Небо и земля - Нотэ Лурье
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Погасшая папироса выпала у Шефтла из руки. Он открыл глаза и увидел на столе пузатый, плотно набитый мешок.
Шефтл встал, взял мешок в руки.
— Ого! — крякнул он. — Ничего себе торбочка! — и высыпал все на стол.
— Что ты делаешь? — вскрикнула Зелда.
— Ну скажи сама, что ты мне тут наложила?
— Шефтл… я тебя прошу…
— Не проси, все равно не возьму. На что это мне? Приеду туда, и меня сразу возьмут на довольствие.
— Такой еды тебе там не дадут. Я тебя прошу… Ну, хоть ради меня… мне будет легче, если я буду знать, что ты ешь то, что я приготовила.
— Нет, нет, — отмахивался Шефтл.
Ему в самом деле не хотелось ничего брать с собой. Пусть лучше ей, Зелде, останется, детям, матери. Теперь, когда он уходит на фронт, каждый лишний кусок в доме пригодится.
— Ну что ты меня мучаешь, — сказала Зелда дрожащим голосом, и Шефтл почувствовал, что она вот-вот расплачется.
— Ну ладно, ладно… А белье зачем?
— Так для тебя же покупала. Ты его еще ни разу не надевал.
— Надену, когда вернусь.
— Дай бог, — тихо вздохнула Зелда, — возвращайся скорей.
Зелда снова уложила мешок, умылась, погасила свет. Легли.
Немного погодя Зелда, гладя Шефтла по голове, шептала:
— А завтра в это время… ох, Шефтл, где ты завтра будешь?
— Откуда я знаю? — Завтра в это время, пожалуй, еще будет в Гуляйполе. Он обнял Зелду и поцеловал.
— Давай спать, Шефтл. А то ведь уже и вставать скоро.
— Давай, Зелда.
— Спи… — она поцеловала его тихонько.
Шефтл старался заснуть, но в голову лезли неспокойные мысли. Жаль, он не успел обмолотить ячмень… и не заложил силос в пяти ямах… Не пробороновали перелог в Дикой балке, уже, должно быть, бурьян полез. Не забыть бы сказать завтра Калмену Зоготу, что надо решета переставить в молотилке… Ну, а дома? «Встану чуть свет, — решил Шефтл, — и еще раз все осмотрю. Нелегко ей придется, Зелде», — снова и снова думал он озабоченно и вдруг рассердился на себя за то, что не сказал ей, что идет добровольцем, — не надо было скрывать от нее. Шефтл готов был ей сказать тут же, но пожалел — пусть спит, она здорово сегодня намучилась.
Но и Зелда не спала. Она лежала, уткнувшись лицом в подушку, а сердце ныло, плакало без слез. Вот он лежит рядом, она слышит его дыхание, а завтра? Уже не надо будет ни завтрак ему готовить, ни к обеду ждать, ни стирать и гладить его рубахи, заботиться, каждую минуту думать: а не нужно ли ему чего? Как без этого жить? Вдруг ей вспомнилась ночь, вскоре после свадьбы, когда они вдвоем уехали на арбе в степь. Они лежали под свежей, дышавшей теплом копной, пока не взошло солнце… Ни одной минуты не мог он быть без нее. И она не могла. Ей никогда и в голову не приходило, что они должны будут разлучиться. И вот осталось всего несколько часов…
Когда Шефтл проснулся, только начало светать. Он встал и вышел из хаты. Поеживаясь от предутренней свежести, обходил заросший травой двор, выискивал, что бы еще наладить, привести перед отъездом в порядок. Ему не понравился недавно сметанный стог — рыхлый, может развеять ветром, он влез на него с вилами и до тех пор уминал сено, пока оно не улеглось равномерно и плотно. Потом наскоро накрыл бурьяном сухой кизяк, чтобы не намочило дождем. Окопал пышно разросшиеся вишни, наполнил кадку, что стояла у колодца, водой и два ведра занес на кухню.
— К чему ты это, Шефтл, — укоризненно сказала Зелда, забирая у него ведра. Она уже успела сходить на ферму и снова разжигала печь.
— Я еще два ведра принесу.
— Не надо, отдохни, посиди минутку. Дай я хоть погляжу на тебя… Ох, забыла соль положить, — спохватилась Зелда и начала шарить за занавеской.
— Ну ладно. Не ищи, у кого-нибудь возьму.
— Пусть у тебя будет все свое. Я ведь вчера приготовила. — Зелда нашла узелок с солью и затолкала его в мешок. — А курево у тебя есть?
— Есть.
— А спички?
— Спички тоже есть.
— Вспомни, Шефтл, что тебе еще нужно. Может, дать одеяло?
— Может, и перину в придачу? — пошутил Шефтл.
— Перестань… — Она помогла ему завязать битком набитый мешок, при этом напоминая, где что лежит, во что завернуто, еще раз наказала съесть все до крошки.
— Ладно, ладно… Ребята еще спят? Я на минутку сбегаю на колхозный двор. Не задержусь, туда и назад.
— Шефтл, всего какой-нибудь час остался, — взмолилась Зелда.
— Я сейчас. Сейчас вернусь. Разбуди покамест ребят.
Шефтл торопливо вышел из дому и чуть не бегом пустился к колхозному двору. Теперь, перед самым отъездом, он особенно сильно почувствовал, как ему трудно расставаться с домом, с детьми, с Зелдой, с матерью, с бригадой, с хутором — со всем, что его окружает. Он как будто впервые увидел, какое здесь все красивое — длинная, плавно изгибающаяся улица, густые ряды акаций по сторонам, беленые домики с синими и зелеными углами, серые петли дороги, трава в канавах… Все здесь было ему дорого, до боли мило: и запах степных трав, который доносил сюда ветерок, и свежая молодая листва в палисадниках, и знакомые узкие стежки… Под ногами — земля родная, единственная на свете! Даже небо над хутором, казалось ему, только здесь такое высокое и голубое…
В колхозном дворе было шумно. Из центрального амбара выносили мешки с очищенной и подсушенной пшеницей и погружали их на длинные, широкие возы, отправляющиеся на элеватор. Распоряжался уже новый бригадир, Калмен Зогот. Увидев Шефтла, подошел к нему. Вместе осмотрели хозяйство, и Шефтл еще раз перечислил, что нужно сделать в первую очередь. Потом сели в двуколку, поскакали в степь, на новый ток, где сегодня должны были молотить ячмень из балки. Вместе с Калменом Зоготом Шефтл переставил на молотилке решета и отрегулировал барабан. Потом съездил на скошенное ячменное поле, к подсолнухам и на перелог. Хотел, чтобы новый бригадир все при нем осмотрел и принял хозяйство из рук в руки.
Когда Шефтл вернулся домой, до отъезда оставалось совсем немного. Зелда была вне себя, металась, не знала, за что взяться: в колыбели плакал Шолемке, свекровь в своей боковушке охала, жаловалась, разговаривала сама с собой, она уже знала — Шефтл уезжает. Расшалившиеся дети бегали и скакали, точно в доме готовилась свадьба. А у ворот собрались хуторяне — по дороге в степь они зашли попрощаться со своим бригадиром.
— Сядешь ты когда-нибудь? — просила Зелда. — Поешь, а то ведь подводы придут!
— Сейчас, — Шефтл зашел к матери.
Вышел оттуда расстроенный, молча сел за стол. Его тут же, шумя и толкаясь, окружили дети. Все: и Шмуэлке — он успел уже сообщить хуторским мальчишкам, что и его отец сегодня уходит на фронт, — и Эстерка, и Тайбеле, и Курт, — все хотели сидеть рядом с ним.
Зелда поставила на стол блюдо картофельных оладий, шипящую на сковороде яичницу и по стакану холодной простокваши — все, что Шефтл особенно любил.
— Садись же и ты, наконец, — позвал ее Шефтл.
— Ешь, ешь, мне спешить некуда. — Она снова убежала на кухню, принесла кастрюлю душистого ячменного кофе с молоком и только после этого присела на краешке скамьи, напротив Шефтла.
— Говорят, в лавке скоро будут учебники, не забудь купить для Шмуэлке букварь, — сказал Шефтл, придвигая к детям яичницу. — Через месяц ему в школу… Перешей старое мое пальто для него на зиму. Теплое будет. Ну, что еще? Как будто обо всем сказал… Да, не забудь про тополек, что я нынешней весной посадил против окна. И пиши… А если что понадобится, скажи Хонце или Хоме.
— Ладно… Ладно… — кивала Зелда, незаметно поглядывая в окно и молясь в душе, чтобы задержался обоз, с которым должен уехать Шефтл. Пусть еще посидит, хоть недолго, пусть лишнюю минуту побудет дома, с детьми…
Подводы показались скорее, чем надеялась Зелда. Услышав грохот колес, она вскочила и бросилась к окну. Напротив их дома остановился высокий воз, на котором громоздились мешки с пшеницей, за ним еще воз, и еще, и еще…
Ноги у Зелды стали ватные. Только теперь она по-настоящему поняла, что Шефтл оставляет ее, что он уезжает, сейчас, сию минуту.
— Видишь, обоз уже ждет. — Шефтл порывисто встал. — Значит, пора… Где мой пиджак, Зелда?
Сдерживая набегающие слезы, она подала мужу пиджак, помогла надеть.
Шефтл спрятал в нагрудный карман повестку, военный билет и пошел в боковушку попрощаться с матерью.
А на улице собиралось все больше людей. Все сгрудились у ворот, вокруг первой подводы с транспарантом «Все для фронта!». Были там пожилые мужики, дети, но больше — женщины, солдатки. Те же бабы, которые вчера злословили между собой, судачили, что вот, мол, муж Зелды дома сидит, когда их мужья кровь проливают, теперь стоял: понуро и утирали слезы.
Мужики курили и обсуждали положение на фронтах.
— Плохие новости, ох плохие, — качал плешивой головой Шия Кукуй.
— Завтра всего месяц, как началась война, а немец вон уже куда допер… До Смоленска…