Разлучница - Эллина Наумова

Эдвард кинулся в общение с бурно приветствовавшей его частью российского народа, будто хотел в нем с горя утопиться. Даша стала переводить направо и налево. День сдвинулся с мертвой точки одиночества. И покатился, кажется, под откос. Девушка вспомнила, как их с бабником Витей вызвала шефиня, отвечающая за бытие иностранцев:

– Господа толмачи, завтра прилетают два консультанта – американец Грегори и англичанин Эдвард. Разбирайте как хотите.

– Имя-то какое – Эдвард. Все равно что нашего наречь Козьмой. Пусть Даша им занимается, – небрежно бросил Витя. И сварливо напомнил: – Я пять лет жил в Штатах, мне противен английский акцент.

– Хорошо, хорошо, – закивала Даша. И не удержалась, съязвила: – Не в акценте дело. Языки уже практически разные – английский и американский. Я владею обоими.

– А я не соглашусь, – разозлился парень. – Между прочим…

– Хватит! – прервала его еще очень нестарая бизнес-леди.

Ей нравилось глядеть, как молодежь толкается за место под солнцем. Она наслаждалась, когда девочка изящно уедала мальчика. Правда, на работу брала в основном мальчиков, пусть и изгрызенных конкурентками. Но Даша уже числилась в штате, и дама поощрила ее одобрительной усмешкой.

– Сосредоточьтесь! Вы должны стать своим подопечным мамой, папой, бабушкой и дедушкой в одном лице. Встретить в аэропорту, устроить в квартире, держать связь с водителями, помочь купить продукты, сделать заказ в ресторане, поводить по Москве – ваша обязанность. О выходных договаривайтесь с ними. С любыми просьбами они обращаются сначала к вам, и чем больше вопросов решите сами, тем лучше. Не пускайте их есть в забегаловки, отговаривайте от суши – они потом животами страдают. От гриппа лечите народными средствами. Не раз уже платили дикие деньги нашим врачам, а они и за такие суммы назначают малину, мед и банки. Я к тому, что аптеки тоже на вас. И держите себя в руках, что бы ни случилось. Было дело, консультант у нас забыл переводчика.

– В смысле? – удивился Витя.

– На улице, на окраине. Тот вышел из машины водички себе в киоске купить, а этот подождал минуту и велел шоферу трогать. И уехали. А однажды, еще казино в Москве были легальными, переводчица сопроводила игрока на свою голову. Он не захотел проиграться в блек-джек, и на его «сдаюсь» одна дура сказала по-английски: «Сдавайтесь, сдавайтесь, америкосы, зато русские никогда не сдаются». Английский был плохонький, он толком ничего не понял. Так вторая дура ему дословно качественно перевела. И хихикала при этом. Он закатил истерику по поводу дискриминации. Еще был тут уникум. Сдружился с консультантом, водой не разольешь. Сказал ему, что идет к зубному. Иностранный друг от всей души: «О, я могу тебя проводить. Буду сидеть в коридоре и плакать». Наш: «Плакать будешь?» – «Буду. Я ведь еврей». И с виду нормальный москвич с юдофобским оскалом изумляется: «Так ты еврей, а не американец?» В общем, вам ясно? Никаких проколов.

Для Даши все началось в аэропорту. Девушка немного припозднилась, не успела достать табличку с фамилией иноземца и названием своего агентства, а пассажиры уже шли. Она лихорадочно рылась в сумке, и вдруг напротив остановился приятный длинный мужчина. Не вертел хорошо ошевелюренной головой по сторонам, читая призывы расторопных клерков. Терпеливо стоял, глядя на Дашу, и ждал. Нервировал он ее страшно. Наконец она нашла проклятый листок и с треском развернула на уровне груди.

– Это я! – сказал Эдвард. – Я знал, что именно вы ждете именно меня. Почему-то знал наверняка.

Она подняла голову и обомлела, кажется, на веки вечные. Так пошло ни одно ее увлечение не стартовало. Реальность оказалась неприличнее любой сцены зарождения чувств в мыльной опере. Но что было, то было.

День прошел обычным своим чередом. Вечером Грегори с Эдвардом собрались в бар смотреть футбол, звали и переводчиков. Витя согласился, Даша отказалась, памятуя о Варюше. Та позвонила минута в минуту. Значит, действительно было нужно. Договорились встретиться у выхода из агентства. Когда Даша взглянула на осунувшуюся дочь неудачливой художницы, ей почудилось, что та с крыльца вообще не уходила. Минутой позже она заметила, что девушка сменила черную кофту на синюю. Все-таки отлучалась домой. Настороженность растворилась в легком майском воздухе, не успев превратиться в досаду. Даша не жаловала демонстративно ретивых в ожидании чего бы то ни было.

Девушка сразу попросила называть ее не Варюшей, а Варварой. Детское имя звучало фамильярно. Даша с облегчением согласилась и предложила:

– Идем в кафе.

Варвара заартачилась: дорого, лучше поговорить на скамейке. А потом пусть Даша хоть в ресторан отправляется.

– Лавки мокрые, даже если мы и найдем их в каком-нибудь сквере. А бродить невмоготу. Я утром выпила кофе. Обедать не ходили, потому что собирались рано закончить. Так что мне необходимо поесть. Я тебя приглашаю, и не беспокойся, это меня не обременит.

Даша говорила настолько твердо, что Варвара перестала спорить. В уютное полупустое кафе вошла, расправив плечи. А увидев в меню цены минералки и кофе, вздохнула, дескать, завели меня в сумасшедший дом, придется играть ненормальную и есть за такие деньжищи. Захлопнула папку со словами:

– Мне то же, что и тебе.

Потом с видом жертвы произвола богатых самодуров, которые развлекаются насильственным кормлением граждан, начала изучать потолок.

– Два свежевыжатых грушевых сока, два салата, два рагу, два мороженых с грецким орехом и кленовым сиропом, два кофе, пожалуйста, – заказала Даша матерой официантке, которую странно было видеть среди мальчиков и девочек в униформе. И обратилась к спутнице: – Пойдет?

Варвара кивнула. Работница подноса, начинавшая, вероятно, еще в общепите, показала класс. Она улетела и быстро вернулась с соками и салатами. Пусть не бабочка, а крупная тяжелая птица, но ведь летала, пока остальные семенили по полу. Какой-то клип на горьковскую песнь о буревестнике, и смех и грех.

– Чем я могу помочь тебе, Варвара? – спросила Даша. – Или сначала поедим, а затем к делу?

– Давай одновременно, чтобы не тратить время.

Вскоре приглашающая сторона жалела, что отказалась искать мокрую лавку и сидеть на ней хоть час, хоть два. Лютый голод, дождь и холодный ветер весьма способствовали бы восприятию. В кафе же Варвара уплетала рагу за обе впалых щеки и рассказывала о кошмарах, которые были ее повседневностью. А Даше кусок в горло не лез. Она была не из тех, кто ужинает под телерепортажи о катастрофах с ранеными и погибшими.

По словам Варвары, пока она была школьницей и пока была жива Марта Павловна, Виолетта держалась. Расписывала бани русалками, коттеджи джокондами и венерами. Малевала вывески для забегаловок и «рисовала натюрморты» на их быстро засаливающихся стенах. Деньги случались немалые. Но стоило разбогатеть, как в нее влюблялся художник или поэт, которого приходилось содержать. Кончались бабки, кончалась и любовь. Марта Павловна ходила по не иначе как почкованием размножавшимся галереям, часто натыкалась там на знакомых и пристраивала «настоящие картины» Виолетты. Но они почему-то не продавались. Старушка не раз заставляла унылую подругу выносить свои шедевры и раскладывать на асфальте, сама нахваливала, усевшись рядом на складном стульчике, но и праздношатающиеся нувориши шарахались от них. Зато незатейливые и какие-то милые, специально на продажу с лотка выполненные гравюры Марты покупали. Тогда она вкладывала все деньги в кулачок Варюши и шептала: «Дома положи незаметно маме в кошелек». Тяжелый нрав и клятая жизнь Виолетты сквозили во всяком ее мазке. А новым хозяевам чужих жизней, боявшимся за жизнь собственную, требовалось повесить на стенку что-нибудь светленькое, простенькое, веселенькое.