Лес Мифаго. Лавондисс - Роберт Холдсток

– Мы не всегда будем вместе, – сказала она.

– Невозможно.

Она прикусила губу и, как можно теснее прижавшись ко мне, потерлась своим носом о мой.

– Я из другой земли, Стивен. Если ты не уйдешь от меня, то однажды – я уйду от тебя. Но ты достаточно сильный и выдержишь потерю.

– Что ты такое говоришь, Гуин? Жизнь только начинается.

– Ты не понимаешь. И даже не хочешь понять! – Она рассердилась. – Я из дерева и камня, Стивен, а не из мяса и костей. Я не такая, как ты. Лес защищает меня, управляет мной. Я не могу сказать тебе как следует, у меня нет слов. Мы можем быть вместе, пока. Но не навсегда.

– Я не собираюсь бросать тебя, Гуивеннет. Никто не сможет разделить нас: ни лес, ни мой несчастный брат, ни эта бестия, Урскумуг.

Она опять прижалась ко мне и очень-очень тихо, как если бы знала, что просит о чем-то невозможном, сказала:

– Присматривай за мной.

Присматривай за мной!

Я улыбнулся тогда. Я? Присматривать за ней? Все, что я мог сделать – не терять ее из виду, когда мы охотились на краю леса. Преследовали ли мы зайца или дикого поросенка, я добивался успеха только потому, что проливал море пота и всегда бежал на грани жизни и смерти. Гуивеннет же всегда была быстрой, умелой и смертоносной. Она никогда не сердилась из-за моей плохой выносливости, по сравнению с ней, конечно. Она с улыбкой пожимала плечами, если охота оказывалась неудачной, и никогда не хвасталась удачной охотой, хотя я, в отличие от нее, бурно радовался, когда мы могли разнообразить нашу диету продуктами лесной стратегии и охотничьего мастерства.

Присматривай за мной.

Такая простая фраза; она заставила меня улыбнуться. Да, в любви она была так же уязвима, как и я. Но я считал ее некой могучей силой, вторгшейся в мою жизнь. Она руководила мной, почти во всем, я этого не стеснялся и не стыдился. Она могла – почти без усилий! – пробежать через подлесок полмили и перерезать горло сорокафунтовой свинье; однако именно я, более организованный и спокойный, делал все, чтобы обеспечить ей более комфортабельную жизнь.

У каждого свой талант, и каждый добровольно вносил свою долю. Шесть недель я прожил вместе с ней, шесть недель настоящей глубокой любви, и я научился легко смотреть на ее лидерство, потому что она – охотница, умевшая выживать в любом лесу, одиночка во всем – решила связать свою жизнь с моей, и я наслаждался этим.

Присматривай за мной!

Как если бы я мог. Как если бы я мог выучить ее язык и узнать об ужасных страхах, которые преследовали самую прекрасную и невинную девушку в мире.

– Гуин, что ты помнишь, самое раннее?

Стоял поздний полдень. Мы огибали лес с юга и находились где-то между ним и Райхоупом. Облачно, но тепло. Вчерашнее уныние прошло, и, как часто случается с молодыми любовниками, недавние тревога и боль сделали нас еще ближе, еще веселее.

Рука в руке, мы прыгали по высокой траве и осторожно обходили кишащие насекомыми кучи коровьего навоза; на горизонте виднелась высокая норманнская башня собора Св. Михаила. Гуивеннет больше молчала, хотя иногда тихонько напевала себе странную мелодию, похожую на музыку Джагут. По Нижнему Корчевью бегали какие-то дети, играя с собакой и весело смеясь. Увидев нас, они сообразили, что забрались на чужую землю, и быстро убежали, скрывшись за невысоким холмом. Истерический собачий лай еще некоторое время плыл в спокойном воздухе. И еще я увидел одну из райхоупских девушек; она неторопливо скакала к Св. Михаилу по тропинке для верховой езды.

– Гуин? Слишком трудный вопрос?

– Что за вопрос, Стивен? – Она посмотрела на меня: темные глаза сверкали, рот улыбался. Она дразнила меня, по-своему, и, прежде чем я успел спросить еще раз, она оторвалась от меня – мелькнули белая рубашка и фланелевые штаны, – вбежала на опушку и уставилась внутрь. – Тихо… тихо… о, клянусь Цернунном!..

Мое сердце забилось быстрее. Я тоже уставился в лесную тьму, пытаясь найти среди спутанных зарослей то, что привлекло внимание Гуивеннет.

Клянусь Цернунном?

Слова клещами впились в мое сознание, дразнили и мучили, и только потом, медленно, я начал понимать, что Гуивеннет находится в очень игривом настроении.

– Клянусь Цернунном! – повторил я; она засмеялась и побежала по тропинке. Я бросился за ней. Она, конечно, слышала, как я богохульствовал, и приспособила мои ругательства к религиозным представлениям своего времени. Обычно она никогда не выражала удивление таким образом, религиозным. Она клялась либо смертью, либо каким-нибудь дерьмом.

Я поймал ее – значит, она хотела, чтобы я поймал ее, – и мы покатились по теплой траве, сражаясь и извиваясь, пока один из нас не сдался. Мое лицо защекотали мягкие волосы, и она наклонилась, чтобы поцеловать меня.

– Тогда отвечай на вопрос! – сказал я.

Она встревоженно посмотрела на меня, но не смогла вырваться из моих медвежьих объятий. И вздохнула, сдаваясь.

– Почему ты всегда задаешь вопросы?

– Потому что я хочу знать ответы. Ты восхищаешь меня. Ты пугаешь меня. Мне нужно знать.

– Почему ты не можешь просто принять?

– Принять что?

– Что я люблю тебя. Что мы вместе.

– Прошлой ночью ты сказала, что мы не всегда будем вместе…

– Мне было плохо!

– Но ты веришь в это. А я нет, – решительно добавил я, – но в случае… на всякий случай… что-нибудь может с тобой случиться. Вот. И я хочу знать о тебе. Все о тебе. А не о той фигуре, которую ты представляешь…

Она помрачнела.

– Не историю мифаго…

Она помрачнела еще больше. Слово что-то означало для нее, понятие – нет.

Я попробовал опять.

– И до тебя были Гуивеннет; возможно, будут и новые. Новые версии тебя. Но я хочу знать все о тебе. – Я подчеркнул слово ударением.

Она улыбнулась.

– А ты? Я тоже хочу знать все о тебе.

– Позже, – сказал я. – Ты первая. Расскажи мне о своем детстве. О первом воспоминании.

Как я и подозревал, по ее лицу прошла тень, очень быстрая, как если бы вопрос коснулся области пустоты. Она знала об этой пустоте, но никогда не признавалась.

Она села, поправила рубашку, откинула волосы назад, потом наклонилась вперед и, вырвав из земли сухую траву, стала закручивать стебли вокруг пальцев.

– Первое воспоминание… – сказала она и поглядела вдаль. – Олень!

Я вспомнил новонайденные страницы дневника отца, но выбросил из головы его историю и сосредоточился на разрозненных воспоминаниях Гуивеннет.

– Он такой большой! Сильная спина, такая широкая. У меня на запястьях кожаные ремни; они крепко привязывают меня к спине оленя. Я называю его Гвил. Он называет меня Желудь. Я лежу между его рогов. Я хорошо помню их. Они, как ветки дерева, поднимаются надо мной, сталкиваются с настоящими деревьями, трещат, скребут по коре и листьям. Он бежит. Я все еще помню его запах, все еще чувствую пот на его широкой спине. Его кожа, такая тугая, такая жесткая, я обдираю об нее ноги, они болят. Я такая маленькая, олень такой большой! Я кричу Гвилу: «Не так быстро!», но он несется через лес, я держусь на нем; ремни впиваются в запястья. Собаки лают. Они преследуют оленя, бегут по его следам. И рог, потом еще один. Охотничий рог. «Медленнее!» – кричу я оленю, но он только мотает рогатой головой и говорит мне держаться крепче. «У нас впереди долгая охота, Желудь», – говорит он, и я задыхаюсь от его запаха и его пота; от дикой скачки у меня болит все тело. Я помню солнечный свет, он пробивается сквозь деревья. Ослепляет. Я пытаюсь посмотреть в небо, но солнце каждый раз приходит и ослепляет меня. Собаки все ближе. Их так много. Я вижу, как по лесу скачут люди. Рог все громче и грубее. Я кричу. Над нами вьются птицы. Я смотрю на них. На фоне солнца их крылья кажутся черными. Внезапно олень останавливается. Его дыхание как громкий ветер. Все его тело дрожит. Я ползу вперед по его спине, ремни не пускают меня, но я вижу высокий камень, загородивший ему дорогу. Он поворачивается и опускает голову. Его рога как черные ножи, и он бьет ими собак, которые кидаются на него. Один пес похож на черного демона. Его пасть раскрыта, оттуда капает слюна. Гигантские зубы. Он прыгает прямо на меня, но Гвил пронзает его рогом и мотает в воздухе до тех пор, пока кишки пса не вываливаются наружу. Внезапный порыв воздуха – свист стрелы. Мой бедный Гвил. Он падает, и собаки рвут ему горло, но он все еще защищает меня от них. Стрела длиннее меня. Она торчит из дрожащего тела оленя, я тянусь, пытаясь выдернуть ее; кровь на древке, я не могу даже пошевелить ее, она твердая, как камень, как будто растет прямо из бока. Люди хватают меня, освобождают от ремней и утаскивают прочь; я держусь за Гвила, а он умирает, и собаки роются в его кишках. Но он все еще жив, он глядит на меня и что-то шепчет, как будто вздохнул лесной ветер, потом всхрапывает и уходит… – Гуивеннет повернулась ко мне, коснулась меня. По ее щекам текли слезы и сверкали под лучами солнца. – И ты уйдешь, все уходят, все, кого я люблю…