Осенний Донжуан - Наталия Гуревич

Вместо этого Левушку у Варяга встретил один лишь Варяг, встрепанный, с красными глазами, с граненым стаканом вискаря в одной руке и куском бледно-лиловой органзы (бывшая занавеска из спальни) в другой. Он посторонился, пропуская Левушку в дом, и задержался, наматывая органзу на ручку двери. Закончив, он обернулся.

- Ты ч-чего не проходишь? Виски будешь?

- Нет, подожди. Что, собственно, случилось? Где все?

- Всех я не пустил. Все мне тут без надобности. Звонили, звонили – не открыл. А вот ты, дружище, заходи... Ты же дружище мой... Вижу из окна... из окооооошечка, Катюша говорит - “окооооошечко”... Вижу, ты идешь – я срааааазу открыл. Заходи. Щас мы вып-пьем, поговорим, об всем поговорим, всееее я тебе расскажу, дружище ты мой!

Варяг подхватил Левушку под руку, повлек в гостинную.

Гостиная была разгромлена. Из картинно-показательной комнаты она превратилась в иллюстрацию “Дикое приволье”. В центре стояло некое подобие шалаша. Для него строитель использовал карнизы, диванные подушки, разнокалиберные двери от шкафов, тумбочек, комодиков, полутораметровые Катины фикусы и прочие ароидные красоты.  Не без кокетства шалаш был задрапирован фрагментами занавесок. Рядом помещалась явная имитация костровища – из отломанных ножек стульев. Круглый дубовый стол лежал на боку, вокруг него валялись десятка два разных острых предметов – от вилок до зубил, - сама столешница носила отметины неоднократных попаданий, и пять столовых ножей, от мала до велика, еще торчали из нее.

Пока Левушка озирал окрестности, Варяг продолжал бредить, размахивая стаканом.

- Я вот решил... только тссссс!.. решил уйти совсем жить в лес. Знаешь, как славно живется в лесу? Неееет, ты не знаешь, тебя город засосааааал, засосал. А меня – нет. Потому что – Варяг! Что вы вообще все знаете про варягов?!

- Варяг! Что. Случилось? - очень членораздельно спросил Левушка. - Где Катя?

- Каааатя? Кааааатя! Катенька моя. Она – пропала.

- То есть как пропала?

- То есть сбежала.

- В смысле – сбежала?

- В смысле ушла.

Варяг отхлебнул из стакана. Левушка достал телефон, увидел, что тот отключен, чертыхнулся, но подумав, включать не стал.

Через четверть часа, не сумев ничего более объяснить про Катю, но зато изложив Левушке свои планы на будущую таежную жизнь, Варяг храпел, разметавшись на обширной супружеской постели. Скомканное атласное покрывало лежало у него в ногах. Левушка сидел здесь же, смотрел на покрывало и думал, что в таком виде оно принципиально не отличается от любой бомжовской ветоши.

- Даааа, дела, - протянула Чуча, выслушав Левушку. - И куда это она могла деться?

Левушка пожал плечами. Они сидели в кухне за столом, над которым низко свешивался ярко-красный абажур. Кухню Варяг почему-то пощадил. Последний островок уюта, она была, как Катя, аккуратная и веселая, и каждая баночка, помимо практического назначения, заключала в себе великую дизайнерскую мысль. На столе стояло большое блюдо с тарталетками трех сортов. Они, как и обещала Катя, были удивительными. Особенно Левушке понравились лососевые: корзиночки, наполненные воздушным муссом, украшенные красной икрой и зеленью. Чуча к кулинарным шедеврам осталась равнодушна и все больше налегала на виски.

- День какой-то такой сегодня. Полнолуние. У всех крышу посносило.

- Можно подумать, это первое полнолуние за историю, - возразил Левушка. - Раньше-то не сносило.

- Все когда-нибудь бывает в первый раз, - вздохнула Чуча. - А ты ее искать не пробовал? Ну там, родителям позвонить...

- Неа. Да я и номера не знаю.

- Кстати. Варяг-то где был днем?

- А шиш его знает. Я так и не сумел добиться от него чего-либо вразумительного.

- Слушай. А может, она не ушла. Может, ее похитили.

- С ума сошла?

- А что? С чего вообще решили, что она ушла? Была ей охота возиться с этими тарталетками, если она уходить собралась. Нелогично. Согласись, с бухты-барахты не уходят. Такие вещи планируют обычно.

- Обычно – да, - согласился Левушка и придвинул Чуче небольшой лист бумаги, лежавший до того момента на краю стола, справа от Левушки.

Чуча прочла вслух:

- "Прости меня и как можно скорее забудь. Я тебя покидаю навек. Не ищи меня, это бесполезно. Я стала ведьмой от горя и бедствий, поразивших меня. Мне пора. Прощай.” Это ж Булгаков. Ерунда какая-то. Точно, свихнулась баба. Шляется, небось, где-нибудь по городу. Хорошо, если летать не пробует. С крыши. На месте Варяга я бы ее сейчас с милицией разыскивала.

- Варяг Булгакова не читал.

Чуча вдруг уставилась на Левушку выпученными глазами.

- Он ее убил...

- Ну ты совсем уже!

- Точно! И дом поэтому разгромлен. Она бегала от него по всему дому.

- А шалаш с костровищем в гостиной?

- Потом соорудил для отвода глаз. И записка... мало ли зачем Катька переписывала Булгакова. А Варяг нашел, подумал, что пригодится, и припрятал.

- Бред. Ахинея. Это что, действие полнолуния? Может быть, ты сейчас пойдешь на поиски трупа?

Чуча оглянулась на темный коридор.

- Да, что-то я и в самом деле... того... Но разве можно было ожидать, что Катька уйдет из дома? И разве можно было подумать, что Варяг способен на такую страсть? Разнес дом вдребезги, надо же... Нет. Все это какая-то дурная шутка. Интересно только, чья...

Катя стояла у окна и смотрела на луну. Давно, думала она, не случалось такого гармоничного, каждой своей гранью идеального, дня. Свежее утро занимается под птичью перекличку. Воробьи, вчера вопившие почем зря, перетренькиваются слаженно – кажется, хор обрел регента. Развернувшаяся синь неба, глядя на которую хочется платье – такого же цвета, из такой же небывало-драгоценной ткани, чтобы так же светилось, ровно, ясно, непостижимо. Солнечный свет пронизывает желтеющие листья, и деревья от этого выглядят голограммами, лучше настоящих. Летняя жара уже позабылась, а про холода еще не вспоминается. Солнце уходит, краски меняются, а красота остается. Закат  - как символ великого всепрощения; его испытывают и изливают на все вокруг, уходя не раньше и не позже, а лишь полностью исчерпав встречу. Потом то, что сияло, переливалось и кричало о своей наполненности, успокаивается, выравнивается, застывает под светом луны. В такие дни душа наполняется негой всеприятия, вместо мыслей - ощущение торжества бытия. Узнаю тебя, жизнь, принимаю, и никакой щит не звенит, потому что сегодня приятие полное. Потому что все тревожные “потом” меркнут перед абсолютным и прекрасным “сейчас”. Катя заговорщицки покивала луне и отвела взгляд.

На широком подоконнике в треснувшем запыленном блюдце стоял глиняный горшок с чахлым денежным деревцем – если по-научному, то крассулой. Недавно Катя полила деревце, вода просочилась в блюдце, перелилась через край и сейчас тонкой струйкой пробиралась к краю подоконника. Катя пальцем попыталась направить течение в другую сторону, но поверхность была наклонной, а против законов физики не попрешь.