Маяк - Филлис Джеймс

— Это дело, — заметила профессор Гленистер. — предупреждение для всех экспертов-свидетелей, а также для всех присяжных, которые не могут устоять перед знаменитостями. Бернард Спилсбери считался непогрешимым, главным образом потому, что как свидетель был совершенно великолепен. Это был не единственный случай, когда он оказался не прав. Но это обычно выяснялось позднее. — Она посмотрела на Дэлглиша. — Я думаю, это все, что мне нужно было здесь увидеть или сделать. Надеюсь провести аутопсию завтра утром. Тогда к полудню я смогу дать вам предварительное устное заключение.

— У меня с собой ноутбук, — сказал Дэлглиш, — а в коттедже, где меня поместили, будет телефон. Это вполне надежно.

— Тогда я вам позвоню.

Бентон-Смит готовился снова накрыть труп простыней. Дэлглиш спросил:

— А разве сейчас не ведется работа по получению отпечатков пальцев с кожи жертвы?

— Там полно сложностей. Я недавно разговаривала с одним из ученых, ведущих эти эксперименты; единственный успех пока что достигнут только в Америке, где более высокая влажность способствует большему выделению пота, который и отлагается на коже. Кожа и ткани в области шеи слишком мягки, чтобы принять различимые отпечатки, и вряд ли будет возможно получить необходимо четкий рисунок бороздок. Другая возможность — промокнуть тампоном поврежденную область кожи и взять ДНК, однако я сомневаюсь, что это выстоит в суде, если учесть вероятность загрязнения третьим лицом или жидкими выделениями жертвы во время посмертного вскрытия. Этот метод — путем анализа ДНК — особенно ненадежен. Разумеется, если убийца попытался передвинуть труп и брался руками за какие-либо другие участки открытой кожи, это могло бы обеспечить более удачную поверхность для отпечатков пальцев или для ДНК, чем шея. Или если у преступника руки были в масле или сале, это тоже увеличило бы возможность найти отпечатки. Не думаю, что в нашем случае есть хоть какая-то надежда на это. Жертва явно была полностью одета, и я очень сомневаюсь, что обнаружатся какие-либо следы контакта на его куртке.

Тут впервые заговорила Кейт:

— А если предположить, что это было самоубийство, но Оливер хотел, чтобы оно выглядело, как убийство. Мог ли он сам оставить такие следы пальцев на собственной шее?

— Судя по силе сдавления, необходимой для того, чтобы оставить такие кровоподтеки, я бы сказала, что это невозможно. По моему мнению, Оливер был уже мертв, когда его перебросили через поручни. Но я узнаю больше, когда вскрою шею.

Доктор Гленистер собрала инструменты, защелкнула саквояж и сказала:

— Я полагаю, вы не захотите вызывать вертолет, пока не осмотрите место преступления. Там могут оказаться вещественные доказательства, которые вам надо будет отправить в лабораторию. Так что мне представляется возможность прогуляться. Я вернусь через сорок минут. Если понадоблюсь вам раньше — я пойду по тропе вдоль гребня северо-западной скалы.

И она ушла, даже не обернувшись на лежащее на кровати тело. Дэлглиш подошел к своему следственному чемоданчику и достал перчатки. Затем поочередно проник пальцами в карманы куртки Оливера. Он ничего там не обнаружил, кроме чистого, аккуратно сложенного носового платка в нижнем левом кармане и твердого футляра для очков с лежащими в нем очками-полулинзами в правом. Не очень надеясь, что они окажутся полезны, он поместил их в отдельный пакет и положил на труп. Оба брючных кармана оказались пусты, если не считать небольшого, странной формы камня, который, судя по пушинкам, прилипшим к его поверхности, пролежал в кармане довольно долго. Одежду и башмаки снимут в секционном зале перед аутопсией и отошлют в лабораторию.

Кейт сказала:

— Все-таки удивительно, что у него не было с собой даже бумажника. Впрочем, думаю, здесь, на острове, он ему был не нужен.

— И нет прощальной записки, — откликнулся Дэлглиш. — Разумеется, он мог оставить ее у себя в коттедже, но, если бы оставил, дочь, конечно, к этому времени уже сообщила бы об этом.

— Он ведь мог положить ее в ящик письменного стола или просто не очень заметно, — возразила Кейт. — Вряд ли ему хотелось, чтобы за ним кто-то пошел еще до того, как он доберется до маяка.

Бентон укрывал труп простыней. Он спросил:

— Но разве мы и в самом деле считаем, что это — самоубийство, сэр? Ведь нет сомнений, что он не мог нанести себе эти повреждения сам?

— Нет, сержант, я не считаю, что он сам это сделал. Но нам лучше не теоретизировать, пока не получим заключения по результатам аутопсии.

Они были готовы уйти. Укрывавшая Оливера простыня, казалось, стала мягче и скорее очерчивала, чем скрывала острый кончик носа, костлявость неподвижно застывших рук. Дэлглишу пришло на ум, что вот теперь эта комната вступит во владение умершим. Ему казалось — впрочем, так бывало всегда, — что сам воздух здесь пропитан окончательностью смерти, ее непостижимой тайной, а узорные обои, продуманно поставленные кресла, стол в стиле Регентства — их нормальность, их прочность и неизменность словно осмеивали преходящность человеческой жизни.

4

Доктор Стейвли зашел в кабинет вслед за ними. Мэйкрофт сказал:

— Мне хотелось бы, чтобы Гай остался здесь, с нами. Он фактически мой заместитель, хотя формально этот статус никогда не оговаривался. Может случиться, что ему придется добавить какие-то детали к тому, что буду говорить я.

Дэлглиш понимал, что Мэйкрофт предлагает это не столько для того, чтобы помочь им, сколько для того, чтобы оберечь себя самого. Ведь Мэйкрофт — юрист, и сейчас он беспокоится о том, чтобы при разговоре, который произойдет между ними, присутствовал свидетель. Дэлглиш не видел законных оснований для отказа и не стал возражать.

Первое впечатление от кабинета — что это удобно обставленная гостиная, не очень успешно приспособленная к тому, чтобы здесь можно было заниматься служебными делами. Господствующее место в комнате занимало огромное, закругленное сверху окно, из-за этого странная двойственность помещения привлекала взгляд не сразу, а с некоторым запозданием. Две створки окна были широко открыты на сверкающую под солнцем гладь моря, которое прямо на глазах у Дэлглиша из бледно-голубого становилось все более и более синим. Грохот разбивающихся о скалы бурунов доносился сюда лишь приглушенно, но в воздухе постоянно звучал низкий, стонущий гул. Казалось, неукротимое на какое-то время умиротворилось и дремлет, а уютная комната в полном согласии с ним хранит безмятежное спокойствие.

Долгая практика научила Дэлглиша быстро и без видимых проявлений любопытства видеть, что говорит комната о тех, кто ее занимает. Здесь впечатление было довольно неопределенным: все в комнате казалось полученным в наследство, а не оборудованным по собственному вкусу. Письменный стол красного дерева и стул с круглой спинкой стояли против окна, а у дальней стены — письменный стол поменьше, стул и прямоугольный столик с компьютером, принтером и факсом. Рядом с ними расположился большой черный сейф с секретным замком. На противоположной окну стене выстроились четыре серых картотечных шкафа, их современный вид никак не вязался с невысокими застекленными книжными шкафами, стоявшими по обе стороны нарядного, облицованного мрамором камина. На полках шкафов вперемежку разместились переплетенные в кожу тома и более необходимые с практической точки зрения книги. Дэлглиш отметил красные корешки справочника «Кто есть кто?» и «Оксфордского толкового словаря английского языка»; между рядами каталожных коробок был втиснут географический атлас. На стенах висело несколько небольших картин маслом, но лишь одна, над камином, привлекала внимание: групповой портрет на фоне дома, с хозяином, его женой и детьми, продуманно перед ним размещенными. Здесь было трое сыновей — двое из них в военной форме, третий стоял чуть в стороне, держа под уздцы коня. Краски были положены слишком старательно и слишком густо, но то, что картина говорила о семье, звучало совершенно недвусмысленно. Она, несомненно, провисела здесь много десятилетий, оправдывая свое место не столько художественными достоинствами, сколько скрупулезным живописанием уважения к семье и ностальгическим напоминанием об ушедшем поколении.

Как бы почувствовав, что комната нуждается в каких-то пояснениях, Мэйкрофт сказал:

— Я занял этот кабинет после предыдущего ответственного секретаря, полковника Ройд-Мэтьюса. Мебель и картины принадлежат Кум-Хаусу. Когда я принял приглашение работать здесь, я большую часть своих собственных вещей отдал на хранение.

«Значит, он приехал сюда, ничем не обремененный. Интересно, что еще оставил он в прошлой жизни?» — подумал Дэлглиш.

А Мэйкрофт сказал:

— Вам, конечно, надо бы сесть. Если мы переставим один из рабочих стульев к камину, поближе к четырем креслам, нам всем будет удобнее.