Завещаю вам жизнь. - Владимир Прибытков

— Темна вода во облацех! — протянул Васильев. — Слишком опасно.

Но Больц не согласился с доводами товарищей и все же предложил свой вариант плана.

Оба варианта были представлены генералу. Генерал вариант Больца отверг.

— Во-первых, мы пошлем связного на гибель, — сказал генерал. — А во-вторых, вы же сами говорили, что не уверены в графе фон Топпенау. Представьте себе, что гестапо предъявит эти фальшивые копии сначала не Штраух, а графу. Он посчитает их неопровержимой уликой и может растеряться совершенно! И заговорит! Нет, я категорически против ненужного риска.

Зато вариант Алферова и Васильева генерал в принципе одобрил. Он лишь предложил использовать для засылки связного не выброс с самолета, а возможности партизан и обратил внимание на то, что в документах, вручаемых связному, следует сделать необходимые отметки.

— Ваш расчет на традиционное благоговение буржуа перед бумажкой, перед чинами правилен, — сказал генерал. — Но в любом удостоверении могут быть проставлены в самое последнее время неизвестные нам штампы. Они должны оказаться и в удостоверении связного. Значит, эти штампы ему «должны поставить уже в Берлине. Ясно?

— Ясно, товарищ генерал.

— Когда представите кандидатуры на связных?

— Кандидатуры готовы.

— Почему же медлите? Представляйте!

Через день генерал сообщил Васильеву и Алферову. Утверждена кандидатура капитана Ольгина.

— Готовьте его, — сказал генерал. — И обязательно привлеките к подготовке товарища Больца. Его помощь будет неоценима.

Через две недели через линию фронта отправился транспортный самолет ЛИ-2.

Экипаж корабля знал, что надо выйти в один из районов Белоруссии, к партизанской базе соединения «Черного», сбросить там парашютиста и мешки с грузом.

Зачем летит в самолете невысокий русоволосый человек с ярко-синими глазами, назвавшийся просто капитаном, ни командир корабля, ни штурман, ни стрелок-радист не догадывались.

О том, что кроме мешков с грузом надо принять на борт пассажира, экипажу сообщили в последний момент.

Капитана привезли на «газике» прямо к самолету. Сопровождали его два человека в штатском. Довели до трапа, обняли, расцеловались и подождали, пока капитан исчезнет в самолете.

Потом отошли к «газику» и оставались там, пока ЛИ-2 не поднялся в воздух.

ЛИ-2 пришел в заданный район около пяти часов утра. Командир корабля предупредил пассажира, что цель близка, помог ему подогнать лямки парашюта. Потом показались костры, выложенные партизанами «Черного». Завыла сирена — команда к прыжку. Самолет сделал разворот, лег на левое крыло. Капитан улыбнулся штурману, открывшему бортовую дверцу, втянул голову в плечи и бросился в темноту, навстречу кострам...

Через двое суток полевой пост фельджандармерии, выставленный на дороге к городку Калиничи, остановил невысокого ефрейтора с ярко-синими глазами. Ефрейтор предъявил удостоверение на имя Клауса Рейнгольда, 1910 года рождения, находившегося в госпитале и направлявшегося в отпуск к семье.

— Ты полный кретин, что ли? — спросил старший жандарм, просмотрев отпускное свидетельство ефрейтора. Как тебя угораздило одного переться по этой дороге?

— А что? — спросил ефрейтор. — Я рассчитывал на утренний поезд.

— А на партизан ты не рассчитывал? — спросил жандарм. — Видали идиота?

Его подручные рассмеялись.

— Какие тут партизаны! — сказал ефрейтор. — Я по пути за трофеями в деревню заглянул, в сундуках у одной бабы пошарил, она как резаная орала, и то ничего...

— Ладно, иди! — сказал жандарм. — В рубашке ты родился, приятель. К жене?

— К жене! — улыбнулся ефрейтор. — Два года.

— Ну, ну! Покажи ей, что мы тут не все силы потеряли!

Жандармы заржали.

Ефрейтор обиделся.

— Я этого не люблю! — сказал он и протянул руку за удостоверением.

Поддернув вещевой мешок, он зашагал в городок.

— Скажите какой нежный! — крикнул вслед жандарм.

Через час ефрейтор забрался в пассажирский вагон, переполненный отпускниками и ранеными. Сначала его не хотели пускать, но он показал обтянутую брезентом вместительную флягу, и ему протянули сразу несколько рук:

— Влезай!

Машинист вел состав с опаской. Солдаты, поглядывая в окна, рассказывали истории о крушениях и взрывах. Если бы они знали, что их состав взят под особое наблюдение, что партизаны очистили колею от мин до самого Бреста, они бы чувствовали себя веселее. Или хотя бы так же спокойно, как ефрейтор, забравшийся в их вагон в маленьком городке Калиничи.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

После комедии «переговоров» в Виши, закончивших, как всегда, капитуляцией дряхлого Пэтена, немец Дипломаты получили приказ вернуться в Берлин, но граф фон Топпенау подал прошение об отпуске и остался в Париже.

Свидание с Францией и радовало и страшило. последний раз он посетил ее в тридцать восьмом, сопроводил Анну-Марию и детей в Биарриц. Теперь он был в Париж один, без семьи, но Париж был оккупирован, все в нем могло измениться, стать враждебным и чужим.

По дороге с вокзала к отелю «Фонтан» граф с волнением и тревогой приглядывался к улицам, домам и прохожим. Он не замечал разительных перемен. Правда, среди дамских накидок, мужских макинтошей, среди пальто и курток нет-нет да и мелькали серые мундиры и голубоватые шинели вермахта, но казалось, на них никто не обращает внимания.

Шофер такси вел машину с равнодушным лицом. Возможно, он не догадывался, что его пассажир немец.

— Странно видеть немецких солдат на шоссе д'Антен, — сказал граф.

— Мне как-то не повезло: всю жизнь живу в другом районе. — невозмутимо ответил шофер.

На душе сразу полегчало: если парижане сохранили юмор - можно на что-то надеяться.

Хозяин отеля месье Тюрбо пополнел и поплешивел, но выглядел по-прежнему импозантно. Графа он узнал сразу и улыбнулся с прежней приветливостью, с готовностью немедленно выполнить любое желание столь важного клиента.

— Ваш приезд — большая честь для меня, — кланяясь, сказал Тюрбо. — Ваша очаровательная супруга здорова? Дети, надеюсь, тоже?

Казалось, что он вернулся в далекое прошлое, где нет войны, ни постоянных тревог за жизнь...

В прекрасном номере на диване лежало покрывало с рисунком большого кота, а на камине мелодично вызванивали часы с буколическими фигурками на крышке, перед мраморным камином светлел расшитый шелком экран, простыни на кровати сияли тугой белизной, пахли фиалками.

— Me вуаля! — сказал Топпенау своему отражению в высоком трюмо. — Иль е пробабль, ке ла вне се ревьен-*