Переправа - Жанна Браун

Солдаты рассмеялись с каким-то облегчением, точно надеялись, что на этом диалоге все кончится. Николай гневно постучал карандашом по графину с водой и встал.

— Хватит. Посмеялись. Взрослые мужики, солдаты… В казарме чешете языками — танком не остановить, а на собрании заслабило? Долго будете в молчанку играть?

Ваня подпер лоб раскрытой ладонью, чтобы не встретиться глазами с Колей. Неужели он сам не понимает, почему ребята молчат? Одни потому, что не хотят портить отношений, другие просто не умеют говорить на людях, а третьи… третьи, может, и сказали бы пару веских слов, если бы на собрании не было офицера… Да и кому охота лезть на трибуну, когда все знают, чем кончилось дело с рапортом. Малахов, может быть, думает, что солдатам ничего не известно, — он еще мало прослужил, чтобы оценить возможности солдатского радио, но Коля и Зуев должны были соображать и не затевать это собрание после того, как Юрке сошел с рук самоход…

Перед ужином Ваня заглянул в ротную канцелярию в поисках клея. Они собирались после ужина делать стенную газету, но Коля из-за собрания не успел взять клей. Зуев, и без того раскаленный неудачей, сорвался с тормоза и заорал:

— Все у вас тяп-ляп! Ни о чем сами подумать не можете?

Коля, расстроенный не меньше сержанта, оскорбился.

— Я бы на твоем месте не обобщал!

— А ты сначала встань на мое место! Комсорг… Собрание провести и то не можешь!

— Э-э, мужики, мужики, не дело… Так и своих перекусать недолго, — сказал Мишка.

Коля резко повернулся к нему.

— Своих? Это ты — свой?

— А чей же? — удивился Мишка.

— Скорее зиберовский. Ты что, не мог встать и сказать слово? Так сильно спать хотел или отношения испортить страшно? А уж от тебя, Иван, я совсем не ждал… Надеялся: уж ты-то поддержишь… Не понимаю… Убей, не понимаю, как вы могли молчать?

Ваня недоумевал. Он считал, что на собрании Коля по долгу комсорга обязан был требовать от ребят активности, но сейчас-то зачем пылить? На Мишку набросился… Им-то что до Зиберова? Пусть себе выкомаривает перед недоумками — остальные знают ему цену. Не хватало еще поссориться из-за этого типа. По отношению к ним Юрка ведет себя сейчас прилично, не нарывается, что еще надо? Ваня взял Степанова за локоть и шутливо сказал, призывая к их обычному полуироническому трепу:

— Юпитер, ты сердишься, следовательно…

Но Степанов не дал ему договорить.

— Оставь, Иван. Можем мы хоть раз поговорить серьезно?

— Можем, — все еще улыбаясь, сказал Ваня, — можем, Степаныч, но я не вижу темы. Учебку мы, так или иначе, к празднику сдадим. Мост построим, где прикажут. Что тебе еще нужно, старче? Общественных подвигов? Так у меня на них куражу нет. Не вижу смысла.

— А в чем ты видишь смысл? — хмуро спросил Зуев.

— В том, что мне осталось служить еще один год, семь месяцев и двенадцать дней. Ответ принят?

— А без трепа? — спросил Степанов.

Ваня рассердился. До сих пор они относились друг к другу с уважением и не занимались душевным взломом.

— Без трепа служить тошно, — сказал он.

Мишка подошел к Степанову и сел на стол перед ним.

— Не надо было затевать этот разговор на собрании, Коля. Рано. Думаешь, только тебе этот тип неприятен? Он многим поперек горла… Черт знает почему, но я всегда чувствую, как рядом с ним во мне просыпается подонок. Мистика какая-то! И все-таки абзац, Коля. Рано.

— Почему? — все так же хмуро спросил Зуев.

— Подначки, смешочки, намеки — кровь все это портит, а сказать не о чем… Мелочовка получается. А вы даже нас с Иваном не предупредили. Такие вещи готовить надо, мужики… А тут еще и самоволка сошла ему, что тоже на общественный подвиг мужиков не воодушевило. Мне, мужики, Малахова жаль…

Зуев резко отодвинул стул ногой и сел, ссутулив плечи.

— Видали, как Юрка ушел? Герой… Ладно, говорили-балакали, сели и поплакали, а дело стоит. Иван, загляни в канцелярию, может, лейтенант еще там. Клей в шкафу на нижней полке.

Ваня увидел свет в дверной щели и обрадовался. Не хотелось тащится в другую роту, да и вряд ли дадут — сами, скорее всего, тем же делом заняты. Лейтенант стоял у окна, спиной к двери и задумчиво барабанил пальцами по оконному переплету.

— Разрешите, товарищ лейтенант? — спросил Ваня.

Малахов обернулся. Длинный, мрачный, обиженный на весь мир. Взглянул неприязненно:

— Что вам, Белосельский?

— Клей. У капитана в шкафу должен быть.

Малахов открыл шкаф и уставился на полки с папками и брошюрами, точно забыл, зачем полез в шкаф. Дверца под тяжестью его руки скрипнула, Малахов закрыл ее и сел за стол.

— Скажите, Иван… Садитесь, пожалуйста.

Ваня сел.

— Скажите, Иван, — повторил Малахов, запнулся, подыскивая слова, и спросил прямо: — Скажите, почему солдаты на собрании молчали? Не видят в поведении Зиберова криминала или не доверяют мне?

Ваня предпочел бы уклониться от ответа, но прямота взводного, его искренность и незащищенность напомнили Ване комиссара. Он так же был всегда открыт и искренен с ними — в гневе ли, в обиде или радости. Ему можно было сказать все и идти за ним с закрытыми глазами, поэтому он и стал для пэтэушников комиссаром. Но лейтенант… что он за человек? Хотя и тогда, при первом знакомстве, он также напомнил Ване комиссара. И все-таки… от комиссара они так не зависели.

— Трудно сказать… Вернее, одним словом не объяснишь, товарищ лейтенант.

— Да, да… Понимаете, Белосельский, нельзя заставить человека быть откровенным. Я прошу вас. Мне это нужно знать.

Ваня отвел глаза и сказал сокрушенно:

— Я ведь тоже молчал на собрании…

— Это вам мешает быть откровенным?

— Да.

— Понятно… — Малахов покивал, скорее своим мыслям, чем Ваниным словам. — Хорошо, оставим других. А вы почему молчали?

— Зиберов мне органически неприятен. Боялся быть необъективным.

— Та-ак… — Малахов огорченно вздохнул. — Ну что ж, благодарю вас за откровенность, Белосельский. Вы свободны.

Перед Ваней снова сидел офицер. Сходство с комиссаром осталось, пожалуй, только в выражении глаз. Ваня встал и, стараясь не шуметь, поставил стул на место.

— Разрешите взять клей, товарищ лейтенант?

— Берите. Мне жаль, Иван, что наш разговор не состоялся.

Ваня почувствовал себя свиньей.

— Состоялся, товарищ лейтенант. А Зиберов — мелочь. Не берите в голову. Он из породы халдеев.

Глава XVIII

Подполковник Груздев вернулся из города к шести часам вечера, когда роты возвращались в казарму. Поставив машину возле дома, он с досадой оглядел кузов, забрызганный дорожной грязью, и пошел в штаб пешком. Груздев был зол, голоден и вдобавок едва не попал по дороге в аварию, чудом увернувшись от выскочившего на шоссе из придорожных кустов сумасшедшего мотоциклиста.

Груздев вообще не любил бывать в городе. Шум, суета, многолюдье утомляли его физически. Он всегда возвращался из города больным и должен был непременно побыть в одиночестве, чтобы восстановить душевное равновесие.

Еще издали он увидел возле штаба одинокую фигуру солдата. Он стоял в нескольких шагах от крыльца, старательно козыряя пробегавшим мимо офицерам. «Тураев… Саид Тураев, — огорченно вспомнил Груздев. — Вот незадача!»

Вчера, возвращаясь в штаб с обеда, он случайно увидел за казармой в кустах согнутую фигуру. Солдат сидел на куче палых листьев, обхватив колени руками. Худая спина с торчащими лопатками вздрагивала. Груздев остановился, поняв, что солдат прячет свою беду от чужих глаз. Чтобы не спугнуть парня, он прошел за кустами и тихонько сел рядом. Солдат взглянул на него мокрыми злыми глазами и сделал резкое движение, чтобы вскочить на ноги, но Груздев придержал его за руку.

— Сиди, сынок. Извини, что помешал.

Солдат промолчал. Отвернулся и украдкой вытер пальцами мокрые глаза.

Память на лица у Груздева была фотографическая. Где же он мог видеть этого парня? У связистов? Водолазов? Нет… В парке! Точно, ремонтник. Но фамилия… Как же его фамилия?

Груздев вздохнул, вытащил пачку сигарет и предложил солдату. Тот понуро покачал головой.

— Ну и молодец, — сказал Груздев, — значит, ты сильный человек. А я вот, как видишь… Закурил когда-то в молодости с горя, да зря. Горе не миновало, а привычка вредная осталась. Не нашлось тогда рядом верного человека подсказать, остановить. Вот я и думаю: нельзя человеку без друзей. У тебя-то друзья есть?

— Есть.

— Здесь или дома?

— И здесь есть, и дома есть… в школе вместе учились.

— У вас, наверное, хорошая была школа, если сумели сохранить дружбу.

— Очень хорошая, товарищ подполковник. Мы три года назад в новый район переехали, я все равно в другую школу не пошел. На целый час раньше вставать пришлось.

На смуглом лице парня мелькнула улыбка. Он сел поудобнее, непринужденно положив руку на согнутое колено.