Миллениум - Инна Тронина

— Сначала Петра предложила мне сесть на скамейку, устроиться поудобнее и постараться успокоиться. Как я заметила, парк находился под контролем плечистых ребят с короткими стрижками. Петра имела располагающую внешность. Притом она умела обращаться с несчастными женщинами, доведёнными судьбой до крайности. Я честно выложила Петре историю неудавшейся жизни, а она внимательно слушала, кивала головой и прикидывала, как со мной поступить. Когда я замолчала, Петра медовым голоском спросила, не помирюсь ли я завтра со своим мужем и не подведу ли доброжелателей. Я заявила, что примирение невозможно. Поклялась тем же, чем сегодня перед вами. Петра предложила вариант, который не подошёл по той причине, что Феликс не действовал со мной заодно. Будь муж заинтересован в выгодном обустройстве собственного чада, я могла родить и через структуры фирм, формально не имевших к «Аисту» никакого отношения; провести регистрацию сына как зачатого путём ЭКО — экстракорпорального оплодотворения. Тогда я назвалась бы суррогатной матерью и отказалась от ребёнка, как положено в таких случаях, и документ заверялся бы у нотариуса. Но тайком от законного мужа это никак не сделать. Свидетельство из центра ЭКО Петра обещала организовать очень быстро. Разумеется, мне предлагалась некая сумма, что было очень кстати.

— Сколько раз вы встречались с Петрой? — спросил Тураев равнодушно, даже устало.

Он сказал полковнику, что уедет ненадолго, но, похоже, сегодня вернуться на Петровку уже не получится. Но шеф должен его понять — ведь поехал Артур к жене Валерия Вандышева. Мало того — он выполнил невыполнимую задачу.

— Два раза. Потом мною занимались другие. Петра подробно выспросила мою родословную, поинтересовалась, здоров ли мой муж, нет ли опасных заболеваний у его родителей. О свекрови я ничего не рассказала, да к тому же онкология не входила в перечень недугов, запрещающих брать моего сына в дети. Свекрови за пятьдесят, а в таком возрасте с каждым может случиться. Кроме того, ожидается мальчик, у которого никогда не будет молочных желёз. Петру интересовали детский лейкоз и саркома. Я ответила, что ничего подобного с обеих сторон не было. Она обещала переговорить с руководством и встретиться со мной завтра на этом же месте. И на второе свидание явилась не одна, а я полненькой дамочкой бальзаковского возраста, которую звали Розалия. Она владела банком данных, в котором состоятельные иностранцы могли выбрать желанного младенца. Розалия работала исключительно с заграницей; свои люди были у неё во всех крупных городах России. Законным способом за рубежом быстро проблему не решить, сказала она, а наши чиновники поворачиваются ещё медленнее. Кроме того, Розалия не брала товар дефектный, то есть от неблагополучных матерей. А именно такие дети чаще всего и становятся отказными. Мною она заинтересовалась, поняв, что я из интеллигентной семьи, но из-за гибели родителей попала в пиковое положение. Я оказалась идеальной кандидатурой, и потому Розалия явилась на встречу лично. Одной состоятельной английской паре нужен новорожденный белый ребёнок мужского пола с не отягощённой наследственностью. Мой муж не должен быть ни негром, ни азиатом, ни полукровкой. Только белой расы! Я показала нашу свадебную фотографию — это попросила сделать Петра. Розалия пришла в восторг — Феликс оказался копией мужа, а я во многом напоминала жену из английской пары; только те были много старше. Они год прожили в Москве, глава семьи там работал. Мне не придётся выезжать за границу, как другим…

— «Кошёлкам»? — усмехнулся Тураев. — Вас называют так.

— Меня так не называли — по крайней мере, в глаза, — возразила Валерия. — И в «молдаванках» я тоже не числилась. Никогда, даже живя в Иркутске, я не являлась вещью, стоящей так дорого. Да, я понимала, что всё кончится в момент рождения сына, но спешила насладиться недолгим покоем. Вадик имел и еврейскую примесь, а таких детей найти ещё труднее. Розалия сбилась с ног, прежде чем смогла найти меня и обнадёжить англичан. Глава семьи требовал именного такого ребёнка — чтобы сделать его наследником очень солидного состояния. Он забраковал все предложенные кандидатуры, но, увидев на кассете меня и фотографию Феликса, согласился. Отстегнул фирме пятьдесят тысяч долларов, представляете? Разумеется, я получила десятую долю, то есть пять тысяч баксов плюс оплата родов в элитной клинике Москвы. Вы не обнаружили сведений обо мне потому, что я поступила под чужим именем. Но справку о том, что ребёнок умер, получила на своё. Сделали это по моей просьбе — для успокоения Рубецких. К тому же справка облегчала развод. Ребёнок, останься он у меня, минимум на три года связал бы нас с Феликсом. А так я сразу же получала и деньги, и свободу. А Вадик — блестящее будущее! Вы можете осудить меня за эгоизм, за излишнюю расчётливость, но если бы все матери ТАК избавлялись от своих детей!.. Но ведь не поймут, заклеймят позором, — вздохнула Лео.

Время от времени она потирала подушечками пальцев лоб, будто хотела вспомнить что-то очень важное.

— Простят аборт, спустят отказ от ребёнка, даже убийство маленького человека оправдают. Дескать, кормить было нечем. Но мой поступок станет примером злодейства, чёрствости, бездушия…

— Я обещаю во всём объективно разобраться, — успокоил Тураев. — А теперь вспомните о деталях — как вас доставили в Москву вечером двадцатого июня. Вы уезжали она, или вас кто-то сопровождал?

— Девушка-телохранитель по имени Дарья. Она вспоминала в дороге, как охраняла высокопоставленных особ, жён крупных бизнесменов. Не думаю, чтобы Дарья знала, куда и зачем меня везут. Ей просто дали задание принять меня на московском вокзале в Питере, а на Ленинградском вокзале Москвы передать в руки в руки двух молодых людей и одной женщины-медика. Я с ней уже встречалась — за неделю перед этим в старом доме на улице Декабристов, построенном архитектором Лонге. В великолепно обставленной квартире она обследовала меня, сама взяла анализы. Одна из комнат была оборудована как медкабинет, напичкана новейшей аппаратурой. Доктор ещё раз подтвердила, что на днях появится очаровательный доношенный мальчик. Потом пришли Петра и Розалия; мы расположились в гостинице и принялись сочинять легенду. Сначала хотели сослаться на автокатастрофу, но разразившийся в ту ночь ураган очень помог нам.

— Легенда то ли о родственнике, то ли о знакомом вашего отца имеет под собой какое-то основание? — с интересом спросил Тураев, откидываясь на спинку дивана. В этой мебели он увязал, как в болоте. — Николай Николаевич, проживающий на юге Москвы, существует в действительности?

— Существует. Но я, естественно, ехать к нему не собиралась. — Лера отвечала, не задумываясь, и уже полностью доверяла Артуру. — Знаете, очень интересно получилось. На следующий день после моего визита на улицу Декабристов в Питере случилась сильнейшая гроза. Почти такая же, что и пятью днями позже в Москве. Стояла жара за тридцать, много дней не было дождя. Я буквально задыхалась, передвигалась с трудом. Мечтала скорее произвести на свет ребёнка и закрыть этот вопрос. Пятнадцатого июня порыв ураганного ветра сбросил с крыши нашего общежития кирпич, прямо на подоконник. Разбилось стекло, полетела вниз Наташкина кастрюля с макаронами. Когда наконец-то хлынул короткий, но сильный дождь, я не могла надышаться живительной влагой. А уже в Москве я поняла, что совершаю дело, противное моему естеству. Всё-таки продавать своего сына при любых обстоятельствах отвратительно. Но я понимала, что мосты сожжены. И если я откажусь от обязательств, лучше никому не будет. Механизм привели в действие по моей просьбе, но остановить его я не могла. Да и вообще, я не привыкла брать назад данное слово.

— И что было после того, как Дарья привезла вас в Москву?

— Меня тут же усадили в микроавтобус, по-моему, «мерс». Я обливалась потом, еле переставляла отёкшие ноги и плохо соображала. В Москве стояла какая-то особая, тропическая духота. Врач по имени Алеся сказала, что обещают ночью сильный дождь, и это шикарно. Кстати, я не могу назвать вам адрес той клиники. Меня везли по тёмным улицам — ведь в Москве нет белых ночей. Я даже не пыталась сориентироваться. Со мной обращались бережно, как с драгоценным сосудом, из которого нельзя пролить ни одной капли. Клиника находилась в зелёной зоне, потому что утром из окна я увидела бурелом. Половина деревьев лежала на земле, а окно палаты, где я рожала, высадило упавшим тополем. Припаркованные у клиники иномарки разбились, как яички. Но всё это произошло потом, а во время переезда с вокзала Алеся делала мне уколы, пыталась подбодрить. Но схваток не было, и я боялась, что сегодня ничего не выйдет. Когда мы подъехали на пандус клиники, начало погромыхивать. Небо набухло тучами, всё затихло, а сердце будто бы сжала липкая горячая рука. Я ощущала витающий в воздухе кошмар, но приписывала всё сильнейшему волнению. Оформлением моим занималась опять-таки Алеся, которая предъявила фальшивый паспорт с моей фотографией. Мне велела откликаться на имя Лена. Целая бригада врачей занималась моей персоной. И то, что сын родился здоровеньким, — их заслуга. Безукоризненная чистота, светлые коридоры, просторные палаты, скоростные лифты — разве я могла надеяться на такой сервис в Педиатрическом институте, куда попала бы я по месту прописки в общаге? Все ласковые, предупредительные, самоотверженные. Конечно, медики имели за услуги от англичан, но какое мне дело до этого? Все акушеры проходили стажировку в США, были готовы к любому осложнению. Например, в банке этого Центра хранятся больше ста литров крови всех групп и резусов! Я согласилась на эпидуральную анестезию, чтобы не испытывать боли при схватках. Оказалось, что Алеся в машине колола мне стимуляторы. Я не буду утомлять вас подробностями, но через некоторое время подкатила первая схватка. И тут же я услышала за окном странное жужжание; потом — словно бы громкий вздох. А дальше — оглушительный вой, гул, треск, грохот, звон. Посыпались осколки стекла, сорвало жалюзи, на некоторое время погас свет. Молнии беспрерывно вспарывали небо, гром не прекращался ни на минуту. Я от ужаса орала, как резаная, несмотря на наркоз, заморозивший моё тело ниже пояса. В каждом раскате громе, в каждом порыве ветра я слышала проклятие себе за то, что делаю. Ливень ревел после этого в моей голове несколько дней. И в таких условиях врачам пришлось работать, причём многие методы они просто не могли применить. Например, наложить щипцы. Вадик был небольшим, но всё равно произошла заминка. Врачи посовещались и решили, что щипцовый младенец может не понравиться новым родителям. А я вырывала из вен иглы капельниц, пыталась вскочить с кресла и бежать куда-то без оглядки. Не надеялась вновь увидеть день, солнце, голубое небо. Была уверена, что мой апокалипсис свершился. Потом дали общий наркоз, и для меня всё пропало. Не могу точно сказать, каким образом появился на свет мой сын. Сказали, что в половине пятого утра, когда буря улеглась. Очнулась я в суперсовременной палате, рядом была сиделка, бросавшаяся выполнять каждое моё желание. Я не доставила своим благодетелям ни единой неприятности, и потому была премирована дополнительными благами — уходом в течение десяти дней после родов и возможностью вернуться в Питер авиарейсом за счёт фирмы. Розалия расцеловала меня в обе щеки и сказала, что новая мать ребёнка той ночью тоже лежала в Центре. И по документам чудесного младенца пятидесяти двух сантиметров ростом и трёх с половиной килограммов весом родила именно она. Теперь безмерно счастливым супругам можно было возвращаться в Лондон, а я имела полное право безбедно жить на полученный гонорар. Из тех самых денег я оплачивала послеродовую реабилитацию, летала в Иркутск, ставила родителям дорогие памятники. Уверяю вас в одном — я не пила, не гуляла, не покупала тряпки. Просто старалась жить немного лучше, чем жила до того. И радовалась, что не увидела сына, не познакомилась с ним, и потому не страдаю. Постоянно помню, что его там любят и холят. Рубецким повторила заготовленную легенду и попросила Феликса не препятствовать разводу. Он особенно не возражал; я даже удивилась странной покорности ранее буйного супруга. Потом, уже после того, как погиб Паша Новиков, поняла — он собирался мстить. Честно говоря, я не предполагала, что Феликс готов пойти из-за меня в тюрьму, пожертвовав карьерой и обеспеченной, беззаботной жизнью. Он потерял гораздо больше, чем нашёл. А я очень долго после этого болела. Перенесла несколько ангин, гайморит, потом привязалась непонятная аллергия. Закончилось всё воспалением лёгких, уже во время беременности Миленой. Мы с Феликсом поплатились именно за то, что каждый в своё время не сдержались и дали волю эмоциям. Не захотели понять друг друга. Да, если честно, и не могли бы этого сделать, потому что всегда были чужими людьми. Поженились только потому, что все так делают. Мы оба — не борцы. Росли в комфорте, при полном достатке; наши прихоти исполнялись беспрекословно. И мы с Феликсом оба сломались. Он уже сидит, и я, возможно, скоро сяду. Вы не имеете права скрыть мой проступок.