Путешествие в Тунис - Дмитрий Добродеев

Нас вывели на улицу Горького. Колонна растянулась на километры. Впереди — со всеми регалиями и моноклем в глазу — шагал — прямой как трость — генерал фон Шток. За ним плелись тысячи оборванных, загаженных солдат группы армий «Центр».

(кадр сбоку)

Я нес консервную банку. Когда прорывался жуткий понос — выбегал из колонны и справлял нужду. Московские подростки свистели.

(там же)

Жара — под 40, опорки прилипали к асфальту. (Вчера вырезал из шин подошвы и привязал бичевками).

(там же)

Какая-то баба плюнула, потом разрыдалась.

(6 часов спустя)

Парад закончился. Всех погрузили в товарные вагоны и повезли в Сибирь. В Сибири — таскали рельсы, прокладывали ветку до Иркутска.

(год спустя)

Пришел вечером в барак, живот сводило от голода, вышел прогуляться. Баба окрикнула — Эй, фриц! — тихонько провела к себе, налила щец: «На, жри!» — Давился, боялся расплескать.

(там же)

на всю жизнь запомнил эту Наташу, ее большую теплую грудь.

(выходит…)

Любовь сильнее смерти.

(Профессор Майерхофер задумался)

Итальянцы — хорошие пластики и рисовальщики, но посредственные колористы. Краски у них не играют, не светятся.

(кто лучше видит?)

Колористы — ясновидящие — лишь у северных народов. Сетчатка так у них, что ли, устроена… Из-за северной хмари глаза их требуют много солнца, зрачки расширены, вырабатывают пигменты. Вырабатывают блин пигменты, вырабатывают пигменты…

(a propos)

В 1877 г. Франц Болл обнаружил, что при освещении иссеченной сетчатки (внутренней оболочки глаза) слабым светом она была розоватой, однако при сильном свете ее цвет становился белым.

(а все потому что)

Сетчатка содержит зрительный пигмент, известный как «родопсин». Поглощая свет, он распадается на пурпурную, желтую и белую фракции и в темноте вновь синтезируется.

(о йес!)

Важные явления в процессе зрения происходят под влиянием света. Но еще более удивительные вещи происходят в отсутствие оного.

(Охотское море, июнь 2004)

Не видно обломков судна, лишь легкая рябь… одинокая селедка отбилась от стаи и поплыла в открытое пространство. Она все еще в нашем поле зрения.

(там же)

Самолеты барражируют над морем, ищут буксир с экипажем. Все пограничные посты на стреме. Летим и мы — на вертолете Ми-2 — строго по курсу.

(мы продолжаем наблюдение)

Тиха гладь воды, никаких сигналов от буксира. Сверкающие косяки сельдей уходят на юг Камчатки — где сходятся Охотское море и Тихий океан — туда, где лежит загадочный остров Парамушир.

(там же)

Последний раз на связь он выходил… неважно.

С тех пор — ни слуху ни духу. Короче, не прибыл в Магадан. Пропал в море-окияне среди туманов и волн соленых.

(А море?)

Океан-Лама, как называли тогда Охотское море, поражал открывшимся взору простором, пугал мощью и суровостью.

Слава вам, капитаны седых горизонтов!

(Москва, Выхино, 2002)

Смелости нет предела, но где предел наглости?

(там же)

Как он мог скатиться до такого? Всеми презираемый, нашел хату алкоголиков и там предался возлиянью. Пил день и ночь. За водкой выходила Наташка — блатная с Украины. А он тихо загибался в хате.

(«Намести Мира», Прага, 2004)

Достал фляжку, плеснул «Джек Дэниэльса» полон рот, резко обернулся к ним, глядя беспристрастно трезвыми глазами. Однако виски просачивалось сквозь уголки рта, пришлось все проглотить и смахнуть на хрен слезу. Пока проморгался, девки ушли.

(Севлаг, 1947)

Освежевали, прослезились, пошли дальше в тайгу. Заросшая торопа вела нас в непролазную чащу.

(Уссурийская тайга, 2001)

Стартовал на низком старте и коротком разбеге.

(там же)

Корявый палец на спусковом крючке, он видит с прищуром на мушке — горбатую фигурку на горизонте. Кто еще видит эту горбатую фигурку?

(Владивосток, 20 июня 2004)

Расколошматили посуду в ресторане «Сандро», поставили блин на уши все заведение. С криком: «Мы всех вас уделаем!» сели в «Ниссан-патрол» и покатили в бухту «Золотой рог».

(Лейпциг, 1987)

Розенталь-парк — громадная поляна с вековыми дубами. Обойдя ее до конца, я подошел к советскому консульству.

(Leipzig, Kickerlingsberg 18)

В консульстве меня встретил секретарь по культуре — маленький пухлый блондин. — Виктор Викторович, — ласково представился он. — А вы, товарищ Кресслер, хотите в Москву — учиться?

— Да. Мне бы не мешало в архивы Института Марксизма-Ленинизма.

— А вот и ладушки. Сейчас мы вам оформим.

(там же)

— Товарищ Кресслер! У меня к вам будет небольшая просьба. Задержитесь. Нам надо поговорить.

(Хмурый ноябрьский вечер)

Я ждал его около часу. В Мэдлер-пассаже я ждал его. Связной не появлялся.

(там же)

Спустился в Ауэрбахскеллер. Заказал айсбайн и пиво «Радебергер». Напрасно Фауст так играл со смертью.

(час спустя)

Я заметался по Мэдлер-пассажу. Заблудился среди двух сосен, как говорят в России. Где этот сраный связной? Где я? Почему не вижу?

(Jawohl!)

Er hat gerade noch acht Minuten Zeit. Die Uhr tickt. Господа, на выход!

(а есть ли выход?)

Великий фюрер вселенной! Дивизии, марширующие на смерть, приветствуют тебя, и эти нескончаемые толпы к горизонту, — приветствуют тебя! Взявшись дружно за руки, уходят к обрыву и падают, глядя на заходящее солнце… проклятая Чукотавиа! Чего она медлит?

(Антверпен, 1995)

— Боль не пройдет никогда! — сказал он. — Боль будет всегда, я никогда не забуду ее, сколько бы времени не прошло.

(вопрос)

Помнить-помнить всегда, или — признать факт утраты и начать жить заново-заново?

(ответ)

Есть только то, что есть, чего же нет, того и быть не может.

(не знаю)

Кто прошел через Россию и ушел в космос головой, пробив дырку в потолке, кто нажрался всякой дряни, накурился дури, тому Бог не судья и волк не товарищ.

(Тбилиси, июнь 2004)

Они остановили его лимузин на проспекте Руставели, окружили толпой и начали раскачивать. Сначала он улыбался, потом его лицо погрустнело, и наконец ему стало страшно. Они же скандировали: «Каха, Каха, отдай нам наши заводы, отдай нам наши дома! Проклятый приватизатор!»

(Лейпциг, 1987)

Проклятый партайгеноссе Ульрих!

(Орландо, Флорида, 1999)

А эти гномы америкосы — все консумируют. Когда же блин подавятся?

(уходят к горизонту)

Имманентные, стойкие, вечные.

(часовая витрина «Андреас Хубер», Мюнхен, 2002)

Такой же «Ролекс» был у лейтенанта Хильми под Асуаном. У всех русских в 70-х были «Сейко», на худой конец «Ситизен», а у него блин «Ролекс». Как можно после этого любить старую коптскую буржуазию? Однако теперь у наших — и «Вашерон Константин», и «Улисс Нарден» и даже «Корум». Дожили!

(Универмаг «Котва», Прага, 2004)

Почему у рожавших женщин белки окисляются? Что значит этот механизм? Ведь все равно живут дольше мужчин.

(там же)

Ей сорок, симпатичная, но я вижу на ее челе много проблем, и мне не хочется с этим связываться. Щелкает фотоаппаратиком, улыбается, но я вижу ее проблемы и удаляюсь в толпе. Не хочется связываться. Удаляюсь в толпе. Buy-buy, baba!

(там же)

Но почему белки окисляются?

(час спустя)

Сволочи! Перегрели в микроволновке пиццу. Теперь вот обжегся. Слизистую спалил, неприятно во рту. Теперь придется долго, очень долго полоскать рот. Лучше всего подойдет отвар хвоща и коры дуба.

(Прага, остановка И.П.Павлова, 2004)

От фигуративного в творчестве никуда не деться. Никогда не затронут эмоциально шары и кубики. Так устроен человек, он мыслит образами, и никуда от этого не деться.

(там же)

Но высший предел подлости — это инсталляции. Они блин подорвали веру в искусство своими кусками войлока и кала.

(там же)

Испещрю «блинами» весь текст. Тогда слабо не покажется. Звучать будет — современно.

Глава 7

(Прага, 1997)

— Какие вы подлые! — сказал таджик. — У вас убивают товарищей, а вы даже на похороны не приходите. Вы просто отморозки!

А что я мог ему сказать? Эмиграция в основной своей массе состоит из отморозков. Причем не только русская. Самый подлый тип, которого я встретил в Вене в 89-м, был перс. Этот Амир напрочь забыл основные заповеди Востока, а в злых глазках его горело одно желание: встать вровень с гяурами. При этом он очень любил вставлять слово «демократия».