Старики и бледный Блупер - Хэсфорд Густав

На этот раз никто не отдает честь Бедному Чарли. Бедный Чарли – это обгоревший дочерна череп. Наш пулеметчик Скотомудила установил этот череп на палке в обстреливаемой зоне. Мы уверены, что это череп вражеского солдата, которого сожгло напалмом по ту сторону наших заграждений. На Бедном Чарли все еще красуются мои старые войлочные ушки Мыша-Мушкетера, которые уже начали покрываться плесенью. Я смеха ради примотал эти уши проволокой на Бедного Чарли. Пока мы топаем мимо, я заглядываю в пустые глазницы. Жду, не вылезет ли белый паук. Черное, четко очерченное лицо смерти улыбается нам своими обугленными зубами, костяшками, которые застыли в оскале навсегда. Бедный Чарли всегда над нами смеется, как будто ему известен некий смешной секрет. Явно знает он побольше нас.

Позади нас на высоте вертолеты снабжения шлеп-шлепают к земле как гигантские кузнечики, среди минометных снарядов, раздирающих стальной ковер аэродрома.

Заряжаем оружие.

Погружаем мысли в ноги.

На пеньке в лесной полосе кто-то приколотил кусок патронного ящика, на котором сквозь стелющийся туман чернеется: "Оставь надежду, всяк сюда входящий". Мы уже не смеемся над этим и не отрываем глаз от тропы. Мы сто раз видели этот знак и согласны с тем, что там написано.

Встречаем ребят из девятой роты третьего батальона пятой дивизии, которые топают домой из ночных засад. Говорят, никто не вляпался. Вьетконг не появлялся. "Отлично", – приходим мы к общему мнению. Достойно, говорим, потом интересуемся, дают ли их сестренки. В ответ они говорят, что выставят нам пива, если мы пообещаем в штаны себе нассать, а если не будет получаться, мы должны послать им письмо и позвать на помощь.

Восходит солнце.

Доходим до последнего поста подслушивания, где дежурят два человека. Ковбой машет рукой, и Алиса становится в голове колонны.

Алиса – это черный колосс, африканский дикарь, голову он обмотал косынкой из куска зеленого парашютного шелка, чтоб на лицо не стекал пот. Каски он не носит. На нем жилет из шкуры бенгальского тигра, которого он похерил как-то ночью на высоте 881. На шее ожерелье из вудуистских костей – куриных косточек из Нового Орлеана. Он сам прозвал себя "Алиса", в честь своей любимой пластинки – "Ресторан Алисы" Арло Гатри. Ковбой называет его "Черным корсаром", потому что в левом ухе Алиса носит золотое кольцо. А Скотомудила зовет Алису "Туз пик", потому что Алиса вставляет карты из покерной колоды в зубы официально засчитанных убитых им солдат противника. Я же предпочитаю называть его "Джангл Банни", чтобы лишний раз позадирать Алису, который отличается не на шутку зверским нравом.

Через плечо у Алисы перекинута синяя холщовая хозяйственная сумка. Синяя холщовая хозяйственная сумка набита гуковскими ногами, которые страшно воняют.

Алиса коллекционирует солдат противника, сначала он их убивает, а потом отрубает им ступни.

"Чисто!" – машет рукой Алиса. На руках у него перчатки из свиной кожи, чтобы мозолей не было. Своим мачете он прорубает путь через джунгли.

Ковбой машет рукой, и мы продолжаем топать по тропе, по-индейски, след в след.

Ковбой сходит с тропы, поправляет на переносице дымчатые очки, которые выдают в морской пехоте. В этих дымчатых очках Ковбой похож не на головореза, а на корреспондента школьной газеты, кем он и был меньше года назад.

Топать по тропическому лесу – все равно, что взбираться по лестнице из дерьма в огромной оранжерее, выстроенной людоедами-великанами для растений-гигантов. Рождение и смерть слились тут в извечном хороводе, и новая жизнь кормится гниющими останками старой. Черная земля прохладна и сыра, и растительность сверхестественных размеров усыпана каплями влаги. Однако воздух здесь плотен и горяч, потому что тройной листовой покров не дает влаге улетучиваться. Листовой покров, образованный переплетенными ветвями, настолько густ, что солнечный свет просачивается сквозь него только редкими и тусклыми столбами, как на рисунках для для воскресных школ, изображающих Иисуса, беседующего с богом.

Черными драконьими зубами вздымаются над нами горы, мы топаем. Мы топаем по тропе дровосека, вверх по склонам из арахисового масла, по валунам в пятнах мха, в зеленую духовку кухни господней, направляясь в негостеприимную индейскую страну.

Колючий подлесок цепляется за пропитанную потом тропическую форму, за подсумки, за шестидесятифунтовые полевые рюкзаки и двенадцатифунтовые дюролоновые бронежилеты, за трехфунтовые каски, обтянутые камуфляжной тканью, и за винтовки из стекловолокна и стали весом шесть с половиной фунтов. Вялые саблевидные листья слоновьей травы режут руки и щеки. Ползучие побеги ставят подножки и раздирают икры. Лямки ранцев натирают плечи до волдырей, а соленая водица оставляет на шеях и лицах извилистые дорожки, похожие на следы от грязных червяков. Насекомые впиваются в кожу, пиявки сосут кровь, змеи хотят укусить, и даже обезьяны кидаются камнями.

Мы топаем – оборотни, люди-волки, бредующие по джунглям, потом выходит из нас 3,2-процентное пиво, и мы готовы, мы жаждем и можем схватить коварного Дядю Хо за его загадочные яйца и не отпускать их ни за что и никогда. Но джунгли – вот наш настоящий враг. Бог придумал джунгли специально для морской пехоты. У Бога встает при одном упоминании морской пехоты, потому что мы убиваем всех, кто попадается нам на глаза – халявы не будет. Он играет в свои игры, мы – в свои. В знак благодарности за внимание со стороны этой всемогущей силы мы без устали пополняем рай свежими душами.

Проходят часы. Много-много часов. Мы теряем счет времени. В джунглях времени нет. Здесь черное кажется зеленым, зеленое – черным, и мы не знаем даже, день сейчас или ночь.

Ковбой то и дело ускоренным шагом проходит вдоль колонны. Напоминает о необходимости выдерживать дистанцию в десять ярдов. Часто останавливается, чтобы свериться с компасом и картой, запаянной в пластик.

Приходит боль. Мы не обращаем на нее внимания. Ждем, когда она станет монотонной, и через какое-то время так и происходит.

Наш салага весь вспотел, он постоянно спотыкается и, похоже, запросто может потеряться, даже просто отойдя по большой нужде. Как бы в обморок не упал от жары. Салага поедает розовые соленые таблетки – так ребенок грызет драже "бобы", а затем жадно глотает горячий "Кул-Эйд" из фляжки.

Как одинаково здесь все… Все одно и то же – деревья, лианы как дохлые змеи, здоровенные листья травы. Из-за этой одинаковости мы как без руля и без ветрила.

Ящерки породы "Фак ю" приветствуют наше появление: "Фак ю… фак ю…".

Смеется невидимый какаду, смеется, будто ему известен какой-то смешной секрет.

Мы топаем вверх по скалистым ущельям, и мне слышится голос комендор-сержанта Герхайма, вопящего на рядового Леонарда Пратта в Пэррис-Айленде: "Дойти до места назначения можно только делая по шагу за раз". Все очень просто. Сначала один шаг. Потом еще. И еще.

Еще один шаг.

Мы думаем о том, что будем делать, когда вернемся обратно в Мир, о дурацких школьных проказах, которыми развлекались еще до того, как нас засосало в Мудню, о голоде и жажде, об отпусках в Гонконге и Австралии, о том, как все мы тут крепко подсаживаемся на "Кока-Колу", о том как, бывало, сидишь и выковыриваешь из зубов попкорн, сидя в машине со старой доброй подругой Мери-Джейн Гнилописькой и смотря кино, об отмазках, которые надо выдумывать, чтоб не писать домой, а больше всего – о количестве дней, оставшихся у каждого на его стариковском календаре.