Здравствуй, лето и прощай - Майкл Коуни

Я продолжал ползти, и палуба подо мной начала теперь приобретать форму. Я чувствовал, как грум слегка покачивает ее, и слышал отчаянный крик размахивавшей веслом Кареглазки.

- Убирайтесь отсюда, мерзляки, убирайтесь отсюда, убирайтесь!..

Я встал, шатаясь, пытаясь стряхнуть пелену с глаз; потом шагнул вперед и осторожно взял весло из рук моей Кареглазки, продолжавшей колошматить по неподвижным телам. Я сбросил три тела за борт. Трупы с приглушенным всплеском ударились о воду. Грумоходы немедленно накинулись на них, с низким сопением разрывая и пожирая собратьев. Вскоре они умчались по направлению к югу.

Кареглазка прижимала руки к щекам, начиная приходить в себя. Ее ноги и плечо были исцарапаны, а красивое платье разорвано и клочьями свисало с талии. Я обнял ее, подвел к крышке люка и усадил, потом разорвал остатки своей рубашки, намочил и начал промывать ее раны так осторожно, как только мог. У нее был глубокий порез на плече, из которого сочилась кровь, но ее прекрасная грудь была невредима, и я осторожно поцеловал ее, насухо вытирая. Потом я поколебался, но решил, что есть вещи поважнее скромности. Я поставил ее на ноги и снял остатки одежды. У нее было слегка поцарапано бедро, я промыл его и поцеловал и вымыл ее всю, пока она не начала улыбаться и погладила меня по волосам, когда я стоял возле нее на коленях.

- Теперь ты, - настойчиво сказала она, и я разделся; она обмыла меня, медленно и очень тщательно. Я даже не заметил, поранился или нет. Она отступила на шаг и окинула меня долгим и откровенным взглядом, потом улыбнулась.

- Кто говорил, что с нами никогда ничего не случится? - сказала она.

Глава 17.

Со сломанных мачт и искореженных труб стекала слизь, они были облеплены водорослями; мы пришли к выводу, что они застряли в морском дне, удерживая там "Изабель", пока грум не усилился. Потом, наконец, они освободились, и корабль, потерявший большую часть палубного груза, быстро всплыл, приняв у поверхности нормальное положение.

Никто из нас вовсе не торопился сообщить о новости в Паллахакси.

Какое-то время мы лежали на палубе, приходя в себя, пока жаркое солнце подсушивало наши раны, и искрившаяся кристаллами Кареглазка напоминала прекрасное творение ювелирного искусства. Нам казалось излишним снова одеваться, в пределах видимости не было никаких судов, так что мы гуляли по палубе, которая сама начала блестеть по мере того, как высыхала пропитанная водой древесина. Мы разглядывали остатки палубного груза, но большей частью смотрели друг на друга.

Нам удалось открыть дверь рубки, и мы вытащили оттуда сверток мокрой парусины и расстелили ее на палубе, сложив в несколько раз, словно постель. Потом Кареглазка рассмеялась и заключила меня в объятия, и мы дико и радостно обнимались, а с наших тел сыпались кристаллы, и мы хохотали, словно идиоты.

С тех пор я часто думал о том, как нам повезло, что мы так любили друг друга. Иначе мы чувствовали бы себя страшно неловко, поскольку никто из нас не знал, что, собственно, делать. Мы боролись в складках теплой влажной парусины, все еще хохоча, извиваясь, когда материя липла к нашим телам; мы хотели прикасаться друг к другу так долго и так плотно, как только можно. В какой-то момент мы обнаружили, что лежим, вытянувшись во весь рост, обнаженные, настолько близко друг к другу, как никогда прежде, и ничто не удерживало нас от того, чтобы совершить то чудесное таинство, которое совершали взрослые, - ничто, кроме нашего собственного невежества.

Потом я поцеловал Кареглазку в соленые мягкие губы и обнаружил, что лежу на ней сверху, а она шевелится подо мной, расставив ноги и соприкасаясь со мной бедрами; мы стали одним целым, и я увидел, как ее лицо исказила гримаса; я быстро остановился и чуть не заплакал, потому что причинил ей боль.

- Пожалуйста, Дроув, дорогой. Продолжай, - прошептала она, улыбаясь сквозь выступившие на глазах слезы; и я продолжил, и внезапно она стала мягкой и теплой, и прекрасной, и трепетной...

Потом, позже, солнце было все там же, над головой, и невозможно было сказать, как долго мы пролежали, - Кареглазка открыла глаза, улыбнулась и придвинулась ко мне.

- Дроув?..

- Послушай, я думаю, нам надо возвращаться. На этом корабле есть то, что нужно городу.

Две паровые пушки все еще оставались на палубе, и наверняка в трюмах было другое военное снаряжение, которое могло очень скоро понадобиться Паллахакси.

- О Ракс. Я хочу, чтобы ты опять полюбил меня, Дроув. Опять, опять и опять. Я не хочу уходить отсюда. Знаешь что? - ее недовольная гримаса превратилась в улыбку. - Тебе придется на мне жениться, Дроув. Я расскажу своим родителям, как ты овладел мной, и тебе придется на мне жениться. А потом мы будем любить друг друга каждую ночь, всегда. Мы будем вдвоем спать на кровати, где спал Регент.

- Кареглазка, ты ведь не расскажешь родителям, правда?

- Расскажу, если ты не полюбишь меня прямо сейчас.

Я быстро выбрался из импровизированной постели, иначе мне никогда бы это не удалось. Ее цепкие маленькие руки все время преследовали меня, и в какой-то момент я чуть не упал, но сумел освободиться и встал.

- Пошли, - сказал я.

Она в смятении уставилась на меня.

- Я же вижу, что ты хочешь меня, тебе не удастся меня одурачить.

- Кареглазка, дорогая, конечно, хочу. Но разве ты не понимаешь? Сейчас у нас есть шанс прекратить этот спор между городом и парлами. Мы должны рассказать им как можно скорее, пока кто-нибудь еще не пострадал. Потом я стану приходить к тебе в комнату, когда твои родители будут на работе. Ладно?

- Тебе виднее. - Она поднялась на ноги и медленно надела остатки своего платья.

- О, ради Фу... - Я быстро оделся, потом схватил Кареглазку и поправил ее платье в том месте, где она оставила открытой одну грудь, что сводило меня с ума.

Только сейчас я сообразил, что прошло всего шестьдесят дней с тех пор, как я приехал в Паллахакси. Трудно было узнать ту девушку на пляже, где мы потерпели кораблекрушение, в этой соблазнительной юной сирене, полностью осознававшей свою власть надо мной. Я подумал о том, повзрослел ли и я столь же быстро, как и она, и решил: возможно, да.

Теперь я был в состоянии мыслить более абстрактными категориями, о будущем того, что меня окружало, о реальности войны. Шестьдесят дней назад я никогда бы не подумал о том, чтобы сообщить о всплытии затонувшего корабля властям; я бы предоставил это дело взрослым, а сам бы играл в слингбол или гонял бегунчиков.

Мы забрались в лодку и оттолкнулись от блестящего корпуса "Изабель". Снова подул свежий ветерок, наполнив парус, и вскоре мы уже скользили вокруг Пальца в сторону волнолома и Паллахакси. Хотя никаких признаков грумоходов не было, я держался ближе к берегу. Оглянувшись, я увидел "Изабель", сверкающую на фоне грума, словно замороженный пирог.