Место назначения неизвестно - Агата Кристи

– Да, подтвердил он, – на ней есть метка. – В его голосе звучало ликование. Вернувшись к столу, он пробормотал: – Славная девочка, умница, умница! Она это сделала!

Леблан расспрашивал марокканца, обмениваясь с ним короткими фразами по-арабски. Наконец он повернулся к Джессопу.

– Прошу прощения, mon cher collègue. Эта жемчужина была найдена на расстоянии почти в полмили от сгоревшего самолета.

– И это доказывает, – подытожил Джессоп, – что Олив Беттертон оставалась в живых и, что хотя семь человек покинули Фес самолетом, а потом среди обломков были найдены семь обгоревших трупов, – ее среди этих трупов не было.

– Мы уже расширяем район поисков, – сказал Леблан и вновь заговорил с бербером и приведшим того мужчиной. – Он будет хорошо вознагражден, как мы и обещали, и теперь по всей пустыне будет объявлена охота за этими жемчужинами. У этих людей острое зрение, словно у ястребов, а зная, что их ждет высокая денежная награда, они будут стараться изо всех сил. Думаю… думаю, mon cher collègue, что скоро мы получим результат! Если только кто-то не заметил, что она делает.

Джессоп покачал головой.

– Всё выглядело вполне естественно. Неожиданно порвалось колье, обычная бижутерия, такие носят многие женщины; она постаралась собрать рассыпавшиеся бусины и положила их в карман – но, увы, в кармане оказалась дырочка. И кроме того, с чего бы кому-то ее подозревать? Она – Олив Беттертон, которой не терпится поскорее встретиться с мужем…

– Мы должны пересмотреть весь вопрос в свете этих новых находок, – заявил Леблан и придвинул к себе список пассажиров. – Олив Беттертон. Доктор Баррон. – Он выделил эти два имени. – По крайней мере, эти двое направлялись… туда, куда направлялись. Американка, миссис Келвин Бейкер. О ней нам еще предстоит составить мнение. Торкиль Эрикссон – как вы сказали, он зачитывал доклад перед Королевским научным обществом. В паспорте того американца, Питерса, было сказано, что по профессии он химик-исследователь. Монахиня… это может быть удобная маскировка. На самом деле, вся эта группа вполне могла быть хитрым образом собрана из разных пунктов и отправлена в путешествие на самолете в назначенный день. А потом самолет находят сгоревшим, а внутри него – соответствующее число обгоревших трупов… Интересно, как они это подстроили? Enfin, c’est colossal![32]

– Да, – согласился Джессоп. – Это было финальным штрихом, чтобы убедить нас. Но теперь мы знаем, что шесть или семь человек направились в новое путешествие, и мы знаем, из какого пункта они выехали. Каков наш следующий шаг – посетить место действия?

– Вот именно, – подхватил Леблан. – Сделаем передвижную штаб-квартиру. Если не ошибаюсь, теперь, когда мы напали на след, всплывут и другие улики.

– И если наши расчеты верны, то вскоре будет результат, – кивнул Джессоп.

Расчеты были сложными, со множеством факторов. Скорость движения машины, примерное расстояние, которое она могла проехать без дополнительной заправки, деревни, где путешественники могли останавливаться на ночлег… Следов было множество, они сбивали с толку и часто оказывались ложными, но время от времени поиск приносил и положительные результаты.

– Voilà, mon capitaine![33] Как вы и приказали, мы обыскивали сортиры. В темном углу туалета в доме некого Абдула Мохаммеда найдена жемчужина, приклеенная к маленькому кусочку жевательной резинки. Мы допросили Абдула и его сыновей. Сначала они упирались, но потом сознались. Шесть человек, приехавших на машине, якобы участники немецкой археологической экспедиции, ночевали в его доме. Заплатили большие деньги и запретили упоминать об этом кому-либо, объяснив это тем, что могут вести раскопки в обход закона. Дети из деревни Аль-Каиф принесли нам еще две жемчужины. Теперь нам известно направление. И есть еще кое-что, Monsieur le Capitaine. Как вы и предсказывали, была замечена «рука Фатимы»[34]. Вот этот тип расскажет вам про нее.

«Этим типом» оказался бербер, выглядевший так, будто всю жизнь провел в невероятной глуши.

– Я стерег свое стадо в ночи, – заговорил он, – и услышал машину. Она проехала мимо, и тогда я разглядел знак. На одном ее боку была изображена «рука Фатимы». И говорю вам, она светилась во тьме.

– Фосфор, нанесенный на перчатку, может произвести великолепный эффект, – пробормотал Леблан. – Поздравляю вас, друг мой, с такой идеей.

– Эффективно, но опасно, – отметил Джессоп. – Я хочу сказать, ее легко могли заметить сами беглецы.

Леблан пожал плечами.

– При свете дня краску не видно.

– Да, но если бы по какой-то причине они остановились после наступления темноты и вышли из машины…

– Даже в таком случае ничего страшного не случилось бы. Это распространенное арабское суеверие. «Руку Фатимы» часто рисуют на повозках и фургонах. Подумали бы, что какой-нибудь суеверный мусульманин нарисовал ее светящейся краской на своей машине…

– Вполне верно. Но мы должны быть настороже. Если наши противники ее заметили, то, вполне вероятно, они могли оставить для нас ложный след, нарисовав и на других машинах «руку Фатимы» фосфорной краской.

– Да, в этом я с вами согласен. Действительно, нужно сохранять бдительность. Всегда, всегда сохранять бдительность.

На следующее утро Леблану доставили еще три жемчужины, расположенные треугольником и склеенные между собой жевательной резинкой.

– Это должно означать, что следующая часть пути была проделана самолетом, – пояснил Джессоп и вопросительно посмотрел на Леблана.

– Вы совершенно правы, – ответил тот. – Это нашли на заброшенном военном аэродроме, в удаленном пустынном местечке. Там мы обнаружили признаки того, что недавно на поле садился и взлетал самолет. – Он пожал плечами. – Неизвестный самолет, и опять же пункт назначения неизвестен. Это снова вынуждает нас прерваться – ведь мы не знаем, куда теперь ведет след…

Глава 15

«Это невероятно, – рассуждала про себя Хилари, – невероятно, что я провела здесь всего десять дней! Самое страшное в этой жизни – то, как легко ко всему приспосабливаешься». Она вспомнила, как во Франции однажды увидела странное пыточное приспособление – кажется, средневековое. Это была железная клетка, куда сажали узника и где он не мог ни лежать, ни стоять, ни сидеть. Экскурсовод сообщил, что последний из тех, кого здесь держали, провел в этой клетке восемнадцать лет, затем был освобожден, прожил еще двадцать лет и умер глубоким стариком. «Это умение приспосабливаться и отличает человека от животного, – думала Хилари. – Человек может жить в любых условиях, в любом климате, питаться чем угодно. Он может жить и на свободе, и в рабстве».

Сначала, оказавшись на Объекте, она ощущала слепую панику, ужасное чувство несвободы и поражения, и то, что эта несвобода была замаскирована под роскошь, почему-то делало ситуацию еще более кошмарной. Но теперь, проведя здесь чуть больше недели, она незаметно для себя начала принимать здешние условия жизни как нечто естественное. Это было необычное существование, подобное сну. Все казалось каким-то нереальным, но Хилари понимала, что этот сон длится уже долго и продлится, вероятно, намного дольше. Быть может, навечно… Она навсегда останется жить на Объекте, здесь была жизнь, а за пределами Объекта не существовало ничего.

Хилари решила, что это опасное смирение отчасти проистекало из того, что она была женщиной. Женщины по натуре склонны приспосабливаться. В этом их сила и их слабость. Они исследуют среду своего обитания, принимают ее и, будучи реалистками, пытаются выжать из нее все самое лучшее. Больше всего Хилари интересовала реакция людей, прибывших сюда вместе с нею. Хельгу Нидхайм она практически не видела, разве что иногда в столовой. При встрече немка здоровалась с Хилари коротким кивком – но и только. Насколько Хилари могла судить, Хельга Нидхайм была довольна и счастлива. Объект явно соответствовал тому, как она его себе представляла. Эта женщина полностью посвящала себя работе, а благодаря своему врожденному высокомерию чувствовала себя здесь вполне комфортно. Превосходство – ее собственное и ее собратьев‑ученых – было первым пунктом в воззрениях Хельги. Она не мечтала об общечеловеческом братстве, об эпохе мира, о свободе разума и духа. Для нее будущее существовало лишь в узких рамках покорения всего мира. Высшая раса – и она сама как представительница этой расы; весь остальной мир – рабы, с которыми обращаются со снисходительной доброжелательностью (если они себя, конечно, хорошо ведут). Если коллеги выражали иную точку зрения, являясь скорее коммунистами, чем фашистами, Хельга этого не замечала. Пусть трудятся; их труд необходим, а их воззрения со временем могут измениться.