Весны гонцы (книга первая) - Екатерина Шереметьева

Алёна растерялась. Последние полгода она бывала на вечеринках у Лили, то есть у Шараповых, её хозяев. Там развлекались и ужинали, но угощали без принуждения. А тут так просто, без всякой еды?..

Джек легонько подтолкнул её локоть:

— Она у нас молодец. К тому же будущая знаменитость!

Женщина в золотистом платье улыбнулась.

— Прошу.

Ещё две пары глаз следили за Алёной с азартом игроков. Подбадриваемая Джеком, что-де, мол, нужно набираться «жизненного опыта, наблюдать всё и вся», Алёна решительно подняла стакан и с видом бывалого человека произнесла где-то подхваченные ею строчки:

И если суждено погибнуть,Так пусть уж лучше от вина!

Усилием, достойным лучшей цели, она заставила себя выпить залпом стакан до дна. Кипятком разлилась по телу «отличная „Столичная“», ударила в голову.

— Ура! — крикнул Джек.

— Ура-а! — подхватили остальные.

Женщина отвела портьеру обнажённой рукой.

— Прошу!

Длиннолицый человек вдруг подцепил край её золотистого платья и высоко его поднял, открыв тонкую, ровную, как палку, ногу в золотистом, под цвет платья, трико.

— Видали! — Длиннолицый хрипло засмеялся. — Наша Люсенька по последнему писку моды.

— Модель четыреста семьдесят три. — Сделав батман ножкой, Люсенька пошла в комнату.

Алёна пошатнулась в дверях, ей стало страшно. «Убежать? Но как?» И она со смехом оперлась на плечи Джека и Леонтия.

В небольшой комнате с зелёными стенами вокруг четырёх столиков, уставленных закусками, бутылками и тарелками, теснились незнакомые люди, громко разговаривали и смеялись. В пестроте пиджаков, галстуков, яркого блеска платьев, крашеных волос, лиц и голых плеч Алёна не сразу отыскала Лилю — она стояла в углу, у ёлки, непривычно румяная, и смотрела сияющими глазами. Рядом с ней, наклонясь к её уху, стоял красавец Гартинский. Он что-то говорил, и ждал ответа, и опять говорил, а Лиля молчала, точно прислушивалась к надвигавшемуся на неё счастью. Она заметила Алёну и чуть кивнула ей.

За ужином у Алёны круг внимания суживался, и она ничего не видела уже, кроме своего столика. Отлично помнила, только не могла сейчас понять, почему так старалась вести себя под стать этой компании: кокетничала, громко смеялась неизвестно чему, Леонтию позволяла обнимать себя, говорить бог знает что…

Столовая понемногу пустела. Алёна видела, как в полутёмную комнату уходили одна за другой качающиеся пары; ушли, прижавшись друг к другу, Люсенька и Джек… Из дверей доносились крики, надоевшая «муча», буги-вуги, «Дуня, давай блины с огня-а-а!» — пел кто-то с пьяным неистовством.

Когда и куда исчезли Лиля с Гартинским?.. Последний раз мелькнуло Лилино лицо, такое же сияющее, только очень бледное, с резко выделившейся родинкой у виска, а рядом с ней всё тот же Гартинский, — но когда это было и куда они девались?

В пустой столовой только Алёна осталась с Леонтием… Какое счастье, что она сильная! Нет, но куда же делась Лиля?

Этот Гартинский — отвратительный тип, а Лилька так увлечена им!

Алёна подняла голову, и всё опять заколыхалось перед глазами. Она снова опустилась на подушку. Пойти позвонить? Для дома, где жила Лиля, это слишком ранний час — там встают в двенадцать. «Уснуть бы ещё, — уговаривала она себя, — и… не думать!» — но беспокойство и чувство вины перед Лилей не отпускали ни на минуту.

С того дня, когда по просьбе Лили она вернулась с каникул и помогла ей сдать зарубежную литературу на четвёрку, Алёна считала себя ответственной за Лилю. Приняв сторону Лили, она и отход от своего «колхоза» оправдывала тем, что Глаша с Лилькой в ссоре, да к тому же Глаша весьма скептически относилась и к Алёниным методам воспитательного воздействия.

— Тебе просто самой нравится шлёндать по вечеринкам, вращаться в этом «свете», «крутить стиль». А ещё подводишь идеологический фундамент: перевоспитание! — однажды заявила она, глядя, как Алёна наглаживает своё крепдешиновое платье.

Алёна ответила язвительно:

— Ты, конечно, читала бы ей по утрам передовицы из газет, а перед сном — четвёртую главу.

Глаша нарочито тяжко вздохнула и с подчёркнутой озабоченностью сказала Агнии:

— Вытащит ли она Лильку — не знаю, а уж сама-то увязнет в этом болоте.

Алёна ядовито-нежным голосом успокоила Глашу:

— Как я могу утонуть, второй год закаляясь в окружении Глафиры Петровой?

— Ленка! — с испугом воскликнула Агния.

— Ну её к чёрту! — взорвалась Глаша. — Можешь объединяться с Кларой — одного поля ягоды.

— Сама знаю, с кем объединяться! — тоже закричала взбешенная Алёнка. — А из «колхоза» твоего уйду с превеликой радостью!

— Вы с ума сошли, девчонки. Да перестаньте же! — пыталась унять их Агния.

Они наговорили друг другу столько обидного, что остановиться было невозможно. Глаша, отсчитав треть денег из общей хозяйственной кассы, швырнула их Алёне.

— На! Питайся чулочками да туфельками! Гений!

Глаша попала, как говорится, в яблочко: Алёна действительно уже потратила всё, что привезла из дому, на воротнички, шарфики, чулки, всякую мелочь и, заняв денег у Лили, заказала туфли, в которых чуть не отморозила ноги. Именно поэтому Алёна и рассвирепела до крайности.

— Не твоя печаль! Не пропаду!

Так Алёна стала «единоличницей». Агния не раз пыталась вернуть её, уговаривала то одну, то другую из враждующих сторон, просила, даже плакала, но обе были упрямы — дипломатические отношения восстанавливались только для деловых вопросов.

Когда подошла зимняя сессия, Глаша повесила на стенку расписание занятий и сказала Алёне:

— Ознакомься. Можешь примкнуть.

Алёна прекрасно сознавала, что готовиться с «колхозом» надёжнее, но не «примкнула». Во-первых, она была связана с Лилей, а главное — студенческая зимняя сессия совпала со школьными каникулами. Гартинский предложил Алёне участвовать в его новогодних представлениях на ёлке в одном из Домов культуры, и она не могла отказаться. Заработок был нужен до крайности — она не только не рассчиталась с Лилей, но и ещё задолжала, и упустить возможность заработать казалось безумием.

Ёлочное представление, или, как его называл Гартинский, «ёлки-палки», повторялось три раза в день и привязывало к Дому культуры с утра до вечера. Алёна брала с собой учебники, конспекты, записи лекций, но заниматься урывками не удавалось. И роль-то её была ерундовая, но Алёна волновалась — это были её первые встречи со зрителем. А зрители — школьники так непосредственно отзывались на представления, что Алёна и в свободное между выходами время не могла оторваться от зала, смотрела из-за кулис на это шумно плескавшееся море. За кулисами стояла суета, с ней поминутно заговаривали, шутили актёры, участники представления, а Лиля, приезжая якобы для занятий, проводила всё время с Гартинским.

Алёна давно поняла, что Всеволод Германович Гартинский, подающий надежды молодой актёр, очень нравится Лиле.

На первой вечеринке у Лилиных хозяев, увлечённая танцами Алёна обрадовалась отличному партнёру, неутомимому, как и она сама, с удовольствием слушала его комплименты по поводу её улыбки, музыкальности, остроумия, обаяния. Она не вдруг заметила, что за ними неотступно следит Лиля. И глаза её странно прищурены, лицо бледно, напряжено, как у человека, преодолевающего боль. Только в конце вечера, увидев Лилю, танцующую с Гартинским, Алёна догадалась, отчего была боль и отчего вдруг так похорошело, расцвело лицо подруги, и сразу же стала избегать Гартинского.

Алёна, как определила Полина Семёновна, «пользовалась успехом» — всегда у неё находились партнёры для танцев, всегда было с кем подурачиться и поговорить, а Гартинский ей вовсе не нравился. За его изысканной вежливостью она угадывала душевную грубость и холодную жадность до удовольствий. Иногда она осторожно намекала Лиле:

— Весь он какой-то ненастоящий. Ни про кого-то не скажет добро.

Лиля только смеялась:

— Конечно, он подлец! Всякие разные добрые чувства нужны на сцене, а в жизни это — «не товар»!

«Не товар» было выражение Гартинского.

Алёна совершенно не понимала Лилиного увлечения, но до сегодняшнего дня оно не вызывало у неё никаких опасений. Сейчас, вспоминая Лилино счастливое лицо в минувшую ночь, обстановку вечеринки и хищное выражение больших выпуклых светло-карих глаз Гартинского, Алёна всё сильнее ощущала тревогу. Лежать вот так, в бездействии, она больше не могла и, едва Глаша с Агнией ушли, решила вставать. Сначала прогуляться, чтобы голову проветрило, а потом к Лиле — заниматься.

Алёна потянулась за халатиком, лежавшим на стуле. Встрёпанная рыжая голова показалась из-за спинки Клариной кровати.

— Что? Муть на душе и общий кризис?

Алёна, не отвечая, встала, завязала кушак халата — перед глазами всё колыхалось.