Четвертая высота - Елена Ильина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Владимир Маяковский, «Хорошо», прочтёт Гуля Королёва.
– А если плохо прочтёт? – шепнула ему на бегу Гуля и, не чуя под собой ног, выбежала на эстраду.
– Ишь ты! Ещё острит! – сказал ей вслед Миша.
А на высокой, просторной сцене уже звучали те самые слова, которые каждый день слышала за последнюю неделю Фрося:
Яземной шарчуть не весьобошел, —и жизньхороша,и житьхорошо!
Слушатели как-то сразу поверили и Маяковскому и Гуле. Такими убедительными казались в устах этой сильной, стройной девушки простые, звонкие слова:
и жизньхороша,и житьхорошо!
Гуля чувствовала, что все понимают её, согласны с ней, невольно повторяют про себя те строчки стихов, которые она бросает со сцены. И голос её от этого становился всё шире, сильней, богаче:
Лет до старастинамбез старости.Год от годарастинашей бодрости.Славьте,молоти стих,землю молодости!
Гуля кончила.
– Вот это аплодисменты! – сказала ей Мирра, встречая её за кулисами. – Ты только послушай, как тебе хлопают.
– Это не мне, это Маяковскому, – сказала Гуля. – А вот когда хлопали тебе, так уж это было тебе!
– А может быть, Мендельсону?
– Ну, и Мендельсону отчасти! – засмеялась Гуля.
И обе они с лёгкой душой побежали в зал смотреть, как другие участники концерта будут переживать тревоги, которые только что пережили они сами.
КЕМ БЫТЬ?
Снова лето, щедрое, гостеприимное, ласковое. Гуля уже сдала последние экзамены, и выпускники в складчину отпраздновали окончание школы.
Теперь для всех вчерашних школьников всерьёз, вплотную встал вопрос: кем быть?
Гуля привыкла во всём советоваться с Миррой. И, не дожидаясь возвращения её с дачи, Гуля сама поехала к ней, чтобы подумать вместе и потолковать.
В сосновом лесу пахло нагретой за день смолистой хвоей. Гуля приехала с шестичасовым поездом. Уже низкое солнце широкими полосами ложилось на устланную иглами землю и красноватые стволы сосен. Мирра увидела Гулю из окна кухни, где шли приготовления к ужину. С радостным криком: «Гулька приехала!» – она высунулась из окна, размахивая кухонным ножом.
– Ты, кажется, хочешь меня зарезать? – сказала Гуля смеясь.
Она вбежала в кухню и сразу приняла участие в стряпне.
– Дай мне передник, Миррка, – сказала она.
И, засучив рукава, надев передник, Гуля взялась за работу – начистила целую миску картошки, а потом принялась крошить на доске свёклу и морковку.
Миррина мать ласково поглядывала на Гулю, любуясь весёлой домовитостью, с которой та хозяйничала у них на кухне.
– Твоя Гуля – прелесть, – сказала она дочери, когда Гуля, схватив ведро, побежала за водой.
– А что я тебе говорила? – с гордостью ответила Мирра.
– Куда ж мы положим нашу гостью? – спросила мать Мирры, когда Гуля вернулась.
– Обо мне не беспокойтесь, – сказала она. – Я уже выбрала себе место: у вас тут есть замечательный чердачок.
– Но там же не на чем спать.
– Мы с Миррой сена притащим. Встанем чуть свет – и купаться. Да, Миррочка? Что человеку ещё нужно?
Мирра согласилась с Гулей, что больше человеку ничего не нужно.
Ночью на чердаке, на охапках свежего сена, от которого пахло полынью и мятой, девушки вели большой и серьёзный разговор.
– Знаешь, что мне пришло в голову? – говорила Гуля. – Я хочу поступить в Гидромелиоративный институт. Кончу его – и куда-нибудь в пустыню: прокладывать каналы, бороться с песками…
– В пустыню?! Вот ещё нашлась пустынница! Да ведь ты без людей жить не можешь. Нет, это тебе совсем не подходит.
– Подходит! – упрямо сказала Гуля. – О пустынях неправильно думают, Мирра. Мне рассказывал хлопец один, который недавно вернулся из экспедиции, что там идёт удивительная работа. Он очень уговаривает меня идти в этот институт.
– Ну и пусть уговаривает! Не слушай его. Пустыня – это такая мертвечина. И потом, ты так любишь воду, плаванье, греблю, а в пустыне только и воды, что в какой-нибудь походной бутылке или манерке!
– В том-то и дело, что пустыне надо дать воду, – перебила её Гуля. – И тогда она вся зазеленеет, превратится в сад. И это может сделаться на твоих глазах, под твоими руками. Нет, я хочу в пустыню!
– А театр, кино? Я всегда думала, что ты поступишь в театральную школу. А тут вдруг – нате, какой-то гидро… мидро… даже выговорить невозможно.
– Я и сама сначала хотела идти в театральную школу. Но знаешь, если бы я была настоящая, прирождённая артистка, я бы и думать не могла ни о чём другом, кроме сцены. А у меня тысяча желаний. И больше всего мне хочется участвовать в каком-то трудном, серьёзном деле, хочется бороться, встречаться с разными людьми, ездить и ходить по нашей стране.
– Ты, Гуля, ужасно любишь жизнь. Вот в чём дело!
– Да, правда, люблю. Мне бы, кажется, три жизни дали – и всё бы мало было: четвёртую подавай. А уж если всего одна в запасе, так неизвестно, с чего и начинать… И того хочу и другого – и всего по полной тарелке!
– Жадина, – сказала Мирра.
– Ага!
Гуля негромко засмеялась в темноте.
– Верно, Миррочка, верно, голубушка, я жадная. Но ты не думай, я и щедрая. Мне много нужно – и ничего не жалко. Мне кажется, ради какого-нибудь большого дела я бы и жизнь отдала. И даже не призадумалась бы. Ты мне веришь? Я не хвастаюсь.
– Верю, – вполголоса сказала Мирра. – Я это в тебе и люблю. Только мне всегда за тебя как-то страшно.
– Ну, что там!
Гуля нашла в темноте руку Мирры с тонкими, хрупкими и в то же время сильными пальцами и погладила её.
– Не бойся, Миррушка. Всё будет чудно. У нас впереди замечательная жизнь. Недаром мы родились в такое время и в такой стране.
В маленькое чердачное окошко заглянула луна и точно снегом покрыла рыхлые и пушистые охапки сена.
Девушки невольно подняли головы.
– Как хорошо! – сказали они разом.
Обе засмеялись этому совпадению мыслей и слов.
– Пойдём побродим, – сказала Гуля.
– А я только что хотела тебе это предложить! Они ощупью разыскали в сене свои туфли и, надев их на босу ногу, осторожно спустились с чердака в сад.
Тёмное небо было битком набито звёздами, а луна как будто сидела на верхушке чёрного тополя.
Мирра долго смотрела вверх, приставив к глазам очки и закинув назад голову.
– Видишь, – сказала она, – это Кассиопея, такое созвездие… Если бы не музыка, я бы непременно стала астрономом. Но мне выбирать не приходится, у меня одна дорога.
– Это тоже счастье! – сказала Гуля. Мирра кивнула головой.
Невольно притихшие, вслушиваясь в звон каких-то ночных насекомых, они пошли по дорожке, перерезанной лунными полосами и чёрными тенями деревьев.
– Мирра! – вдруг негромко сказала Гуля. – Ты слышишь меня?
Мирра вздрогнула и повернула к ней побледневшее от луны лицо.
– Что, Гуленька?
– Не знаю, как и сказать тебе… – начала Гуля нахмурившись. – Это очень, очень серьёзно.
Оне перевела дыхание и сломала ветку, которую держала в руках.
– Понимаешь, мне кажется, я люблю одного человека… Да нет, не кажется! Я так люблю его, что мне и страшно, и весело, и даже больно как-то… Я знаю, это уж не пройдёт. Это навсегда.
Мирра нежным движением своих лёгких пальцев погладила её руку.
– Кто же он, Гуленька? – спросила она шёпотом. Гуля помолчала минутку.
– Пока не скажу. Ты не сердись на меня. Мне почему-то трудно назвать его сейчас по имени. Понимаешь? Ведь до сих пор об этом знали только я да он. И мне ещё немножко жалко совсем расставаться со своей тайной… Лучше когда-нибудь я приведу его к тебе. Ты, наверно, сразу узнаешь, что это он. Только, пожалуйста, сделай вид, что не узнала. И сейчас не спрашивай меня ни о чём. Хорошо?
– Как хочешь, – сказала Мирра. – Я так рада за тебя, так рада…
Они долго ещё ходили по лунным дорожкам, по сверкающей от росы траве, счастливые и благодарные друг другу.
Мирра чувствовала себя гордой оттого, что именно ей первой доверена такая милая, такая драгоценная тайна.
А Гуля думала, поглядывая сбоку на Мирру, что на всём свете нет человека с более умным и чутким сердцем.
НА РАССВЕТЕ
День за днём, месяц за месяцем – пробежал ещё один год. Настал июнь сорок первого года.
По ночам шли тёплые проливные дожди. Днём ярко синело небо. Пахло свежей листвой каштанов и розами. Розы продавались на каждом углу – красные, белые. Цветочные корзины стояли прямо на тротуарах.
По всему Киеву были расклеены огромные афиши:
В воскресенье 22 июня
СОСТОИТСЯ ОТКРЫТИЕ СТАДИОНА.
Гуля перешла на второй курс Гидромелиоративного института. Она была уже замужем за тем самым хлопцем, который так замечательно рассказывал ей о пустынях. Это его – Сергея, Серёженьку, Серьгу – не хотела она назвать в ту памятную лунную ночь, когда они вдвоём с Миррой бродили по дорожкам сада.