Все точки над i - Татьяна Полякова

– Здравствуйте, Юля, – сказал он, сделав шаг мне навстречу, потом сгреб мою руку и поцеловал со словами: – Прекрасно выглядите.

– Вы тоже неплохо, – ответила я.

Рахманов одновременно с Амалией поморщились, Долгих улыбнулся, в отличие от них, не сочтя мои слова издевкой. Я и не думала ерничать, хотя выглядел он не то чтобы очень хорошо. Седины в волосах прибавилось, глаза смотрели устало, с легким презрением, точно все, что его окружало, давно и основательно ему надоело. А мне в голову пришла нелепая мысль: интересно, он счастлив? Или все, что он делает, успело превратиться в рутину, и он плетется по жизни без чувств, без радости, без надежды, как я по своей? «Ты еще пожалей его», – мысленно фыркнула я.

– Как ваши дела? – спросил он, а я, признаться, удивилась: что это ему вздумалось затевать светскую беседу?

– Побойтесь бога, – ответила я. – Какие у меня могут быть дела?

– Тогда вы счастливый человек, – засмеялся он.

– Не спорю. – Не знаю, что за черт дернул меня продолжить: – Слышала о постигшем вас горе, искренне сочувствую.

Вот что ему точно было ни к чему, так это мое сочувствие. Лицо его мгновенно изменило выражение. Взгляд застыл, он смотрел мне в глаза, но ни одна мышца на лице не дрогнула. Он смотрел так очень долго, и окружающие почувствовали неловкость, все, кроме меня. Я стояла совершенно ошарашенная, потому что видела в его глазах нестерпимую боль, боль, от которой каменеет лицо, а взгляд становится пустым, как у слепца.

Амалия Кондратьевна, подхватив блокнот, поспешно удалилась. Рахманов кашлянул, с недовольством глядя на меня из-за плеча Долгих, и даже делал какие-то знаки. А мы продолжали стоять и таращиться друг на друга.

– Спасибо, – вдруг сказал Долгих, и лицо его тронула улыбка, точно рябь прошла по гладкой поверхности озера.

– Я не хотела вам сделать больно, извините. – услышала я свой голос, который доносился из дальних далей и вроде бы вовсе не принадлежал мне.

– Я знаю, – ответил он серьезно. – Терять близких тяжело. Вам ведь это известно. – Он не спрашивал, а констатировал факт.

Рахманов приблизился. Долгих обратил на него внимание и заговорил деловито:

– Олег Николаевич, я хотел с тобой кое-что обсудить.

Оба выразительно посмотрели на меня, и я, пожав плечами, удалилась из кабинета. Игнорируя Амалию, я устроилась на диване в приемной и листала какой-то журнал. Секретарша ерзала на стуле, не удержалась и сказала:

– Какая бестактность. Напоминать человеку о его горе, когда он сам не свой, а тут вы со своими глупыми соболезнованиями.

– Почему же глупыми? – удивилась я, не отрывая взгляда от журнала.

– Потому что могли бы понять, любое напоминание о ее гибели… ах, что с вамп говорить. – Она досадливо отвернулась, а я поднялась с дивана.

– Скажите Олегу, я жду его в ресторане.

– Олег Николаевич… – начала она, но я перебила:

– Если через час он не появится, может вообще не приезжать. Дама горестно закатила очи, а я покинула приемную.

Рахманов появился в ресторане через пятьдесят минут. Иногда я думала, глядя на него, что Ник, в сущности, прав: чем более разнузданно я себя веду, тем покладистее он становится. Сейчас он заискивающе улыбнулся и сказал с намеком на упрек:

– Я ведь просил подождать меня в офисе. Одинокая женщина в ресторане выглядит неприлично.

– Плевать мне на это. Твоя Амалия выговаривала мне за бестактность. Старушенция мне и так действует на нервы, и я ее замечания слушать не намерена.

– Между прочим, она права. Не стоило упоминать… я понимаю, что ты сочла своим долгом… – перебил он сам себя. – Но все равно, не стоило. Это убийство просто выбило его из колеи. У него был сердечный приступ, когда он узнал. Вызывали «Скорую».

– Боже, как трогательно.

– Прекрати, – поморщился Рахманов. – Неужели ты не в состоянии не ерничать. – Он махнул рукой в досаде.

– Тогда приглядывай за другом, – съязвила я. – Как бы он с горя таблеток не наглотался.

– Каких таблеток? Слушай, что за юмор, черт возьми? У человека горе, он потерял любимую женщину. Впрочем, для тебя чувства ничего не значат. Ты-то уж точно таблетки глотать не станешь.

– У меня другое средство – длительный запой. Пьешь неделю, и все беды как рукой снимает. Рахманов нахмурился, посверлил меня взглядом.

– Хочешь, махнем куда-нибудь на недельку? Мне не нравится, что ты в последнее время…

– Мне тоже многое не нравится.

– Какие у тебя ко мне претензии? – разозлился он. – Только давай не будем говорить о сыне. Это вопрос решенный. Скажи: почему ты не можешь жить как все нормальные люди? Один твой Виссарион чего стоит.

– Он мой друг.

– Вот-вот. Почему бы не найти друга поприличнее? Бери пример с Машки. Остепенилась, любит мужа и живет себе припеваючи.

– Может, и я остепенюсь, если замуж выйду.

– За кого? – нахмурился он. Я усмехнулась, но Рахманов продолжал взволнованно: – Ты ведь не просто так это сказала. Уж я-то тебя знаю… опять кого-нибудь подцепила? Имей в виду… – Ему пришлось заткнуться, потому что официант принес нам заказ, а скандалить при посторонних Рахманов считал неприличным. Когда официант ушел, я решила вернуться к теме разбитого сердца.

– Значит, твой друг страдает, – сказала я.

– А как ты думаешь? Он ведь любил ее.

– Вроде бы последнее время они не очень ладили. – Кто это тебе сказал?

– Ты, – нагло соврала я, Олег призадумался. Он всегда гак много болтал, что сейчас не мог достоверно утверждать, говорил нечто подобное или нет.

– Ну, да… были кое-какие проблемы. Она не хотела жить здесь, он не собирался переезжать в Москву. Но в конце концов они бы нашли выход. И тут эта трагедия. До сих пор у следствия нет никаких зацепок, хотя этим делом занимаются Генпрокуратура, ФСБ… Да какой от них прок, – с горечью добавил он, чем, признаться, удивил меня. Дураку бы радоваться надо, когда-нибудь докаркается на свою голову. – Вадим предпринял собственное расследование, – доверительно сообщил он.

– Это разумно, – хихикнула я.

– Что смешного ты в этом нашла? – возмутился Рахманов.

– Ничего. Просто тебе хорошо известно, что такие убийства чаще всего остаются нераскрытыми.

Он опять пригорюнился:

– К сожалению, вынужден с тобой согласиться. В десяти километрах от города обнаружили два трупа, оба с огнестрельными ранениями в голову. Еще раньше нашли «Жигули» в районе Михайловской, их бросили рядом с гаражами, у оврага. Машину подожгли, так что никаких отпечатков. Свидетели говорят, что убийца вышел из «Жигулей», скорее всего, из тех самых. Киллеров наверняка было двое. И оба трупы.

– Знакомая картина, – кивнула я. – Тела опознали?

– Опознали, но от этого мало толку. Оба пару месяцев назад освободились, приехали из районного города, там никто ничего о них толком не знает, сюда подались искать работу. Но Вадим не теряет надежды, с кем-то же они здесь встречались…

– Что ж, – кивнула я. – Возможно, ему повезет.

Заподозрить Долгих в том, что он, разыгрывая убитого горем любовника, попросту валяет дурака, было проще всего. Однако приходилось признать, что разыгрывает он это мастерски. И его расследование! Боится, что менты ненароком сунут нос, куда их не просят? Я бы на его месте сидела тихо и не высовывалась. Генеральная прокуратура и фээсбэшники из Москвы – это не местные дяди, что охотно кушают из его рук. Как бы мальчик не перемудрил. Но вместе с этими мыслями вдруг появилась другая. А если Долгих знать ничего не знал ни о расследовании Елены, ни о документах в ее сумке? Вот, кстати, и причина моего очередного везения: он просто не знал. А что, влюбился и понятия не имел, что происходит у него под носом. Но кто-то был в курсе и ситуацией воспользовался? Конкуренты? Вполне возможно, они давно охотятся за компроматом. Следили за Еленой и обратили внимание на нашу дружбу. А дальше дело техники. Может, печаль Долгих относится вовсе не к потере возлюбленной, и кто-то уже намекнул, что время его господства в городе миновало безвозвратно?

А следом за этой пришла другая мысль, и от нее мне стало не по себе. Но чем больше я над ней размышляла, тем вероятнее она мне казалась. Оттого на следующий день я вознамерилась отыскать Ника.

На звонки он упорно не отвечал, и я отправилась по злачным местам на его поиски. Ник сидел в баре «Подсолнух» в компании трех придурков и находился в той стадии опьянения, когда его тянуло пофилософствовать. В настоящий момент он цитировал Ницше и весело хихикал, а благодарные слушатели ему внимали с очумелыми лицами, знать не зная, как следует реагировать. Ницше им был малоинтересен, непонятно, кто такой, и фамилия подозрительная, но, если Ник им восторгается, с комментариями лезть не следовало, чего доброго, получишь в ухо. Ник обожал отыскивать каких-нибудь идиотов и разом обрушивать на них свою ученость, которой он любил прихвастнуть, и потом наблюдать страдания окружающих. Парни уже заметно измучились и моему появлению обрадовались, оно внесло разнообразие в затянувшуюся пьесу «Моисей вправляет мозги своему народу».