Веселыми и светлыми глазами - Павел Васильев

— Да.

— Гм…

И не успел он очухаться от первой неожиданности, как в проходе появился Калгин. Он торопился, полубежал пригнувшись.

— И вы? — еще больше удивился Филютек.

Калгин лишь красиво наклонил свою красивую голову и проследовал мимо.

Из театра я провожал Лизу до ее дома. Мне по-прежнему было очень хорошо и весело. Мы неторопливо шли по синим улицам. Окна всюду были распахнуты настежь, слышалась одна и та же музыка и слова. В недрах комнат мерцало тусклое голубое свечение, были видны темные силуэты людей, сидящих у телевизоров.

А мы шли и шли. Лиза рассказала о себе. Она работала техником в соседней лаборатории. И мне тоже хотелось рассказать ей что-нибудь. Но я не знал что. Моя трудовая жизнь только начиналась.

И тогда я рассказал ей одну ужасную историю. Возможно, вы о ней слышали, но я напомню еще раз. Жуткий случай!

А произошло это с двумя учащимися нашего техникума. Рядом с техникумом находилась столовая. Однажды после занятий ребята зашли туда. И вот, когда стояли в очереди в кассу, к ним подошла маленькая черненькая старушка. Сгорбленная, в руках черная сумка и черный зонт. Она попросила у ребят десять копеек.

— А я вам завтра обязательно верну, — пообещала старушка.

На следующий день они в столовую не ходили, а потом и совсем забыли об этом случае. И вот как-то, когда они снова пришли в столовую, к ним подбежала старушка.

— А, мальчики, дорогие мои! — воскликнула она обрадованно. — Где же вы пропадали? Я вас столько дней ищу!

Она вернула им десять копеек и подсела к их столу. Посидев немного, куда-то вышла, оставив на стуле свою черную сумку, и попросила посмотреть.

Почти тотчас в столовую вошел милиционер. Он внимательно осматривал все, пробираясь между столами.

— Чья сумка? — спросил он.

— Наша, — ответили ребята.

— Что в ней?

— Ничего особенного.

— Забирайте и пройдемте со мной.

Он привел их в пустой кабинет директора столовой и открыл сумку. В сумке лежало что-то завернутое в старую, желтую газету.

— Что это? — спросил милиционер.

— Капуста, — ответили ребята.

Милиционер стал разворачивать газету. Она была навернута в несколько слоев. Он снял первый. Газета была сырой и разворачивалась плохо. Тогда он рванул газету, трах! — кулек развернулся, а в нем… голова.

— Голова? — удивленно переспросила Лиза.

— Да! Самая настоящая голова!

— Какая голова? — растерялась она.

— От селедки…

— Дурак! — сказала Лиза. Она помолчала немного и улыбнулась, взглянув на меня. — Ну и дурень же ты! Честное слово.

Когда я вернулся домой, мои ближайшие родственники еще не спали. И это удивило меня. Они все повернулись ко мне.

— Господи! — воскликнула бабушка. — Что с тобой?

— Все в порядке! — сказал я. — Попутно заглянул в театр.

И тогда все разом облегченно вздохнули.

— Все такой же! — укоризненно сказала мама.

Я думал, отец сделает замечание, что вернулся так поздно, не предупредив. Но отец сказал:

— Умывайся побыстрее, давай ужинать. Тебя ждем, — и пошел доставать что-то из холодильника.

И тут я вам даже не объясню, что со мной случилось. У меня даже защекотало в носу. Так я себя почувствовал… Потому что у нас в семье обычно не садились ужинать, пока не придет с работы отец. А теперь, впервые, ждали меня.

3

С первых же дней меня «запрягли». У нас начались «стендовые».

Если кто-нибудь не знает, что это такое, я кратенько расскажу.

Стендовые испытания аппаратуры проводятся в специально отведенном и оборудованном для этого помещении — «стендовой».

У входа в стендовую, возле низкой тумбочки, похожей на кухонную, стоит толстая, круглая тетка-вахтер в темной суконной шинели. Из-за дверей стендовой слышится глухое однотонное гудение. А как только двери открываются, на тебя буквально обрушивается лязганье, гудение и целый водопад других звуков. Что-то дребезжит, воет, стучит, молотит, что-то пыхтит и вздыхает. По центру зала, над длинным проходом, висит белая лестница из ламп дневного освещения. Мигают сигнальные лампочки, шевелятся тонкие усики-стрелки вольтметров, и — приборы, приборы, приборы! Возле каждого — люди. Сбились кучками, склонились, будто что-то высматривают в глубоком колодце. И вдруг кто-нибудь из них сорвется и побежит. Или как закричит:

— Кто отключил питание, триста восемьдесят вольт? Какой идиот?

— А вы можете немножко повежливее? Подбирайте выражения. От вас к нам все время помехи лезут.

— Так надо предупредить!

— А мы уже сто раз предупреждали.

У человека волосы всклокочены, на щеках лихорадочный румянец, верхние пуговицы рубашки расстегнуты, галстук — узлом на сторону.

Вот что такое «стендовые»!

Здесь проводится проверка сразу всей аппаратуры в сборе, всей системы. Это один из наиболее важных и ответственных этапов.

Такая здесь обстановочка.

А у нас — сроки! Надо было закончить испытания еще вчера.

Я не поднимал головы. Паял, перемонтировал блок, замерял напряжение, тыкал наконечником шланга в контрольные гнезда, заглядывал на экран осциллографа.

А жарища, с ума сойти можно!

Стояли те знойные дни, когда асфальт делается маслянистым, проминается, как пластилин, и липнет к подошвам. Над автоматами с газированной водой гудят осы. В автобусах на обе стороны открыты окна. А у квасных бочек вытянулись полукилометровые очереди людей с бидонами.

В стендовой не продохнуть. Пахло резиной. Рубашка, будто изоляционная лента, липла к телу.

По нескольку раз в смену к нам прибегал Калгин. Проверял, как подвигается дело. Вот и на этот раз примчался возбужденный.

— Что вы со мной делаете! Что вы делаете! — закричал, воздевая к небу руки. — Вы меня режете! Вы мне без ножа режете горло! Вы на меня катите бочки! Что с моей головой будет? Вы хотите, чтоб с меня голову сняли?!

— Что такое? — явно не понимая его, спросил Филютек. Он сидел рядом со мной. Правая нога щиколоткой лежала на колене левой, и брючина была задрана почти до колена. Филютек грыз карандаш и сосредоточенно смотрел в тетрадку.

— Как что!.. Вы меня извините… Ваш блок… Понимаете ли, ваш блок, культурно выражаясь, все еще не прошел испытания. Все остальные уже сданы, отправлены на лодку, а ваш все еще здесь! Вы это знаете? Сроки, сроки!

— Мы знаем.

— Это же подводная лодка, а не телега. Субмарина!

— Понятно.

— Ну и что же?

— Все понятно, — прервала его Дралина. — А вы мешаете своими причитаниями, отнимаете у нас последние драгоценные секунды. Разве вы этого не видите? Ведете себя как баба!

— Послушайте, — совершенно иным, обмякшим голосом сказал ей Калгин, — ведь я вам поверил, вы пришли ко мне с новой идеей. Осторожный человек, перестраховщик, он что сделал бы — он вас должен был выгнать. Приходи́те с апробированными идеями, а сейчас не морочьте голову! Это же серьезная разработка, не что-нибудь. А я? Что сделал я?..

Он вопросительно посмотрел на Веру.

Да, действительно, он сделал рискованный, отчаянный шаг. Это понимал даже я, человек, который совсем недавно поступил на работу. Новая идея. Если все получится, то прекрасно! Но ведь может и не получиться. Как же надо было поверить в эту идею, в людей, в успех!

— А вы? Вы снимаете с меня голову! Дайте протоколы измерений, хоть взгляну, что получается.

За час до обеденного перерыва наши соседи, ребята из смежной лаборатории (они настраивали уже второй комплект), включили «душегубку». У них стоял там какой-то прибор, в котором гудел вентилятор и гнал прямо на нас раскаленный воздух. Дышать теперь уже совершенно стало нечем.

— Черт бы вас побрал, ребятки, с этой трубой! — закричала Вера соседям. — В аду вас так бы грели!

В обеденный перерыв я выскочил из стендовой и… попал в рай. До чего же хорошо было на улице! Показалось даже прохладно! Я остановился и огляделся. Потом побежал к проходной (столовая на соседней улице), и пока бежал, пришла блестящая идея — искупаться. Река от нас недалеко. Можно успеть вернуться до конца обеденного перерыва. А пожевать что-нибудь, пирожок или коржик, можно и в стендовой.

На нашем берегу реки находился какой-то строительный или дровяной склад. На противоположном берегу — парк, а на этом черные пирамиды из бревен высились с двухэтажный дом. На воде, вдоль берега, стояли плоты. И на плотах лежали и бегали десятки мальчишек. Они прыгали с бревен, заплывали к противоположному берегу.

Идти на работу в мокрых трусах мне не хотелось. Я подумал, что брюки потемнеют, начнутся всякие расспросы, хохмочки… Большинство мальчишек было голышом. И я решился, разделся наголо.

Я плыл и чуть ли не хохотал и не повизгивал от восторга. Плыл кролем, затем брассом. Я нырял, кувыркался, что только не проделывал на воде!