Лестница в небеса. Исповедь советского пацана - Артур Болен

чем признаться, что ее мочевой пузырь полон. Виной тому были наши сельские родители. Вышедшие из вонючих нужников, как русская литература из гоголевской шинели, они жаждали в городе чистоты необыкновенной и небывалой. Именно родители прививали нам мысль, что туалет – это грязно не только в физиологическом смысле, но и в моральном, и в моральном даже больше. Видимо подсознательно они ожидали, что городские скоро научаться вообще обходиться без туалетов. Туалет напоминал им какую-то постыдную тайну. Какашка оскорбляла более нравственно, чем эстетически. Захотел какать – оскорбил ближнего своего.

Отсюда столь сложные ритуалы отправления естественной нужды. В советской литературе, как и в дворянской, эта тема игнорировалась вообще. Во дворе мальчики справляли нужду в подвалах, подъездах и кустах, а девочки… девочки не знаю! Кажется, они не писали вовсе!

Так вот, Людмила обладала простотой, которая наследуется только от очень воспитанных, умных и любящих родителей. Ей не было нужды притворяться и чужое притворство ее не пачкало, поскольку она обладала даром непуганой доверчивости.

К девчонкам в ту пору у меня было очень путанное, сложное отношение. В отряде мы тогда исповедовали культ мужского сурового героизма. Связь с девчонкой приравнивалась поначалу к предательству и малодушию. Вскоре, когда начался неизбежный процесс энтропии, ослабли и нравственные крепы – запрет с девчонок был снят. Тимка, как я и подозревал, в тайне всегда любил девчонок, и с радостью принял либеральные перемены. Красивого Бобрика девчонки любили, несмотря на мои запреты, гораздо больше, чем он их, и в его жизни ничего не поменялось. Матильду любила только его мать, и он был предан отряду и мне лично, как изгой, которому вернули доброе имя.

Китыч… Мой верный Китыч. Он любил девчонок, но, как Лермонтов Отчизну, какой-то странною любовью… Однажды Валентина Сергеевна усадила его за одну парту с аккуратной и дисциплинированной Светкой Муратовой. Для исправления Китычиных грубых нравов. Конечно, когда такой парубок и дивчина полдня сидят вместе – любви не миновать. Вот и Китыч уже на второй день стал прятать от меня взгляд, словно ему неловко было признаться в какой-то пакости. Валентина Сергеевна просияла. Это была ее очевидная личная победа. К сожалению, недолгая.

Как рассказывали потом очевидцы, все началось с невинного флирта. Сначала Светка шутливо пихнула Китыча коленкой под партой, потом он ее, они захихикали, потом она шлепнула его по спине ладошкой, а потом… Потом Китыч размахнулся и кулаком хрястнул Светку по спине. «Хра!!» – выдохнула Светка, повалившись на парту, и медленно сползла на пол. Начался переполох. Светка побелела, как простыня. Китыч пошел пятнами. Сбегали за врачихой. Светке дали нашатыря.

Китыч сидел в углу убитый и только повторял: «Я нечаянно!»

Нас опять посадили вместе.

Люда была моей первой любовью. Но какой же нелепой любовь была! Мне все время хотелось сказать ей гадость. Вообще-то у нас во дворе это было нормально – девчонки тоже говорили нам гадости. Мы иногда даже дрались.

Но с Людой было как-то иначе. Хотелось обидеть ее, но так, чтобы она увидела, наконец, какой я необыкновенный парень, не то, что остальные дворовые придурки. Ломался я в ее присутствии действительно необыкновенно. Слово в простоте не мог вымолвить. Все нес в себе какую-то страшную тайну, которая мучила меня. Когда мы сидели вместе с ней в центре круга на корточках, я всегда поворачивался к ней спиной, а если мы касались нечаянно коленками, испуганно отстранялся, как будто она была заразной.

Наконец она заметила меня, то есть стала отличать в толпе. Как это происходит – трудно сказать. Вдруг посмотришь друг на друга и понятно станет, что она знает, что ты думаешь о ней и знает, что я знаю, что она думает обо мне, и та самая стрела Амура, о которой говорят поэты, так жарко кольнет в сердце и поддых, что хочется срочно опорожнить кишечник. Тогда начинается эта молчаливая мучительная сладкая дуэль, когда говоришь кому-то другому обыкновенные слова, а предназначены они для нее, когда ты слышишь в общем гаме только ее голос и отвечаешь ему, хоть этого никто кроме нее не слышит.

Нас пихало и пихало друг к дружке, мы сопротивлялись и сопротивлялись, и, вот как-то (мы играли в «картошку» и сидели в штрафном круге) во время особенно беспощадного обстрела мячом я упал на спину, она повалилась на меня сверху и мы захохотали вместе со всеми от души!

В этот вечер я провожал Люду до ее парадной. Всю дорогу меня мучила мысль, что у меня нет расчески. Почему-то мне казалось, то я буду гораздо привлекательнее, если зачешу челку на бок. И все время хотелось быть каким-то необыкновенным! Хотелось хвастаться, что я – командир тимуровского отряда, что совсем скоро я стану контрразведчиком и получу Звезду Героя, что я вообще… недаром на свет родился.

Помню, мы забрели на задворки какого-то детского садика и остановились одновременно.

– Скоро лето, – вздохнула Люда.

Народная погружалась в мягкие апрельские сумерки. Из кустов раздавались завывания котов. Далеко на пустыре лаяли собаки. На Люде было лиловое пальтецо, и вся она была какая-то… светящаяся, так что и смотреть на нее было больно.

– Ты, наверное, в пионерский лагерь поедешь? – спросила она.

– Еще чего!

Мы облокотились спинами об деревянную ограду детского садика и смотрели, как в окнах пятиэтажек зажигается свет.

– А кем ты хочешь стать?

Пришел мой звездный час! Я разволновался, стал путаться.

– Ты знаешь, это нельзя говорить, это тайна и мы поклялись… кровью.

Люда ахнула, и я покраснел от удовольствия.

– Кровью? Это же… больно? Да?

– Ерунда! Больно, конечно, но… надо! Мы с Китычем строим самолет. Из ватмана! Вот. Рассказать? Слушай! Все гениальное просто. Знаешь ведь, как сделать самолетик из бумаги? Сгибаешь лист пополам, потом загибаешь углы, ну, и так далее. Так вот мы сделаем такой же, только он будет очень большой и из плотной бумаги.

– Понимаю…

– Да ничего ты не понимаешь! Он будет огромный. Метра… три в длину! У нас за железной дорогой стоит вышка и мы хотим запустить его с этой вышки. Вместе с котом…

– С котом?!

– Ну, или с собакой. Как Белка или Стрелка. Он должен парить. А если испытания пройдут успешно, то и человек может лететь. Был бы ветер.

Люда была поражена. Я впервые видел, как девчонка прибалдела не от девчачьих пустяков, но от серьезного пацанского дела. Без кокетства, без глупого сюсюканья.

– Думаешь, полетит?

– Ха! Думаешь! Мы с Китычем провели уже сто испытаний! Прямо из окна пятого этажа. У Кита отец художник на