Великое плавание - Зинаида Шишова

Адмирал почти не показывался на палубе. Орниччо часто и подолгу беседовал с матросами, убеждая их не покидать корабля, но теперь бедные люди не знали, что предпринять.

Рассказ Хуана Росы о могерском трактирщике не давал мне покоя. Мне в голову пришел план, который я решился выполнить, ни с кем не посоветовавшись.

Выждав, пока все улягутся спать, я направился к койке Яньеса. Могерец не спал и возился над своим сундучком. Я подошел к нему, неслышно ступая босыми ногами.

— Хуан Яньес, — сказал я шепотом, внезапно опуская ему руку на плечо.

От неожиданности бывший трактирщик вскрикнул и выпустил из рук крышку сундука, которая захлопнулась с громким стуком.

— А, это ты! — пробормотал он, разглядев меня в темноте. — Чего ты хочешь?

— Яньес, — сказал я, — я стоял на вахте в ту ночь и видел твое злое дело. Несмотря на то что я не объяснил, какую ночь я имею в виду, могерец понял меня тотчас же.

— Мне тогда же показалось, что ты следишь за мной, — сказал он, спокойно открывая сундук и продолжая рыться в своих вещах. — Только я не мог понять, почему ты молчал все эти дни. Ну, значит, теперь мы квиты, — пробормотал он с коротким и омерзительным смешком.

— Почему мы квиты? — спросил я с негодованием. — Я не говорил никому об этом, потому что команде было не до тебя. Но как можно допустить, чтобы несчастный англичанин томился в трюме, а настоящий виновник находился на свободе. Лайэса выпустят из кладовой, а тебя посадят на его место не позже завтрашнего вечера.

— А тебя выбросят за борт не позже завтрашнего утра, — спокойно сказал Яньес Крот, закрывая сундук. — Почему ты не рассказал обо всем этом днем, а пришел ко мне объясняться ночью?

Меня смутило его спокойствие. Не ошибся ли Хуан Роса? Действительно ли Хуан Яньес выпустил воду из бочонка? Или, может быть, мы говорим о разных вещах?

— Что ты представляешься дурачком?! — почти крикнул Крот. — Если ты выдашь меня, я, конечно, не промолчу о тебе, и тогда увидим, кто из нас раньше поплатится жизнью.

Я не понял его слов, но сердце мое сжалось как бы от предчувствия какой-то беды.

— Я не понимаю тебя! — пробормотал я в волнении.

— Не валяй дурака! — сказал он. — Ты прекрасно понимаешь меня. Иначе для чего ты морочил голову команде своими баснями о проказе?

— Что ты говоришь, Хуан Яньес? — сказал я, хватая его за руку. — Какая проказа, какие басни?

— Передо мной ты мог бы не ломаться, — грубо отталкивая меня, сказал он. — Я решился выполнить свой план на твоей вахте, так как отлично понимал, что ты-то уж меня не выдашь! Я выпустил воду из бочонка, чтобы заставить этих дураков возмутиться против твоего безумного адмирала. И сделал я это, желая им добра, потому что, плывя на запад, мы потеряем половину команды, пока достигнем суши. И достигнем ли мы ее? А переменив курс, мы сегодня же высадимся на каком-нибудь острове. Все это я заявлю перед судьями, и пускай меня повесят, если найдут, что я этого заслуживаю. Тебя же выбросят за борт без всякого суда, и ты это великолепно знаешь, если знаешь морские правила о людях, которые общались с прокаженными.

— Что такое?.. — пробормотал я, холодея от ужаса. — Я не понимаю, почему вдруг меня выбросят за борт?

— Довольно прикидываться несмышленым младенцем! — прошептал Яньес Крот над самым моим ухом. — Может быть, твоя мать и осталась здорова после того, как ухаживала за прокаженным, может быть, и ты не заболеешь, несмотря на то что Эрнандо Кальвахара плюнул тебе прямо в глаза. Что ты смотришь на меня, как баран? Ночью перед отъездом разве не плюнул тебе в лицо палосский прокаженный Эрнандо Кальвахара?

Я должен был удержаться руками за койку, чтобы не упасть. В одно мгновение все как бы осветилось в моем мозгу. Я вдруг отчетливо увидел, как старик, наклоняясь, кладет карту на пол и, прихрамывая, выходит из комнаты адмирала.

Господин отлично умеет чертить карты и, однако, предпочел воспользоваться моими услугами. «Франческо Руппи, или как тебя там!» — крикнул он, и я немедленно прибежал на его зов. Нисколько не задумываясь, адмирал велел мне взять из рук прокаженного сверток. Я сидел над картой тридцать шесть часов, низко склоняясь над ней. Но это еще не все. Карта дала мне возможность отправиться в плавание, и я долго и крепко прижимал ее к груди и целовал. «Миленькая карточка!..» — говорил я. Потом ночью я отшвырнул прокаженного с пути адмирала, а за это он плюнул мне в лицо. Пройдет несколько дней или месяцев, и у меня на груди появятся отвратительные багровые пятна. «Боже мой, боже мой, господин мой, адмирал, как мало значит жизнь Франческо Руппи, если вы так спокойно пожертвовали ею!» Потом у меня начнут гноиться глаза, все тело распухнет и покроется отвратительными язвами. Мышцы отстанут от костей, а кожа обратится в один сплошной волдырь.

— Теперь ты понимаешь, что мы квиты? — раздался надо мной голос Хуана Яньеса. — Что говорят морские правила? «Холера, чума и проказа с ужасающей быстротой распространяются среди команд кораблей, и бороться с ними на море невозможно. Поэтому человека, больного или только общавшегося с такими больными, надлежит высадить вдали от людских поселений или, если корабль находится в открытом море, немедленно выбросить за борт».

— Хуан Яньес, — сказал я, падая к его ногам, — скажи мне, что ты пошутил. Или, может быть, тогда ночью ты плохо разглядел старика, и это был совсем не Эрнандо Кальвахара?

— Я же сказал, что не выдам тебя! — прошептал он. — Ступай на свою койку и постарайся спокойно уснуть. Итак, мы квиты! — добавил он с недобрым смехом. — Ну, господин адмирал, еще одна овечка отбилась от вашего стада!

«Постарайся спокойно уснуть, — сказал Яньес Крот, — я же не выдам тебя». Он не выдаст меня, но я могу заболеть через месяц, через неделю, быть может, даже завтра.

Лежа на своей койке, я старался удержаться от слез. Я закрывал лицо руками и прятал голову под подушку, но рыдания сотрясали все мое тело.

— Что с тобой? — с беспокойством спросил меня вдруг мой сосед по койке, Хуан Роса. — Ты, может быть, заболел, Франческо?

Нет, я еще не заболел. Но не лучше ли мне погибнуть сейчас, чем неделями, месяцами, годами ждать казни? Говорят, что у больных проказой кожа покрывается как бы серой шелухой, на лбу и вокруг рта проступают глубокие складки, сообщающие человеческому лицу сходство с львиной мордой.

Мысли путались у меня в голове, и я понемногу стал погружаться в сон. Я перестал видеть закопченные стекла фонаря, густые ветки старой яблони протянулись надо мной. Я опять в Анастаджо. Мать стоит в дверях и с улыбкой смотрит, как я прилаживаю к сучку качели. Какая она добрая и красивая! Когда она ходит в поле, то завязывает платок под самыми глазами, чтобы солнце и ветер не обожгли ее белое лицо. Вот она ухаживала за прокаженными, но бог спас ее, и она не заболела.