Укусы рассвета - Тонино Бенаквиста

Но самое интересное наш ученый доктор приберег к концу: подробнейшее, красочное описание невроза, выраженного в неприятии дневного света. Вот когда я пережил миг ликования, отметив его хорошей порцией водки. Это была именно та болезнь — один к одному! — которую я лично наблюдал у Грегуара и у других, только называл ее иначе, своими словами, хотя поставил диагноз не хуже любого врача. Мне достаточно часто приходилось видеть ее вблизи, следить, как она зарождается, а потом распускается махровым цветом у всех этих трехнутых полуночников, которые не выносят дня.

И вдруг меня пронзил дикий страх, рукопись буквально обожгла мне пальцы. Теперь я глядел на нее с ужасом. Из бальзама она превратилась в яд, ибо внезапно мне стало ясно — боюсь, слишком поздно, — что в ней идет речь и обо мне самом.

— Эй, гаденыш, я тебе не помешал?.. Ах ты, паскуда вонючая!..

Стул, подпиравший разбитую дверь, отлетел в сторону, и миг спустя я увидел белые от ярости глаза вошедшего. Я не успел ответить, он заорал, как ненормальный. Я тоже — чтобы позвать Жан-Марка, но парень схватил первое, что ему подвернулось, и замахнулся, целясь мне в голову. Жан-Марка все не было; сильная рука схватила меня за шиворот и притиснула к стене.

— Я тебе сейчас башку разобью!

Прикрыв руками лоб, я еще раз выкрикнул имя Жан-Марка.

И внезапно настала тишина.

Мертвая тишина.

Ни звука.

Пальцы, сомкнувшиеся на моем горле, разжались. Я увидел бессильно упавшие руки. И вытаращенные глаза, испуганно устремленные куда-то вдаль, в другую сторону — в сторону спальни.

Видение.

Видение фантастического существа — золотистого, гладкого. Идеально круглого. Сияющего. Мерцающего. Свет, который шел от него, тоже был золотой и заливал всю комнату.

БУДДА!

Раскосые полузакрытые глаза, глаза монгольского хана, готового содрать кожу с врага. Черная коса, перекинутая через плечо. Едва появившись, он опустился на ковер — легко, как осенний лист, — вытянул ноги с неспешной слоновьей грацией. И замер, застыл в этой позе. Обнаженный бонза.

Царственный бонза.

Я услышал металлический стук дубинки, которую наш хозяин выронил на пол.

Это видение ужаснуло меня так же, как и его.

Жан-Марк в плавках. Едва проснувшийся. Разморенный жарой. Неподвижный. Только слегка распрямляется, чтобы зевнуть и потянуться. Миг спустя плавки снова исчезают в складках плоти. Теперь Будда выглядит совсем обнаженным.

А ведь я давно привык к его силуэту…

Через секунду изумление сменилось страхом.

Парень, буквально приросший к полу, начал дрожать и залепетал что-то несвязное. Я не сразу понял, что он умоляет меня заступиться, чтобы ТОТ не трогал его.

Жан-Марк, по-прежнему безмолвный и недвижный, мало-помалу выходил из дремотного забытья.

— Я ничего не собирался здесь красть. И вообще, скоро уберусь отсюда, — сказал я.

— А… а ОН… а вы… уведете ЕГО с собой?

— Не знаю. Это уж как ОН сам пожелает.

— Да-да… конечно… как ОН сам пожелает…

— Он хочет знать, как ты познакомился с Джорданом, чем этот Джордан занимается и где можно его найти.

— Джордан ну конечно Джордан Реньо конечно да-да он из пансиона Пьера Леве на Сомме поступил в 1969 уехал в 1978 живет в разных отелях а я храню его шмотки он иногда заходит…

Впервые вижу, как человек буквально заходится от страха. Если его не успокоить, он сейчас испустит дух прямо у нас на глазах.

— А ну-ка, давай по порядку. Начни сначала и говори четко и подробно.

— Не… не могу… Помогите мне…

— Что тебе надо?

— Пусть ОН… пусть ОН оденется.

Тут я его понимаю. Представьте себе картину: парень возвращается под родимый кров в пять утра и налетает на абсолютно голого борца сумо, который выходит из его постели, чтобы усесться на его ковер.

— Это сложно. Никто никогда не приказывал ему: пойди, мол, и оденься.

— Ну, пожалуйста!

Я делаю знак Жан-Марку, едва очнувшемуся от дремы. Он благосклонно натягивает свою майку 4XL и гигантские «Levi's». Потом мы с минуту ждем, пока наш парень придет в себя.

— Ну, так что Джордан?

— Мы познакомились в пансионе. Они с Вьолен сироты.

— Вьолен?

— Это его сестра.

— Как?!

— Его сестра-близнец.

— Ты что, издеваешься? Скажи еще, что они похожи!

— Ой, только не нервничайте, ради бога! А то ОН тоже начнет нервничать. Это святая правда, клянусь вам! Они не настоящие близнецы, то есть, как они говорили, не однояйцевые, но все-таки близнецы, я не вру!

Ну, конечно, это правда. Теперь все ясно, как божий день. Даже не понимаю, почему мне это раньше в голову не пришло!

— Они родились в буржуазной семье, их родители умерли, когда им было по шесть лет, и их засунули в дорогой пансион.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что сам учился в дорогом пансионе?

— Да, я клянусь, что это так!

— Ладно, дальше.

— Мальчики и девочки содержались раздельно. А Вьолен уже тогда была тронутая, и ее показывали врачам; она хотела только одного — видеть брата, а он за нее готов был убить кого угодно, даром что маленький, и когда его к ней не пускали, у него начинались припадки бешенства. Каждую ночь он лазил через стену, чтобы с ней повидаться; меня это жутко удивляло, я ему завидовал, хотелось быть таким же неуемным и откалывать такие же штучки. Да, он проводил с ней все ночи напролет. А потом отсыпался на переменках или прямо на уроках. Ему и учителей-то слушать было незачем, башка у него — первый сорт, мы все рядом с ним выглядели дебилами. Со мной он разговаривал, правда, немного — после свиданий с сестрой ему ни с кем не хотелось общаться; говорят, это всегда бывает с близнецами. В общем, там, в пансионе, их отъезд никого не расстроил.

— Ну а дальше?

— С тех пор они превратились в полуночников, я никогда не видел их в дневное время. С финансами у них проблем нет, живут вроде бы на какую-то семейную ренту, ведь у Реньо денежки водились, но тут я мало что знаю, об этом они помалкивают. Мы видимся от случая к случаю. Они часто меняют отели, живут налегке, без вещей. Вот он и попросил, чтобы я держал у себя его шмотки.

— Эта рукопись принадлежит ему?

— Ну да. Он за нее держится как за Библию. Вычитал в ней все эти бредни про Носферату, ему и ударило в голову; я-то сам ни хрена не смыслю в таких штуках, но от них иногда слышу разговоры про живых мертвецов. Они кусают людей; я так и знал, что они доиграются и влипнут в историю. Вдобавок его сестрица дает направо и налево, а желающих полно, хоть весь Париж перекусай. Стоит ему оставить ее одну, как она совершает очередную мерзость. Я всегда ее побаивался, эту Вьолен. А он делает все, чтобы ее не засадили в психушку. Пять или шесть лет назад он ее оттуда вытащил, уж не знаю как — небось, сунул кому надо, — но с тех пор стал очень осторожен и прячется с ней по разным углам. Вот только когда его чересчур уж раздразнят, он срывается. Больше ничего не могу сказать… Скажите, ОН мне поверит?

— Где находится тот пансион?

— Да его уж лет десять как похерили, даже архивов не осталось, если вы об этом. Я даже не знаю, где сейчас их бабка с дедом, да и живы ли они вообще.

Жан-Марк ополаскивает лицо под краном. После того, что я услышал, мне тоже невредно бы освежиться.

— Ты забыл главное. Ты должен выдать нам своего дружка Джордана, выдать с потрохами, доставить на дом, как подарок почтой. А когда я говорю «нам», это означает, главным образом, ЕМУ. ОН так хочет.

— Их последний адрес — «Отель де Франс», возле площади Республики. Хотя, может, они уже свалили в другое место, откуда я знаю… Больше я ничего не знаю…

И он по собственной инициативе, без наших просьб, раскрывает коробки, набитые одеждой, книгами, детскими игрушками. Среди вещей нет ни одного письменного документа, никаких наводок.

— Тебе известно о тусовках на улице Круа-Нивер?

— Нет.

Уже рассвело. Мне кажется, он выложил все, что знал, больше из него ничего не выжмешь.

— Что вы… что вы собираетесь делать?

— По поводу?..

— По поводу меня…

— Да вот никак не могу решить, может, подкинуть твой адресок легавым? Или оставить ЕГО здесь, в засаде, на случай, если Джордан явится или ты вздумаешь его предупредить. Выбирай сам.

— Я уже!..

Можно даже не спрашивать, что он выбрал. Жан-Марк разражается смехом, от которого парень испуганно вздрагивает.

Ночная синева постепенно тает. Сегодня воскресенье. Уборочная машина старательно чистит пустынные тротуары, оставляя там и сям охряные разводы. Усердный бегун трусцой догоняет нас на каждом светофоре, теплый аромат круассанов, которые поглощает Жан-Марк, не дает нам уснуть, напоминая о кофе, которое ждет нас в «Тысяче и одной ночи». Ни мне, ни ему не хочется говорить; я закуриваю сигарету, пытаясь представить себе Бертрана, и вижу: вот он вскакивает с постели и бежит под горячий душ, радостно предвкушая, как встретится со мной через несколько часов и как мы заживем нашей прежней жизнью. Пока это только мечта, некое видение перед моими осоловелыми от бессонницы глазами. В полдень я узнаю, как обстоят дела. А теперь мне нужен хоть один часок. Только один часок отдыха в «1001», за стойкой бара, в окружении друзей, чтобы опомниться и подвести итоги.