Своя земля - Михаил Козловский

Страдая от сознания своей беспомощности, Ламаш размышлял о том, что произошло на заседании бюро. Конечно, досевать придется. Выговор — это накладные расходы, иные председатели и до десятку имеют, свыклись с ними. Ну что ж, привыкнет и он!..

Владимир Кузьмич шел торопливо, ничего не замечая ни впереди себя, ни по сторонам, с забредшими в тупик мыслями. А досевать все-таки придется, как ни крути, а придется. Главное — потеря времени, осуждающее молчание колхозников. Но в конце концов и с этим можно смириться, — руки не лежат к делу, когда знаешь, что все пойдет насмарку.

Задумавшись, Владимир Кузьмич не слышал, как его окликнул Климов. Только вторичный, более зычный зов привел его в себя. Борис Сергеевич Климов стоял в открытом окне второго этажа чайной, кулаком грозил Ламашу, хмуря брови и перебирая губами, точно беззвучно ругался.

Заняв отдельный кабинет, где обычно встречались те, кому не хотелось быть на виду у посетителей чайной или кому требовалось остаться с глазу на глаз, Климов около часа прождал Владимира Кузьмича. Он встретил его на пороге, ворча:

— Куда запропастился? Жду-жду, все жданки проел, у меня в брюхе барабанную зорю давно отыграли, а без тебя начинать не хотел. — Высунув голову за дверь, он закричал нетерпеливо: — Зоя! Зоечка!

Тотчас же пришла официантка — большеглазая девушка с белоснежной кружевной наколкой на голове, с милыми ямочками на пухлых щеках.

— Зоюшка, золотко мое, давай все, что заказывал, и бутылочку остуженной. Только побыстрее, пожалуйста, — сказал Климов и, повернувшись к Ламашу, спросил: — Для начала одной хватит, как думаешь?

— Делай, как знаешь. — Владимир Кузьмич снял пиджак и повесил на спинку стула.

После первой стопки Борис Сергеевич захватил пальцами пучок иссиня-зеленого лука, обмакнул в соль и, перекусывая с хрустом, проговорил:

— Ты чего надутый, как сова на крупу? А? Вижу, мокрый выскочил из райкома, бежишь и ног под собой не чуешь. Видать, крепко пропесочили.

От выпитой водки и запаха еды у него блаженно раздулись ноздри, щеки осветил сизый румянец.

— Вот уж не пойму, почему кое-кто после протасовского скипидарца аж ракетой взвивается. — Климов одновременно и говорил, и запивал лук пивом, и все это происходило у него как единый процесс. — На меня такие штучки не действуют. Они свое дело делают, я — свое, прошибить меня трудно.

— Ну, а сегодня? Ты вот-вот готов был взвиться, — сказал Владимир Кузьмич. — Я видел, каким ошпаренным вылетел ты от Протасова.

Сперва Климов выпучил глаза, потом внезапно затрясся от хохота, колыхая животом стол.

— А ты и поверил! — Он вытер ладонью рот, словно вместе с оставшимся на губах жиром стирая и смех. — Я, дорогуша, для сочувствия трясусь, пусть думают, что переживаю. Так за что же тебе досталось?

— Всего не перескажешь, — отозвался Ламаш неохотно. — Сам знаешь, как бывает. Собрали все сразу и — бух на голову.

— А Дачник? Тот никогда не промолчит.

— Тот в народники меня произвел, — пренебрежительно ответил Владимир Кузьмич. — К массам, говорит, подмазываюсь, в общем подвел базу.

— Он такой, подведет, — хохотнул Климов.

Дачник — Завьялов. Эта кличка пристала к нему пластырем несколько лет назад. В ту пору он, инструктор райкома партии, захваченный общим порывом, изъявил желание работать в селе, и его послали председателем в отстающий колхоз. Семью Завьялов оставил в городе, сославшись на то, что жене требуется постоянный врачебный контроль, сам квартировал у одинокой старухи в чистеньком домике со стеклянной верандой, обсаженной кустами сирени. В конце весны в доме появлялась молодая пышнотелая женщина с двумя девочками в белых пикейных панамках, и тогда их розовое и голубое платьица весь день мелькали в палисаднике. В жаркие часы мать с детьми направлялась на речку, и когда шли по селу, бабы выглядывали в окна и говорили: «Председательша пошла. Дачница». Мать и девочки, в одинаковых желтых купальниках, часами лежали на песчаном берегу, и мальчишки, обходя этот пляжик, купались в других, неудобных местах. Иногда на речку приезжал сам Завьялов и, отпустив шофера, растелешивался до трусов, ходил по берегу и бросал земляные комья в воду. Девочки отыскивали комья и подносили ему, а мать лежала на песке и, опираясь на полную круглую руку, с мечтательной улыбкой следила за ними. Мальчишки вылезали из речки и, хоронясь за кустами тальника, издали наблюдали за ними и удивленно переглядывались: председатель бил лягушек.

Через два года Завьялов из рук в руки передал бразды правления своему сменнику и вернулся в город. В колхозе, где он был председателем, вскоре забыли о нем, только кличка Дачник прилипла к Завьялову и тянулась за ним, как тень…

— Ты еще не привык, к сердцу близко принимаешь, — говорил Климов, испытывая благожелательность к Ламашу оттого, что мог сочувствовать и утешать. — Действуй как в драке, — с расчетом, с умом, а то синяками заплывешь. Так-то, дорогуша. Напрямик одни самолеты летают, у них заднего хода нет, а ты умей отступить.

— На кривой выезжать?

— Зачем на кривой! Где уступи, а где ломи свою линию, какая же это кривая.

— Ты как заяц наделаешь скидок и доволен: обвел охотников, — подмигнул Владимир Кузьмич и без уверенности добавил: — Нет, видно, скидками не обойдешься.

— Чудак! — сказал Борис Сергеевич, подбирая корочкой остатки соуса на тарелке. — Начал ты хорошо, а теперь на попятную подался. Я ведь знаю, почему Георгий Данилыч потянул тебя на бюро, и давеча знал, когда ты у Башлыкова спрашивал. Протасов сам вчера говорил — весь день у меня пробыл.

— Скажи, не ты ли напомнил ему, а? Ведь это ж твои гектары за тебя подчищаем.

— Нет, честно, Владимир Кузьмич, я перед тобою свят, — Климов даже постучал по своей объемистой груди щепотью. — Мне-то с чего в чужой огород заглядывать. А свеклой, сам знаешь, меня сверх меры нагрузили… Ну, и как ты решил?

— Буду сеять.

— Сейчас?

— Сейчас, — Владимир Кузьмич твердо заглянул ему в глаза. — Выше головы не прыгнешь, как ни ловчи. Ты думаешь, бессмысленно?

— Да-а, умнесенько, ничего не скажешь. — Климов разлил водку по стопкам, выпил и, оглядев закуски на столе, придвинул к себе банку с консервами. — Ну и дела, мальчики! Ха-ха! — Он не рассмеялся, а раздельно, издевательски произнес это «ха-ха», точно насмехался над кем-то.

— Ну, а ты что сделал бы? — с досадой спросил Владимир Кузьмич.

— Я-то? Что тебе сказать, — проговорил Климов и, подумав немного, оживленно продолжал: — Ты послушай одну байку. Лет пять назад посеял я кукурузу в пяти полях. Ну, на трех она королева королевой, войдешь, будто в лес. — Он поднял руку с растопыренными пальцами высоко над головой. — А на двух и поглядеть нечего, заросла, аж страшно, один сорняк скаженный. Вот, думаю, беда. Ей-богу, сна от нее, проклятой, лишился, за что ни возьмусь — все она перед глазами. А тут, как на грех, приезжает в колхоз второй секретарь обкома, Логунов Александр Петрович, помнишь его? Нахрапистый мужик, так и прет медведем. Вези, требует, на свою кукурузу, погляжу, какая она у тебя. Пропал, чую, а делать нечего, везу. Приехали на первое поле — хороша, вижу, понравилась ему. А у меня, мол, вся такая, мы на нее, матушку, чуть не молимся. «Не ври, говорит, знаю вашего брата, любите одну сторону медальки показать». Ладно, повез на второе поле, на третье. И повсюду она стеной, зайдешь в рядки — одно небо видно. «Вся?» — спрашивает. «Вся!» — «А сколько у тебя гектаров?» — «Пятьсот». А у меня там и трехсот не было. «Врешь, не будет тут пятисот, меньше». — «Зачем врать, для себя растим, для себя стараемся, давайте хоть сейчас обмерю». А сам дрожу: ну, как не поверит? Слава тебе, поверил. Поехали дальше, и как раз мимо самой плохой кукурузы, а там наше стадо пасется. Но я уже орел орлом, теперь вывернусь, думаю. Стала машина рядом с пастухом, а я громко так, чтобы пастух слышал: «Тут наши поля кончаются, а это уже наших соседей, чужой области. Вот полюбуйтесь их кукурузой, я такую и на корню не держал бы». Александр Петрович покачал головой и спрашивает у пастуха: «Чья кукуруза?» А у меня ребята дошлые, с полслова понимают, что к чему. Мы, говорит, не вашей области. Александр Петрович даже выругался: что же вы такое дерьмо вырастили, глядеть противно? «Куда денешься, не удалась», — отвечает мой пастух, а сам на меня лупится: так, мол? Так, так, киваю ему, молодец. Ну, думаю, вывернулся, в соседнюю область не поедет проверять, да и лестно ему: у соседей, мол, кукуруза хуже, чем у нас… Вот, дорогуша, как бывает, тут главное — не теряйся, держи хвост трубой.

— Кого же ты обманул?! — удивленно пожал плечами Владимир Кузьмич.

— А никого, — невинно вздохнул Климов. — Отвел от себя нагоняй — и то хорошо, кукурузу все равно не поправишь. А Логунову что, он через неделю о моей кукурузе и не вспоминал, мало ли у него дел.