Слезы Магдалины - Екатерина Лесина

– Дьявол! – Джо вскочил на ноги, завертелся, выглядывая четвероногого врага, и, убедившись, что того нет поблизости, вздохнул с облегчением.

– Как есть дьявол... Господь милосердный, помилуй меня... – слова молитвы вырвались непроизвольно, и Джо еще раз перекрестился.

Значит, нет в Салеме ведьм? Или все-таки есть? Надо бы Хопкинсу рассказать... хотя Джо точно знал, что никому и ничего не расскажет. Он вернулся домой, то и дело оглядываясь: казалось, из темноты следят.

– Слышите, вы! – На пороге Джо не выдержал, обернулся и крикнул: – Я верю в Бога! Что бы там кто ни говорил, но верю! И душу свою не отдам!

– А он забавный, – сказала Элизабет, поглаживая старого волкодава. Тот блаженно жмурился и терся головой о колени девочки. – Совсем забавный.

Большой. Громкий. Сердитый. И с ножом. Опасный. Но никак не забавный. Появился. Следит. Думает, Бетти не заметила. Она все замечает, привыкла за долгие годы.

– Если хочешь, мы поиграем и с ним, – предложила Абигайль. Она забралась в пустую бочку и теперь сосредоточенно ковыряла в ней дыру. – Да, Элизбет?

– Нет.

– Почему? Бетти хочет, чтобы мы с ним поиграли. Правда, Бетти?

– Н-не знаю... он... он ведь нам ничего не сделал. Зачем тогда? И так уже... – Бетти вовремя прикусила язык. Нельзя, чтобы подруги обиделись. В конце концов, все, что они делают, – для ее же пользы. Для их общей пользы.

– Именно, Аби, мы и так уже много с кем... играем.

– Ну и что?

– Ничего. Совсем ничего. Но ты же не хочешь, чтобы они отпустили Джона Проктора? – мягкий голосок Элизабет утонул в ворчании пса. – Или стервуНерс?

Аби засопела, нож заелозил по бочке, выдирая узкие волокна древесины.

– Или еще кого-нибудь? Помнишь, Аби, мы с тобой говорили, что играть нужно осторожно. Очень-очень осторожно...

Лезвие застряло.

– А если мы будем не осторожны, то они поймут...

Бетти выбралась из закоулка и подошла к заборчику, за которым прятался дом старухи Мод. И рыжебородый великан, обещавший ей защиту и дом.

Зачем он здесь? За ней приехал? Но тогда почему, вернувшись, не стал встречаться ни с отцом, ни с Бетти? Не захотел? Или задумал что-то недоброе? Если так, то его нужно остановить.

В ладонь ткнулся мокрый нос, и горячий язык тронул пальцы.

– Все хорошо, Дикий, все хорошо, – Бетти потрепала пса по загривку. – Видишь, окна темные? На самом деле, он сейчас смотрит. И гадает, где же прячется пес, который его напугал. А ты ведь славно его напугал, хороший мой...

Рыжего Бетти увидела две недели тому у здания суда. Он стоял среди людей, возвышаясь над ними, и глядел прямо на нее. Тогда Бетти отвернулась и поспешила спрятаться. Потом мучилась два дня, не зная, рассказывать ли о встрече отцу, и если рассказывать, то как?

– Он счел бы меня виноватой. И сделал бы больно. Понимаешь?

Но молчать тоже было невозможно. Тем более что Рыжий появлялся снова и снова. Всегда замирал в отдалении, но ожидание встречи, которая обязательно – в этом Бетти отчего-то не сомневалась – состоится, изматывало и порождало прежние страхи.

– Поэтому я рассказала Элизабет. Она ведь очень умная. Она все придумала.

И самое главное, что ее выдумки всегда срабатывали. Порой Бетти начинала думать, что это неспроста, что единственной ведьмой в Салеме была именно Элизабет Пэррис, но...

– Но какой у меня выбор? – спросила Бетти, склоняясь к самому уху пса. – Скажи, какой?

Зверь не ответил, только лениво хвостом махнул: человеческие проблемы были ему непонятны.

На этот раз Джо ждал темноты и прислушивался к бормотанию Хопкинса. А тот, как назло, не собирался засыпать, все ходил, ходил, говорил что-то связное и, наверное, умное, но неинтересное. Когда же терпение Джо готово было лопнуть, Хопкинс просто упал в кровать и закрыл глаза. Дышал он ровно, на тихий окрик не отозвался, и было похоже, что Хопкинс и вправду спит.

Слишком уж крепко спит для обыкновенного сна.

Джо, сняв со стены распятье, положил его на грудь товарищу, осенил крестом и, пробормотав наскоро молитву к Деве Марии, вышел из дому.

Револьверы он на сей раз захватил оба.

Ночь дышала прохладой, ветер гонял пыль по улице, небо пестрело звездами. Джо крался вдоль домов, стараясь держаться в тени и ступать тихо. Пусть вокруг было пусто, но он чувствовал: рядом. Сзади? Нет. Слева, в расщелине между домами? Тоже нет. Впереди? Где тень мелькнула? Всего лишь тень. Почудилось.

Просто почудилось. И вчера тоже. Набрал в голову, нашел предлог, чтобы остаться.

– Джо... – вздохнула темнота.

Он повернулся, выхватывая револьверы. В последний миг сдерживаясь, чтобы не выстрелить. Рано.

– Кто тут?

– Джо... Джо! – Ночь на кошачьих лапах подбиралась ближе, гладила, трогала, смотрела, звала, упрекая. – Ах, Джо...

– Выходи! Выходи, или я стрелять буду.

Рассмеялись и исчезли. Кем бы они ни были, но решили не связываться. Испугались? Хорошо. Если боятся они, то не боится Джо.

И он, не пряча револьверы в кобуру, осторожно двинулся в переулок. Шаг. Еще шаг. Ближе к стене. Пахнет странно, будто мятным маслом. Откуда здесь? И кто здесь?

На большой бочке стояла девочка. Короткая, не на нее шитая ночная рубашка едва прикрывала колени. Наброшенная на плечи шаль съехала. Косицы растрепались.

Знакомое лицо. Он ее видел в городе, но живой, веселой. А сейчас девочка будто спала. Ресницы ее чуть дрожали, губы вяло шевелились, а с пальцев стекало что-то черное.

– Помогите... – прошептала девочка сквозь сон. – Пожалуйста, помогите... Пэррис... папа...

Элизабет Пэррис сидела на кровати, кутаясь в несколько одеял. Потерянная и растерянная, птенец, выпавший из гнезда и в него же возвращенный. Матушка ее, остроносая женщина в белом чепце, суетилась, отец – пастор Сэмюэль Пэррис – с трудом сохранял невозмутимость.

– Это... это было ужасно, – девочка говорила шепотом, но так, что слышно было каждое слово. – Я спала. Я точно знаю, что спала. А он пришел во сне и сказал: пойдем, Элизабет. Я не хотела, но...

Матушка с квохтанием подвинула подушку, отец перекрестился.

– Но он взял меня за руку, и я оцепенела, не в силах ни кричать, ни противиться его воле. И он снова сказал: пойдем, Элизабет. И повел меня сквозь стену. И сквозь вторую тоже. И сквозь многие-многие стены. Все время говорил: смотри, как я умею! Я плакала и умоляла отпустить, но он только хохотал надо мной!

Врет девочка. Нет в ней страха, видимость одна. Вон как смотрит, сквозь ресницы, с прищуром, словно опытная шлюха, которая приценивается к незнакомому клиенту.

Но зачем ей?

– Мы шли очень-очень долго. Я сбила ноги, вот, – Элизабет высунула из-под одеял кривоватую ножку, продемонстрировав красные мозоли. – И тогда он посадил меня на плечи и полетел...

Или не врет? Ей всего-то девять. Да и зачем? Чего ради боль терпеть, ноги уродуя? Сбегать из дому? Бродить по улице? Стоять, дожидаясь его... его ли?

– Бедная моя, – вздохнула матушка, смахивая с кончика носа слезу.

– Почему они не оставят меня в покое? Он требовал, чтобы я отреклась, говорил, что будет мучить, что... – Она вдруг затряслась, как мокрая собака, схватилась руками за лицо, сжала, точно пытаясь прорвать кожу. Завыла: – Отпусти! Отпусти! Отпусти!

Соскочила с кровати, завертелась, сдирая с себя ночную рубашку.

– Остановите ее! Помогите! Бога ради, – отец попытался схватить Элизабет, но та ловко увернулась, оказавшись прямо перед Джо. Застыла, почти голая, грязная и угловатая, некрасивая.

– Я тебе нравлюсь? – повела плечом, запрокинула тощую шейку. – Скажи, нравлюсь?

– Держите ее!

Джо схватил горячие руки, оказавшиеся вдруг нечеловечески сильными. Попытался удержать и понял, что еще немного, и сломает. Или его сломают.

– Нравлюсь? Нравлюсь? Нра-а-а...

Изо рта Элизабет хлынула пена с отчетливым запахом мяты. И разом обмякнув, девочка опустилась на пол, глаза ее закатились, а из тонких губ высунулся кончик языка.

Лгунья. Мыло в рот сунула, и мятного листа, чтобы пахло приятно. И теперь пеной плюется, страх наводя. Но вот зачем она лжет?

– Это ведьмы, – Сэмюэль Пэррис имел собственное объяснение произошедшему. – Они мучают девочек давно, хотят, чтобы на суде Элизабет отказалась от своих слов. Но этого не будет!