Маленький горбун - София Сегюр

– До свидания через два года, друзья мои! Через два года я привезти вам ваших добрых господ, и вы все быть очень рады! Вы еще посмотреть чудо! Трогать, кучер, и поезжать скорее!

Коляска тронулась, покатилась и исчезла. В Нансе царила такая же печаль и уныние, как и в сердцах уехавших.

Путешествие прошло быстро, но ни красивые виды, ни очаровательный дом не могли рассеять унылой грусти Франсуа и де Нансе. Паоло, впрочем, иногда удавалось вызывать на их лицах улыбки, говоря им о Христине, вспоминая различные случаи из ее детства. Кроме того, от Христины каждый день приходили письма, каждый же день к ней летели и ответы.

Вскоре после приезда в окрестности По новая надежда стала оживлять сердце и ум Франсуа и его отца, она крепла и росла. Какая же это была надежда? Мы не знаем, но надеемся, что когда-нибудь Паоло проболтается или дальнейшие события откроют нам, в чем было дело.

Паоло держался как победитель. Вид у него был таинственный и довольный, слова полны значения. Де Нансе казался счастливым. Говоря о Христине, он не становился печальным, хотя и не переставал ее любить, и ни одним словом не объяснял перемен, происходящих в нем. Франсуа тоже делался веселее, он говорил о Христине и о будущем счастье. Переписка продолжала идти по-прежнему.

Сам Паоло писал и получал письма. Проходили месяцы… Наконец через два года после переезда в По пришли два письма: одно от Христины, другое от графини де Семиан. Отец и сын долго обсуждали их, и наконец Франсуа спросил старшего де Нансе:

– Отец, как ты думаешь, можно сегодня сказать обо всем Христине? Мне так тяжело вдали от нее…

– Да-да, друг мой, можно, вполне можно! Паоло только что говорил со мною – позволил написать ей и прибавил, что он отвечает за тебя головой!

Франсуа сильно сжал руку отца и пошел к двери, говоря:

– Отец мой, напиши и ты… И пожелай мне счастья, мне так страшно!

– Я вполне спокоен, дружок, – улыбнулся де Нансе. – Разве мы можем сомневаться в ее сердце, полном нежности?

Между тем сам де Нансе совсем не был так спокоен, как говорил. Когда Франсуа ушел, он долго ходил взад и вперед по комнате и несколько раз снова перечитывал письмо Христины, потом сел и стал писать. Пока он занимается этим, мы узнаем, что делала и о чем думала Христина в течение этих долгих для нее лет.

Глава XXIV. Два года печали

Оставшись наедине с начальницей пансиона, Христина осознала, что не увидит больше ни де Нансе, ни Франсуа. Она потеряла всякое присутствие духа и зарыдала с таким отчаянием, что испугала начальницу. Монахиня ласково звала Христину по имени, но молодая девушка не слышала ее. Начальница уговаривала девушку, старалась ободрить, но ее слова не проникали в сердце Христины, не затрагивали ее сознание. Не зная, что делать, аббатиса провела молодую девушку в часовню монастыря:

– Помолитесь, дитя мое, молитва облегчает всякое страдание. Вспомните вашего приемного отца и вашего брата. Постарайтесь подражать им, не увеличивайте их печали, предаваясь такому глубокому отчаянию.

Христина упала на колени и стала горячо молиться не о себе – о любимых людях. Она не просила Господа уменьшить ее страдания, она молила его только избавить дорогих ей людей от печали. Наконец Христина подчинилась судьбе, смирилась и сказала себе, что будет приходить просить поддержки у Бога каждый раз, когда ее охватит новый приступ отчаяния.

Вскоре за ней вернулась начальница, теперь Христина тихо плакала, но была спокойна и кротко пошла в комнату, предназначенную ей. Там ее уже ждала Изабелла, которая только что приехала и рассказала ей об отъезде де Нансе, Франсуа и Паоло. Она передала девушке последние слова Перонни, рассказала о печали и унынии Франсуа и его отца. Присутствие Изабеллы утешило Христину, ведь добрая няня вместе с ней печалилась и тоже любила близких ей людей.

Первые дни прошли медленно и грустно. Христина пока не получала писем, но сама писала ежедневно. Наконец пришло первое письмо от Франсуа, который тоже чувствовал себя одиноким и несчастным. На следующий день де Нансе в своем письме описал «дочке», как они устроились, с этих пор завязалась оживленная и интересная переписка.

Через шесть месяцев графиня Семиан вернулась в свое имение и прежде всего навестила племянницу, взяв с собой Бернара и Габриель.

Обе двоюродные сестры так переменились, что едва узнали друг друга. Габриель выросла так же сильно, как и Христина, у нее были черные волосы и очень яркий румянец, черные живые глаза и нежные черты. Она стала настоящей красавицей.

Бернару минуло девятнадцать лет, он тоже был добр, умен, благоразумен, но в гимназии занимался лениво, зато хорошо играл на фортепиано и замечательно писал красками. Благодаря этим двум талантам юноша думал избежать греческого и латинского языков.

Свидание обрадовало бедняжку. Они разговаривали, вернее, болтали без умолку около полутора часов. Христина много слушала, говорила мало. Ее тетка внимательно и с участием наблюдала за ней.

– Бедная моя Христиночка, – сказала она, вставая и собираясь уехать. – Куда девался твой веселый, звонкий смех, твоя прежняя живость? У тебя грустные глаза, печальная, почти страдальческая улыбка. Может быть, тебе очень нехорошо здесь, в пансионе, дитя мое? Если да, я тотчас же увезу тебя к себе. Скажи мне, дитя!

Христина обняла тетку и тихо заплакала, прильнув к ней.

– Уедем со мной, мое дитя, уедем, – расстроилась графиня. – Ужасно, что ты живешь взаперти. Переезжай ко мне.

– Благодарю вас, милая тетя, я плачу не потому, что мне было плохо в монастырском пансионе, мне очень хорошо, и я здесь настолько счастлива, насколько это возможно для меня в разлуке с теми, кого я люблю горячо и нежно, с теми, кто меня принял, воспитал, любил, делал счастливой в течение восьми лет! Сюда меня поместил де Нансе, и я останусь в пансионе столько времени, сколько он пожелает. Я плачу оттого, что живу в разлуке с ними, вдали от моего отца и брата я чувствую себя несчастной и одинокой.

– Значит, ты перестала нас любить, Христина? – спросила ее графиня.

– Я вас люблю и буду всегда любить, – ответила молодая девушка, – но это совсем другое. Я не могу вам выразить того, что чувствую, но это две совсем разные привязанности, я могу жить без вас, а без них у меня словно нет сил даже дышать.

– Да, я понимаю. Я помню, ты писала Габриели, как глубоко любишь де Нансе и Франсуа. Ну а что он, этот маленький Франсуа?

– Он все такой же добрый, такой же преданный и приветливый, как прежде, – живо отозвалась Христина.

– Да-да, я это знаю, – ответила графиня. – Ну а его рост, его горб?

– Он вырос, но его недостаток остался таким же.

– Сколько же ему лет теперь?

– Три месяца тому назад ему минул двадцать второй год.

– Послушай, моя маленькая Христиночка, – сказала графиня де Семиан. – Я вполне понимаю твое горе и сочувствую ему, но не следует еще увеличивать его. Ты живешь тут как отшельница, ты любишь Габриель и Бернара, они очень привязаны к тебе. Им донельзя хочется, чтобы ты пожила с ними, и я прошу тебя хотя бы на время переехать к нам. Я уже просила об этом твою маму, и она позволила мне делать все, что мне угодно.

– Милая тетя, позвольте мне написать господину де Нансе и подождать его ответа.

– Ну, конечно, моя маленькая, – с улыбкой заметила Луиза де Семиан. – Он твой друг и воспитатель, и ты хорошо сделаешь, если посоветуешься с ним.

Графиня со своей стороны тоже написала де Нансе и через четыре дня приехала в монастырь за Христиной и Изабеллой. Христина получила нежное и ласковое письмо от своего приемного отца, в нем де Нансе слегка упрекнул девушку за то, что она ждала его разрешения, с полной надеждой говорил ей о светлом будущем, умолял ее не терять бодрости духа, уверял, что время их свидания гораздо ближе, чем она предполагает.

Габриель и Бернар с восторгом встретили свою двоюродную сестру. Саму Христину волей-неволей развлекла веселость ее кузена и кузины, ласковые заботы дяди и тети. В их доме все напоминало ей о Франсуа, о де Нансе и о тех счастливых днях, которые она в детстве проводила с ними.

Габриель, видевшая, до чего Христине приятно говорить о мелочах, имевших отношение к Франсуа и к де Нансе, сама с удовольствием вспоминала счастливое прошлое. Она подолгу расспрашивала Христину о том, как та жила в Нансе, удивлялась, что она не скучала в этом огромном уединенном доме, говорила о Паоло, о Морисе, просила ее рассказать подробности болезни и смерти бедного Сибрана.

– Удивительнее всего, – как-то заметила Христина, – что никто так и не узнал, почему бедный Морис и Адольф Гибер очутились под крышей высокого дома, на чердаке.

– Напротив, это вполне известно. Адольф сам подробно рассказал об этом Бернару, – сказала Габриель. – Помнишь, они до того плотно пообедали, что им стало нехорошо, кроме того, они были очень не в духе, а потому сговорились остаться в гостиной. Там Морис нашел забытую на камине пачку папирос и предложил Адольфу покурить. Они зажгли папиросы, не подумав затушить спички, бросили их за кисейные занавеси, которые тотчас же вспыхнули. Мальчики не могли потушить огонь, кроме того, загорелись и стены, обтянутые кисеей. Морис и Адольф пришли в ужас. Боясь выбежать через гостиную и большую переднюю, чтобы не встретить кого-нибудь из слуг, которые уличили бы их в том, что они подожгли дом, глупцы искали другой выход и вскоре заметили маленькую потайную дверь в глубине гостиной, ведущую на узкую внутреннюю лестницу. Они бросились наверх и вскоре очутились на чердаке. Тут Морис и Адольф решили, что они в полной безопасности, думая, что пожар потушат раньше, чем загорятся следующие этажи. Только когда запылал чердак, они решились спуститься вниз. Но все лестницы были уже в пламени, тогда они кинулись к окну и стали звать на помощь. Раньше, чем были исполнены приказания де Нансе, они получили страшные ожоги, в особенности бедный Морис, который несколько раз пробовал прорваться через огонь. Как странно, что Морис не рассказывал вам об этом, пока он лежал в доме де Нансе!