Цмцерон - Пьер Грималь

Тяжба Публия Квинкция и Невия однажды уже разбиралась в суде до того процесса, в котором выступал Цицерон. При первом разборе дела адвокатом Квинкция был некий Марк Юний Брут, о котором нам известно только, что в пору второго процесса он выполнял государственное поручение и находился вдали от Рима. Цицерон согласился взять на себя защиту Квинкция по просьбе шурина последнего — актера Квинта Росция, что дает нам возможность представить себе более наглядно образ жизни начинающего оратора и дружескую среду, его окружавшую. Росций с давних пор был любимцем римской аристократии, толпившейся вокруг него, как придворные вокруг восточного монарха. Лутаций Катул, победитель кимвров, написал в его честь стихотворение, тут же ставшее знаменитым, а Сулла, презрев скверную репутацию, которая в ту эпоху сопутствовала актерам, даровал Росцию всадническое достоинство д вручил золотое кольцо — официальный знак этого сословия. Красноречие и сценическое искусство считались в Риме весьма близкими друг другу. Росций посещал суды, когда там выступал Гортензий, перенимал и воспроизводил на сцене жесты оратора, всю его, как в ту пору выражались, «стать». С той же целью посещал Росция юный Цицерон, восхищался жестами и позами великого актера, находя их одновременно и в высшей степени выразительными и бесконечно изящными; он часто упоминает Росция в позднем трактате «Об ораторе», приводя его как пример совершенного владения мимикой, столь важной для оратора.

Посещал Цицерон в эти годы и другого театрального человека — поэта и последнего великого римского трагика Акция. Ему было уже около 90 лет, но он полностью сохранил былую ясность мысли. Цицерон любил расспрашивать Акция о выдающихся ораторах прошлого века, и тот несколькими штрихами набрасывал точный и резкий портрет каждого.

В годы сулланской диктатуры Цицерон выступал и в других судебных процессах, о которых мы, однако, мало что знаем. Например, о «женщине из Ареция», в защиту которой Цицерон произнес речь в суде децимвиров, неизвестно почти ничего, кроме того разве, что Сулла лишил жителей Ареция их гражданских прав, а Гай Аврелий Котта, используя это обстоятельство, объявил некую аре-цинку своей рабыней. Дело было запутанным и темным. В ходе его Цицерон выдвинул тезис, согласно которому право гражданства вообще неотчуждаемо; то был явный вызов Сулле, поскольку незаконной объявлялась мера, им принятая. Как ни странно, суд счел тезис Цицерона правильным, и женщина была признана свободнорожденной.

Вскоре Цицерон выступил в процессе, который грозил ему очень многим. Не прошло и года после истории с Публием Квинкцием, как он взял на себя защиту Секста Росция, гражданина маленького умбрийского городка Америи. На этот раз речь шла не о махинациях, а о тяжком преступлении — далеко от дома, в Риме, был убит человек, и родственники его всеми средствами пытались завладеть наследством погибшего, весьма изрядным. Они привлекли на свою сторону вольноотпущенника Суллы, его любимца Хрисогона, тот согласился вмешаться, что сразу придало делу политический характер.

Двоюродные братья Росция, подстроившие убийство, решили внести его имя в проскрипционный список, создав таким образом впечатление, будто убит он был на законных основаниях. Это открывало перед обоими братцами весьма заманчивые перспективы, ибо состояние Росция тем самым не переходило к Сексту Росцию-сыну, а подвергалось вполне законной конфискации и поступало на аукцион, где его можно было приобрести по сходной цене. На самом деле ко времени убийства срок действия проскрипций истек, и, чтобы осуществить задуманное, братья отправились в лагерь Суллы; он вел тогда осаду этрусского города Волатерры, и всемогущий Хрисогон, входивший в свиту диктатора, находился при нем. Хрисогон согласился задним числом внести Секста Росция в роковой список, выговорив себе за это часть наследства. Весть о сделке дошла до Америи, жители возмутились и отправили под Волатерры делегацию, поручив ей напомнить, что Росций-отец активно помогал Сулле, всегда был верен делу аристократии и что поэтому внесение его в проскрипционный список глубоко несправедливо. Хрисогон от имени Суллы принял делегацию и устроил дело так, что она не смогла встретиться с диктатором. Он наговорил америйцам множество хороших слов, пообещал во всем разобраться, но предпринимать, разумеется, ничего не стал. Немного спустя началась реализация наследства, которое и было поделено между убийцами и Хрисогоном. Когда весть об этом дошла до Росция-сына, он, по всему судя, человек простоватый, не склонный к энергичным действиям, понял вдруг, что его обрекают на нищету, и решился наконец что-то предпринять. Он устремляется в Рим, к друзьям своего отца; то были Метеллы, Сервилии, Сципионы — люди из самой высокой аристократии. Росций останавливается в доме Цецилии Метеллы, знатной и богатой матроны, известной своим благочестием и добродетельным образом жизни. Враги Росция, которые, по всей вероятности, рассчитывали каким-либо способом его уничтожить, оказались перед трудноодолимым препятствием. Росций рассказывает свою историю направо и налево, она доходит до Суллы, тот не вмешивается, но предоставляет расследованию идти своим ходом. Тогда оба сообщника придумывают нечто новое: они обвиняют молодого Росция в убийстве отца.

Подлинный — скрытый — смысл процесса, в котором сталкивались, с одной стороны, фаворит диктатора, с другой — высшая аристократия, группировавшаяся вокруг Цецилиев Метеллов, состоял в том, чтобы выяснить, может ли Хрисогон, используя свое положение и влияние на судей, добиться явно несправедливого осуждения Секста Росция. В сущности, здесь решалось, до каких пределов распространяется власть Суллы, и Цицерон полностью отдавал себе в этом отчет. С первых же слов речи он подчеркивает, что согласился выступить защитником Секста Росция по просьбе первых людей государства. Он прибавляет, что эти люди не взялись сами защищать Росция лишь потому, что занимаемое ими положение придало бы их речам более значительный и прямой смысл, чем им бы хотелось, другими словами, всякому стало бы ясно, что за Хрисогоном стоит Сулла. К этой теме Цицерон на протяжении речи возвращается неоднократно. Уже во вступлении он замечает, что у диктатора великое множество забот — не мог же он еще и вникать в детали дела Росция! То был весьма ловкий ход и отнюдь не лишняя предосторожность: возьми на себя открыто защиту Росция кто-либо из Метеллов или Сципионов и произнеси он такие слова, противостояние Суллы и знати выступило бы совершенно явно; Цицерон же по молодости, по отсутствию (по крайней мере, кажущемуся) политического опыта, по тому, что не отправлял еще ни одной магистратуры, мог, в случае необходимости, рассчитывать на прощение. И без того присутствие в толпе слушателей множества значительных государственных людей было явной, хотя и невысказанной, угрозой диктатору. Собрание как бы требовало прекратить сведение бесконечных счетов, положить конец беспорядкам, связанным с сулланским переворотом, а говоря точнее — с незаконным захватом власти Суллой. В условиях диктатуры, которая длилась уже много месяцев и все отчетливей начинала походить на монархию, аристократия стремилась восстановить законность, занять свое традиционное место в государстве.