Завещаю вам жизнь. - Владимир Прибытков

Эрвин увидел ее. Улыбнулся, но улыбка вышла тревожная.

— Алло! — сказал Эрвин. — Тебе нездоровится?

— Нет, все в порядке, — сказала она. — Как съездил?

— Что-нибудь случилось? — спросил он, беря ее под руку.

— Пустяки, — сказала она. — Обычные редакционные распри... Куда мы пойдем?

— Я бы выпил кофе, — сказал он.

— Нет, — сказала она. — Потом... Устала. Хочется побыть на воздухе. Мне надо поговорить с тобой.

Она почувствовала, что Эрвин внимательно смотрит на нее. Сделав несколько шагов, он сказал:

— Ну что ж... Мне тоже это необходимо.

Он остановился, подзывая такси.

— У тебя появились деньги? — спросила она.

— На такси хватит, — ответил он, открывая перед ней дверцу. — Разве мы не можем позволить себе хотя бы такую роскошь?..

Шофер отвез их на Зальцзее.

В аллеях парка, тесно прижавшись друг к другу, сидели молодые парочки, степенно прогуливались, чета за четой, пожилые супруги.

За столиком кафе-молочной, расположенном на берегу озера, Эрвин положил ладонь на ее руку. Она отняла руку, сделала вид, что разглядывает ленивых лебедей, плавающих по тихой воде. Официант принес взбитые сливки, булочки и кофе.

— Итак? — спросил Эрвин. — Ты хотела о чем-то спросить?

Она прямо поглядела в его серьезные карие глаза. Неужели эти глаза лгали и сейчас?

— С тобой что-то происходит, — сказала она не звонишь. Уезжаешь, не сказав, куда и зачем.

— Продолжай, — видя, что она колеблется, сказал Элвин. — Говори все до конца.

— Да, я скажу, — тряхнув головой и поправив упавшую на глаза каштановую прядку волос, решилась она.  — Ты не бываешь среди товарищей. Похоже, просто избегаешь прежних друзей... Да!.. И ответь, пожалуйста, что это за фирма, которая намерена заниматься делами немецких национальных меньшинств за границей?

Эрвин мял в пальцах хлебный мякиш. Швырнул катышек в озеро.

— Хорошо, — сказал он. — Я отвечу на все твои вопросы. Но сначала я скажу тебе кое-что, чтобы была полная ясность.

Он смотрел ей прямо в глаза, и ей стало трудно выдерживать этот открытый, честный взгляд, она взяла ложечку и стала помешивать в чашке кофе.

— Ты сама знаешь, что происходит, — тихо, но твердо говорил между тем Эрвин. — Наци рвутся к власти. Своей демагогией Гитлеру удалось одурманить обывателя. Обыватель голосует за национал-социализм. Обыватель пресытился посулами господ социал-демократов. Ему хочется твердого курса марки, ему хочется расторгнуть подлый «мирный договор», он устал от беспорядков и готов поверить в классовый мир. Поэтому в ближайшее время могут произойти нежелательные перемены.

Она вскинула голову:

— О чем ты?

— Достоверно известно, что Гитлер сговорился с промышленными и финансовыми магнатами, угрюмо сказал Эрвин. — Он обещал им ликвидацию коммунистической партии и рост прибылей. Взамен он получит их поддержку на ближайших выборах в парламент, а пока отхватил солидный куш на содержание своих коричневых банд.

— И ты полагаешь, что этого достаточно, чтобы захватить власть?

— Я привык смотреть на вещи трезво, — резко ответил Эрвин. — Учти, что предательство в наш век явление такое же обычное, как дождь или снег. Особенно, социал-демократических бонз. По части продажи интересов рабочих это крупные мастера!

— Кроме бонз есть рядовые социал-демократы.

— Именно их и предадут в первую очередь. Их уже сейчас предают, натравливая на нас. Тут иллюзий быть не должно. Ты знаешь, к чему идет дело? На выборах социал-демократы с нами вместе выступать не намерены. Это тоже факт! И это опасно, потому что народ изверился в кандидатах от социал-демократии! А Гитлер не скупится на обещания. Он и безработицу сулит ликвидировать, и Версальский мир пересмотреть, и вообще сыплет направо и налево несуществующей манной небесной. Но думаешь, ему не верят?

— Партия не допустит победы наци! — горячо возразила она.

— Да, если все будет зависеть только от партии и мы сами не совершим ни одной ошибки! — с горечью возразил Эрвин. — Но что случится, если мы потерпим поражение?

— Я не хочу думать об этом!

— Дешевый оптимизм! — властно сказал Эрвин. Политический боец обязан рассчитывать последствия и самых худших вариантов. Самоуспокоенность — лучшая помощь врагу.

Она растерялась.

— Эрвин, — сказала она. — Ты лучше меня знаешь, конечно, как поступать.. Но какое отношение к сказани му имеет твое поведение в последнее время?

Он по-прежнему твердо смотрел ей в глаза.

— Самое прямое, — сказал он. — Ты как-то говоря что пройдешь со мною весь путь до конца, верно?

— Да, если-

— Так я и сказал товарищам, — перебил Эрвин — И поручился за тебя. Поручился своей партийностью, своей принадлежностью к партии.

— О чем ты говоришь, Эрвин?

— Я принял ответственное решение, Инга! — сказал Эрвин. — И ты будешь помогать мне. Как обещала до конца. Я не понимаю...

— Поймешь. Я скажу. Но не здесь...

На уединенной скамье пустеющего к ночи парка Эрвин Больц рассказал ей о своей новой роли.

— Гитлеровцы хотят войны, — страстно сказал он. — Они ее получат. И немедленно. Вот почему необходимо, чтобы вокруг думали, будто я стал отступником, отошел от всякой политической деятельности, использовал первую попавшуюся возможность и делаю карьеру.. Слушай внимательно. В ближайшее время я уеду. Тебе предстоит некоторое время прожить в Берлине. Дай понять окружающим, что у нас произошел полный разрыв. А когда люди попривыкнут к твоему одиночеству, ты уйдешь из «Берлинер тагеблатт» и приедешь ко мне. Мы будем бороться рядом, Инга!

Она была потрясена признанием Эрвина. Говоря о своей будущей работе, он оказывал такое доверие, о каком нельзя было и мечтать.

Тревога последних дней схлынула, уступив место огромной радости и небывалой нежности.

Инга смотрела в темные, ласковые глаза Эрвина, и ей казалось, что скамья, где они сидят, и черные деревья, и звезды в просветах между листьями - все начинает медленно плыть, кружиться, все отступает куда-то. и нет ничего. кроме этих темных любимых глаз и счастья.

Припав к его груди, она замерла, боясь, что эта минута может окончиться.Он обнял ее.

Они не слышали, как проходящий мимо господин в каком то котелке презрительно фыркнул в усики и постарался поскорее увлечь свою супругу прочь от «распущенной молодежи»..

На ней в тот день было синее платье, перешитое из материнского, и черный, в полосочку жакет. Единственный жакет, который она носила и дома и на работе...

-Варшавскую кухарку звали Ядвигой. Ее порекомендовала Инге соседка — жена оптового галантерейщика. У Ядвиги была крепкая, ладная фигура, соломенные, крепко уложенные в крендельки вокруг ушей волосы и проворные руки. Ядвиге недавно исполнилось двадцать три года, но выглядела она лет на тридцать, таким неожиданно помятым было ее продолговатое, с частыми морщинками лицо.