно и удрать. Изящная решеточка. Можно спокойно смотреть наружу, ее почти незаметно. Какая-никакая, а все же свобода. Нормальная жизнь. Сесть бы и уехать навсегда. Все бы отдал. Даже ампулу морфы? Будь она сейчас у меня в руке, никто бы в жизни не вырвал!