Убийца Шута - Робин Хобб

Я посмотрел на Молли. В уголках ее глаз и около рта собрались морщинки. Ее розовые, полные губы превратились в бледно-розовые дуги. Я вдруг увидел ее не как Молли, но как женщину пятидесяти с лишним лет. Ее пышные темные волосы поредели, и кое-где прожилками мелькала седина. Но она, склонив голову набок, смотрела на меня с надеждой и любовью. И я увидел что-то еще в ее глазах, что-то, чего там не было десять лет назад. Уверенность в моей любви. Настороженность, которой были окрашены наши отношения, исчезла, сведенная на нет за последнее десятилетие вместе. Она поняла, что я люблю ее, что я всегда ставлю ее на первое место. Наконец-то я заслужил ее доверие.

Я посмотрел вниз на маленькие пинетки в моей руке и просунул внутрь два пальца. Я поставил их на ладонь и станцевал ими пару шагов по своей руке. Она схватила мои пальцы, унимая, и стянула с них ботиночки.

— Очень скоро, — сказала она и наклонилась ко мне. Неттл смотрела на меня и такая благодарность светилась в ее глазах, что я чувствовал, будто выиграл битву, даже не зная, что сражался.

Я откашлялся и умудрился заговорить без хрипоты.

— Я хочу чашку горячего чая, — сказал я им, и Молли выпрямилась, воскликнув:

— Знаешь, мне тоже хочется чая!

И, несмотря на усталость от поездки, вторая половина дня прошла весело. Намного позже той же ночью мы разделили обед, соответствующий представлениям кухарки Натмег, и чуть-чуть бренди, которое превысило мои ожидания. Мы уединились в кабинете, где Неттл отказалась просмотреть мою учетную книгу, сказав, что и так уверена, что все в порядке. Она настаивала, что должна уехать завтра, в первой половине дня. Молли пыталась отговорить ее, но безрезультатно. Я чуть было не задремал в кресле у камина, когда Неттл тихо заговорила со своего углового дивана.

— Видеть это гораздо хуже, чем просто слышать, — она тяжело вздохнула. — Мы действительно ее теряем.

Я открыл глаза. Молли оставила нас, сказав, что хотела бы посмотреть, есть ли белый острый сыр в кладовке, которого ей внезапно захотелось. Она выразила свое желание, но, как всегда, не стала звонить слугам в столь поздний час. Она была любима слугами только потому, что удерживалась от необдуманных приказов.

Я поглядел на место, где только что сидела Молли. На подушках все еще хранился отпечаток ее тела, а в воздухе витал ее аромат. Я тихо сказал:

— Она медленно ускользает от меня. Сегодня еще не так плохо. Бывают дни, когда она так сосредоточена на этом «ребенке», что не может говорить ни о чем другом.

— Все, что она делает, кажется таким настоящим, — сказала Неттл, и в ее голосе смешались тоска и страх.

— Я знаю. Это тяжело. Я пытаюсь объяснить ей, что это невозможно. И в такие моменты я чувствую, что жесток к ней. Но сегодня, когда мы играли вдвоем… в этом чувствуется еще большая жестокость. Как будто я отказался от нее… — я пристально смотрел в огонь. — Мне пришлось просить служанок потакать ей. Я видел, как они закатывают глаза, когда она проходит мимо. Я сделал им выговор за такое поведение, но, думаю, это только…

В глазах Неттл замелькали злые искорки. Она выпрямилась.

— Меня не волнует, если моя мать не в своем уме! Они обязаны относиться к ней с уважением. Ты не имеешь права потакать им, «терпимо» ухмыляясь! Она — моя мать и твоя жена. Леди Молли!

— Я не уверен, что знаю, как с этим бороться, чтобы не сделать еще хуже, — признался я ей. — Молли всегда сама заботилась о ведении домашнего хозяйства. Если я вмешаюсь и начну наказывать слуг, она может обидеться, что я попираю ее авторитет. Да и что я им скажу? Мы оба знаем, что твоя мама не беременна! Как долго должен я приказывать им поддерживать этот обман? Когда все это закончится? С рождением воображаемого ребенка?

Неттл побледнела от моих слов. На мгновение ее лицо стало белым и пустым, как застывшие склоны горы под снегом. Затем она быстро спрятала его в ладонях. Я смотрел на бледный пробор в ее блестящих темных волосах. Она заговорила сквозь пальцы.

— Мы теряем ее. Дальше будет только хуже. Мы оба знаем это. Что ты будешь делать, когда она перестанет тебя узнавать? Когда она не сможет больше о себе позаботиться? Что с ней будет?

Она подняла голову. Беззвучные слезы блестели, скатываясь по ее щекам.

Я пересек комнату и взял ее руку.

— Клянусь тебе, я буду заботиться о ней. Всегда. Я буду любить ее. Всегда, — я собрал всю свою волю. — И лично поговорю со слугами. Скажу, что, независимо от того, как долго они работают здесь, если они дорожат своим местом, то должны относиться к леди Молли, как и положено относиться к хозяйке этого дома. Неважно, что они будут думать о ее просьбах.

Неттл фыркнула, высвободила свои руки из моих, и потерла лицо тыльной стороной запястья.

— Я знаю, что я уже не ребенок. Но как только я подумаю, что могу потерять ее…

Она не договорила, ее голос стих, и она не произнесла того, что мы оба знали. Она по-прежнему оплакивала Баррича, единственного настоящего отца в ее жизни. Она не хочет потерять мать, и даже хуже: она боялась момента, когда Молли перестанет ее узнавать.

— Я буду заботиться о ней, — снова пообещал я. И о тебе, продумал про себя. Но сомневался, позволит ли она мне это когда-нибудь. — Даже если это означает, что мне придется делать вид, что я верю в ее беременность. Хоть я и чувствую себя лжецом. Сегодня… — я запнулся, чувство вины поднялось во мне. — Я вел себя, будто Молли действительно беременна, потакая ей, как капризному ребенку. Или сумасшедшей.

— Ты был добр к ней, — тихо сказала Неттл. — Я знаю свою мать. Ты не сможешь убедить ее отказаться от этого заблуждения. Ее разум расстроен. Ты можешь…

С крепким стуком Молли поставила поднос на стол. Мы оба виновато подскочили. Молли посмотрела на меня, ее глаза почернели. Она сжала губы, и сначала я подумал, что она опять не обратит внимания на наши слова. Но Неттл была права. Она твердо стояла на своем и говорила прямо.

— Вы оба думаете, что я сошла с ума. Ну, на самом деле, это понятно. Но я скажу вам откровенно, что я чувствую ребенка, а моя грудь наполняется молоком. Уже близко то время, когда вы оба будете извиняться передо мной.

Мы с Неттл, пойманные за тайными переживаниями, сидели, онемев. Неттл ничего не смогла ответить матери. Молли повернулась и вышла из комнаты. Мы виновато смотрели друг на друга, но ни один из нас не пошел за ней. Вместо этого мы поспешили разойтись по кроватям. По дороге домой я мечтал о приятной встрече с женой и о ночи, проведенной вместе. Однако Молли осталась на диване в детской, а я в одиночестве пошел в нашу спальню. Она показалась мне холодной и пустой.

Уже на следующий день Неттл уехала, еще до полудня, чтобы вернуться в замок Баккип. Она сказала, что слишком надолго оставила своих учеников, которые забросят работу без нее. Я не сомневался в ее словах, но не верил, что это было главной причиной ее отъезда. Молли обняла ее на прощание, и посторонний, возможно, подумал бы, что между и матерью и дочерью все хорошо. Но Молли не упоминала про ребенка с тех пор, как оставила нас накануне вечером, и не просила Неттл вернуться к родам.

А в последующие дни она больше не говорила о своем вымышленном ребенке со мной. Мы вместе завтракали, обсуждали вопросы, связанные с поместьем, а за ужином говорили о прошедшем дне. И спали раздельно. Или, как в моем случае, не спали. В эти ночные часы я сделал переводов для Чейда больше, чем в предыдущие шесть месяцев.

Через десять дней после того случая, в один поздний вечер, я осмелился зайти в ее детскую. Дверь была закрыта. Несколько долгих мгновений я стоял перед ней прежде, чем решил, что должен постучать, а не уйти прочь. Я тихо постучал, подождал, а затем постучал сильнее.

— Кто это? — голос Молли звучал удивленно.

— Это я, — я приоткрыл дверь. — Я могу войти?

— Никогда тебе не запрещала, — раздраженно ответила она.

Слова жалили, и все же улыбка задрожала на моем лице. Я слегка отвернулся от нее, чтобы она не заметила. Это была Молли Красные Юбки, которую я знал.

— Это правда, — сказал я тихо. — Но я знаю, что задел тебя, сделал больно, и если тебе не хотелось видеть меня, я решил, что не должен навязываться.

— Навязываться, — тихо повторила она. — Фитц, ты уверен, что это не ты избегаешь меня? Сколько лет я просыпалась ночью, а с твоей стороны кровати было холодно и пусто. Ты выскальзывал из нашей кровати глухой ночью, чтобы спрятаться в своей комнате с пыльными свитками и строчить, пока все пальцы не будут в чернилах.

Я склонил голову, соглашаясь. Я и не подозревал, что она знает о тех временах. Было соблазнительно считать, что она оставила нашу кровать из-за этой детской. Я проглотил все колкости. Сейчас не лучшее время для битвы. Я вошел в ее дверь и почувствовал себя волком, впервые оказавшимся в доме. Я не был уверен, где мне встать и мог ли я сесть. Она вздохнула, и приподнялась на диване, где лежала. Она была в ночной рубашке, но сдвинула незаконченную вышивку, освобождая место для меня.