Переправа - Жанна Браун

— Это — подвиг! На это не каждый способен, верно? А родители не возражали?

— Зачем? Отец еще раньше встает, на свой завод едет. А мама совсем раньше — всем завтрак готовить. Мой отец все умеет делать. И нас с братьями научил… Он не любит, когда много спят.

«Так, — подумал Груздев, — не отсюда беда…»

— А друзья часто пишут?

Парень помрачнел, опустил голову. Сказал, точно нехотя:

— Пишут. Сегодня как раз получил.

— И что пишут?

— Так… разное пишут.

«Вот оно, — решил Груздев, — тут в яблочко». Он аккуратно загасил сигарету и щелчком отправил ее в кусты.

— Послушай, сынок. Ты только не ершись и не думай, что одному в беде лучше быть. Я вдвое против тебя прожил и на собственной шкуре знаю, что одному и в радости, и в горе хуже. Прочти еще раз письмо, внимательно прочти. Может быть, ты не так его понял?

— Я все правильно понял. Десять раз читал — сколько можно? Друг пишет: Фариду замуж отдают. Через пять дней свадьба…

Он рывком вытащил из кармана мятый конверт. Груздев взглянул на адрес: «Сайду Тураеву…»

— Тут все без ошибок написано. Как еще можно понять? Посмотрите сами, если не верите.

— Подожди, Саид, не ершись. Письмо я читать не буду, оно не мне написано. А тебе я и так верю. Только объясни мне, пожалуйста, твою Фариду отдают замуж или она сама выходит?

— Отдают…

— И она идет?

— Отец приказал… куда денешься? — Саид сжал кулаки и отвернулся.

— Н-да… действительно, — растерянно сказал Груздев. — Средневековье какое-то… Ладно, Саид, не отчаивайся, что-нибудь придумаем.

— Что здесь придумаешь, товарищ подполковник, — безнадежно сказал Саид. — Если бы я там был…

Груздев встал. От земли тянуло холодной сыростью. Не спасали ни листья, ни плащ.

— Ты сколько уже служишь?

— Год и четыре месяца.

— В отпуске был?

Саид вскочил.

— Не был. Товарищ подполковник, я…

— Не торопись, сынок. Я поговорю с командиром. Как он решит. Зайди ко мне завтра в восемнадцать часов.

Груздев чертыхнулся про себя. С командиром они вчера так и не увиделись — уехал по делам в штаб округа, а сегодня самого Груздева вызвали с утра в Политотдел.

— Здравствуй, Саид, — сказал Груздев, подходя.

— Здравия желаю, товарищ подполковник.

Тураев вытянулся. Большие карие глаза с синеватыми белками смотрели на замполита с такой надеждой, что Груздеву стало не по себе. Он вздохнул и сказал прямо:

— Извини, Саид. Пока ничего не могу сказать. Не видел еще командира.

— Спасибо, товарищ подполковник.

— Не за что пока, сынок. Иди, завтра утром я тебя сам найду.

И поднялся по ступенькам, решив тут же, прежде других дел, поговорить с полковником о Тураеве. Он предвидел возражения — в парке шел ремонт — и внутренне приготовился к трудному разговору.

— Командир у себя? — хмуро спросил он у дежурного по полку.

Черноглазый молодцеватый капитан Потехин выбежал из дежурки, встревоженный непривычно угрюмым видом замполита.

— Никак нет. Полковник пошел в парк. Позвонить?

— Не надо, — сказал Груздев и вышел на крыльцо. Дверь за его спиной резко хлопнула. Груздев поморщился, сообразив, что добряк Потехин скорее всего примет его тон и злой вид на свой счет и будет теперь мучительно перебирать свои, в общем-то несущественные грехи, гадая, который из них вызвал гнев начальства.

Кляня себя за несдержанность, Груздев вернулся. Так и есть. Потехин сидел, как в аквариуме, за стеклянной перегородкой дежурки, подперев печальную голову рукой, и задумчиво крутил в пальцах авторучку.

Увидев замполита, Потехин испуганно вскочил.

— Павел Семенович, если командир позвонит или зайдет в штаб, будь добр, скажи, что я пошел в клуб.

— Есть! — с очевидным облегчением сказал Потехин.

— Кстати, капитан, что ты мне можешь сказать о рядовом Тураеве?

— Только хорошее.

— По всем статьям?

— Практически. Немного замкнут, правда, но я не считаю это недостатком.

— Я тоже.

По дороге в клуб Груздев остановился перед щитом, установленным на плацу. Свет фонаря над входом в казарму лежал на асфальте ровным кругом, высветляя краем середину щита. Сверху из полутьмы на Груздева сурово смотрел солдат с автоматом. Этот щит был во всех частях, где Груздеву приходилось служить или бывать. Выражение лица воина и поза оставались неизменными все последние двадцать пять лет. «Кто он, — внезапно подумал Груздев, — сапер? Артиллерист? Матрос? Летчик? Никто… среднестатистический воин…»

Он ссутулился и грузно зашагал по дорожке, вдавливая каблуки полуботинок во влажную землю.

В фойе клуба было пусто. Из-за двери кинозала слышался грохот орудий и взрывы авиабомб. «Странно, — подумал Груздев, — что за кино об эту пору?» Он заложил руки за спину и пошел вдоль стен, критически разглядывая фотомонтажи и плакаты, прикидывая, как бы можно было оформить клуб, если бы дали штатного художника.

Он остановился перед картиной, висевшей на стене у входа в зал. Картина, изображавшая понтонный мост, по которому под обстрелом переправлялся на вражеский берег танковый десант, была личным достижением Груздева. Осуществлением мечты.

Два года назад в полку недолго служил начальником связи капитан Пронин, закончивший когда-то среднюю художественную школу. Груздев случайно узнал о юношеском увлечении капитана и уговорил его написать картину из жизни понтонеров. Капитан долго отговаривался тем, что забыл, как держат кисть в руках, что у него нет ни красок, ни холста.

— Но в принципе ты согласен? — наседал Груздев. — Идеей проникся? Материалы достанем, только согласись. Умел бы я рисовать — жизни на такое дело не пожалел бы! Только представь: придут в клуб молодые, посмотрят на твою прекрасную картину и проникнутся всей красотой и необходимостью нашей службы. Неужели ты и себя, и молодых такой радости лишишь? Совесть-то у тебя есть?

— Да есть у меня совесть, — сказал вконец измученный капитан, — доставайте краски и холст.

Картина висела в клубе полтора года, и каждый раз, придя в клуб, Груздев хоть на секунду задерживался перед нею.

В кинозале раздался взрыв, затрещали автоматные очереди. Груздев тихонько приоткрыл дверь и вошел.

На экране бушевала война. Из-за темных сосен с оглушительным ревом вылетали танки и с ходу прыгали с крутого берега в реку. Зарываясь по самые башни в тяжелые крутые волны, они вели огонь на плаву, стремясь подавить, смять оборону противника на «чужом» берегу. Следом, точно привязанные невидимой нитью к пенистым бурунам, форсировали реку плавающие бронетранспортеры.

Противник пытался подавить десант огнем артиллерии, не дать ему высадиться на берег.

Голос диктора произнес: «Несмотря на сложные метеоусловия и сопротивление, на северный берег доставлен тактический десант».

Груздев хорошо помнил эти учения. Понтонный батальон, приданный войскам «южных», вышел на разбитую лесную дорогу, когда в воздухе еще висело облако пыли, поднятое танками, и прибыл к месту наводки точно в ту минуту, когда последний бронетранспортер «южных» вышел из воды на «вражеский» берег.

На экране один за другим, делая крутой разворот, КрАЗы задним ходом двигались к урезу воды, соблюдая точные интервалы. Издали казалось, что берег помечен пунктиром, повторяющим каждый изгиб. И один за другим ложились на воду понтоны…

А ниже по течению разгружались буксирные катера. Едва коснувшись днищем воды, они неслись вверх, чтобы звено за звеном подтягивать понтоны к оси будущего моста. Все это: и разгрузка понтонов, и работа буксиров, и стыковка звеньев — производилось одномоментно, человеческий глаз не успевал отмечать отдельные операции, и поэтому казалось, что мост растет сам собой.

Груздев почувствовал, как притих зал. Не слышно ни кашля, ни скрипа стульев.

А на экране по наведенному за считанные минуты мосту уже двигались на «вражеский» берег тяжелые танки и мотострелки.

— Ну как, Иван, абзац? — спросил кто-то впереди.

— Впечатляет, — ответил невидимый в темноте Иван.

Груздев тихонько вышел из зала. Входная дверь резко распахнулась, и в клуб вошел полковник Муравьев. Он шел по просторному фойе на длинных, не сгибающихся при ходьбе ногах, ставя ступни сильно и прямо, и от всей его высокой, спортивной фигуры с откинутой назад темноволосой крупной головой веяло на окружающих холодком высокомерия.

— Здравствуйте, Владимир Лукьянович, — низким звучным голосом сказал Муравьев, — давно прибыли?

— Здравия желаю, Анатолий Николаевич. В восемнадцать десять. Дежурный доложил, что вы в парке. Решил не отвлекать.

Старательно печатая шаг, к ним подошел младший сержант.

— Товарищ полковник, разрешите обратиться к товарищу…

— Обращайтесь, младший сержант.