Так Бывает - Никтория Мазуровская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поддавшись страху, даже не раздеваясь, она позвала маму,– в ответ тишина, только неясные хрипы слышались из кухни, и Таня побежала туда…поскользнулась на чем-то мокром и слизком, разлитом по полу. Испачкала светлое пальто в бордовой жиже, но ей уже было не до того, взгляд зацепился за ужасающую улыбку матери. Та сидела на полу кухни, облокотившись о кухонный гарнитур, в луже собственной крови, рядом валялся нож.
Мама была такой бледной, губы приобрели неестественный синеватый оттенок, но кривились в улыбке.
Таня подбежала к ней, схватила кухонные полотенца и начала суетливо перевязывать порезы на руках матери, стараясь затянуть ткань как можно туже. Вызвала скорую, но не сказала о попытке суицида.
– Ты так на меня похожа, – слова, произнесенные с непривычной теплотой, ее очень напугали, – Я вижу это в твоих глазах, ты такая же как я, сумасшедшая. И сердце разделить сможешь только на одного и не больше, даже не пытайся.
– Тебе нельзя говорить, помолчи, врачи уже едут. – Таня говорила тихо, помогла матери опереться на себя, и окровавленными руками обнимала ее, укачивая как маленького ребенка.
– Слышишь? Ты такая же как я, не тешь себя иллюзиями, что ты другая, что ты лучше меня. Ты такая же как я, запомни!
Больше они не говорили, просто сидели на полу кухни, медленно раскачиваясь.
Уже когда маме наложили швы, а Таня сняла с карточки большую сумму денег, чтоб положить врачу в карман пухлый конвертик и мать не оформляли в отделение психиатрии, она для себя решила, что с нее достаточно. И на мать она совсем не похожа, ни капельки!
Через неделю, убедившись, что жизни матери ничего не угрожает, Таня уехала в Москву доказывать самой себе и матери заодно, что она совершенно другая.
Доказала, только непонятно что и не ясно кому.
И произнесенные Димой слова, словно удар под дых, разрушили ее до основания, пропитывая болью каждую клеточку, каждую кровиночку, каждую мышцу. Даже воздух ,казалось, сладко пахнет только что пережитой мерзостью. Сладковатый, приторный до тошноты, будто ядом пропитанный запах наполнял легкие.
Мне хотелось что-то сказать ему, вымолвить хоть слово в свою защиту, но сил не было. Могла только молча смотреть и пытаться дышать через раз, чтоб не ощущать мерзкого послевкусия боли от его слов.
Неважно уже было, что она простила его. Важно то, что ОН ее не простил, этим самым отобрав надежду на их совместное будущее.
А раз так, значит ей нужно встать и уйти домой. Сжать кулаки покрепче, чтобы не кинуться к нему, не упасть на колени и не рыдать, прося прощения.
Она обойдется без унижения,– и так все кристально ясно.
Его жизнь там, в Москве, а ее тут. И она не имеет права впадать в депрессию, апатию и тому подобное, потому что у нее все равно есть семья,– для них она была и остается любимой, в них найдет понимание и поддержку и сама должна быть сильной.
Саныч, Кирилл, Олег, Маришка с Ильей, – это ее семья теперь и ради них она будет продолжать ходить к Леониду, будет ломать себя и строить, точнее отстраивать по-новому.
Ведь только что, за ее спиной остался человек, ради которого она сама чуть не сломала себе и своему не родившемуся ребенку жизнь.
Маришка была с ней в клинике тогда, держала за руку и ошибочно полагала, что она, Таня, делает все из-за мести. На самом деле, Таня боролась сама с собой. В ней боролось желание дать своему мужчине все, что он попросит и не важно, что он сделал, главное, что он не переставал её любить. А вторая часть ее требовала подумать и представить во что превратится жизнь ребенка, которого она уже не воспринимает как своего, а про себя говорит «ЕГО ребенок», -будто к ней это дитя и вовсе никакого отношения не имело.
И Таня все сделала правильно!
Правильно!
А то, что идет к своему дому, еле сдерживая рыдания, что руки трясутся, а ноги ватные, что она не замечает холодного майского дождя, не слышит громовые раскаты, не видит, как бьет молния где-то далеко,-неважно.
Этот холод дождя стал ее спасением, он заморозил вулкан боли внутри и оставил только звенящую пустоту и тишину, принес ей невиданный до этого покой.
Неизвестно, куда бы она пришла в итоге. Но, почувствовав на своих плечах горячие крепкие руки, застыла и радостно обернулась, потому что вмиг всколыхнулась надежда: догнал, попробует понять, не отступит.
Только за ее спиной стоял Олег и что-то пытался ей сказать, перекрикивая шум грозы.
– Дура ты, Танька, как есть дура!
Он подхватил ее на руки и понес к машине, попутно говоря с кем-то по телефону:
– Нашел я ее, не ори. Сейчас домой повезу. – и уже усаживая ее на заднее сиденье громадного джипа: – Молись, чтоб она не заболела, не посмотрю на контракт и наваляю так, что мать родная не узнает.
Молча накинул ей на плечи свой пиджак, начал растирать руки, плечи, спину. А она ревела, стараясь не сильно всхлипывать, но получалось отвратительно. И Олег, видя такое ее состояние прижал к себе и позволил завыть в голос, выпуская всю ту боль, что она судорожно пыталась заглушить внутри себя.
И все-таки, у нее есть семья!
ГЛАВА 7
Объективно он понимал, конечно, что в своей вспышке гнева наговорил много лишнего Тане. Понимал. Да только, черт возьми, она не имела права скрывать от него такие вещи и уж тем более не имела права решать все сама.
Будь у него выбор или возможность исправить то, что сейчас наговорил, он бы конечно исправил, но все равно постарался бы другими словами ей сказать, что нельзя так поступать с теми, кого любишь, если вообще любишь.
Дима брел по парку, куда совсем недавно от него ушла жена, шел под дождем, и этот самый холодный проливной дождь смывал всю ту боль, что полчаса назад выедала кислотой внутренности, сжигала мышцы, кости, кровь…все абсолютно.
Разве любовь вообще должна быть такой?
Сейчас ему хотелось только одного: пойти к Тане, обнять ее, признаться, что сильно погорячился, говоря все это, прижаться головой к ее груди и слушать как
