Бог примет всех - Александр Леонидович Аввакумов

— Поручик, но с красными можно бороться и здесь. Я готов дать вам батальон, вот и боритесь.

— Господин полковник! Разве кто-то из нашего командования отменял тактику партизанской войны Дениса Давыдова. Красные, опьяненные успехами на фронте, забыли об охране своих тылов, они сейчас практически не защищены. Вот по ним я и хочу ударить.

— Варшавский! Скажите, чем вызвано ваше решение? Сейчас, когда положение армии желает лучшего, и каждый здравомыслящий человек стремится каким-либо образом сохранить свою жизнь, вы добровольно желаете принять участие в этом непростом рейде. Вы думаете, что обязательно вернетесь обратно?

Поручик улыбнулся.

— Я уверен в этом, господин полковник. У меня с красными свои счеты. Они лишили меня не только дома, но счастья в личной жизни. Это одно, а другое, какая разница, где погибать, там или здесь. Я хорошо знаю, что меня ожидает в случае пленения, поэтому я в плен не сдамся.

Полковник снова удивленно посмотрел на поручика.

— Вам не кажется, Варшавский, что вы втягиваетесь в жизненно опасную авантюру.

Евгений усмехнулся.

— Господин полковник! Я не один в своем стремлении пройтись по тылам красных. Сейчас они опьянены успехами на фронте и наверняка, уже считают, что война закончена. У меня был подобный рейд в тыл красной армии в 1919 году.

— Хорошо. Я не против вашего рейда…

Варшавский щелкнул каблуками и вышел из кабинета. Заметив ординарца, Евгений приказал ему собрать офицеров отряда. Вскоре все собрались в его небольшой комнате.

— Господа, сегодня в ночь выступаем. Подготовьте людей, рейд будет не из легких. Скажу честно, что не все вернуться из него, поэтому отберите лишь добровольцев, хочу быть уверенным с теми с кем пойду в рейд. У кого какие вопросы, господа офицеры? Если вопросов нет, выступаем через час.

Офицеры, молча, разошлись, оставив Варшавского одного. Он взял лист бумаги и сев за стол, начал писать письмо своим родителям. Написав полстраницы, он неожиданно смял его и бросил в корзину для мусора. Еще месяц назад, поселок в котором проживали родителя Евгения перешел в руки красных.

***

У поселкового Совета стояло несколько подвод. По улице медленно двигались трое — старуха и дочь, которые поддерживали под руки отца Павла. Они то и дело останавливались, чтобы больной мог перевести дыхание. Священник тяжело хрипел и кашлял. У него явно было воспаление легких. Комендант Сорокин стоял на крыльце и карандашом отмечал, прибывающих граждан.

— Давай, садись на подводы, — приказал он. — С теми, кто не явился, разберемся чуть позже.

Все стали, молча, усаживаться на подводы.

— Доктор! Варшавский! Иван Ильич! Помогите! — кто-то позвал Ивана Ильича.

Он подошел к подводе, на которой лежал отец Павел. Он быстро осмотрел его, пощупал пульс и жестким, не допускающим возражений голосом громко произнес:

— Гражданин Сорокин! Этого больного нужно оставить, его нельзя вести. Вы же сами видите, в каком он состоянии, он не работник.

Лицо коменданта изначально побледнело, а затем налилось кровью. Рука стала судорожно искать на поясе кобуру. Наконец, он нащупал ее и достал «Наган».

— Что ты сказал, буржуй! Прекратить здесь рассуждать, кто может работать, а кто нет. Здесь я все решаю — я для вас Бог! Понял ты! Еще одно слово и я пристрелю тебя прямо здесь. Моя рука не дрогнет! — закричал комендант и для убедительности сунул ствол «Нагана» Варшавскому под нос.

Иван Ильич, словно не слышал этого грозного предупреждения.

— Я вас только предупредил, товарищ Сорокин, что больной не вынесет дороги. Вся ответственность ложится на вас.

— Ты меня не учи, я ученый! Пусть лучше молит своего Бога о спасении. Если еще произнесешь, хоть слово — убью!

Нина хотела попрощаться с отцом, но ее остановил штык красноармейца, который уперся в ее грудь. Обоз тронулся. На перевале подул холодный ветер. Небо на востоке побледнело. За мостом, подвода, на которой ехал Варшавский, догнала такой же, как их обоз, на подводах, которых сидели люди из соседнего дачного поселка. Рядом — пролетка с пьяными красноармейцами.

— Эй, братишки! — закричал один из красноармейцев. — Есть что выпить?

— Есть, но не про твою честь, — прозвучал ответ, который потонул в громком хохоте.

Взошло солнце. Внизу, у бухты, голубел город, окутанный дымкою, сверкали кресты православных церквей, серели острые пики минаретов. Вскоре копыта лошадей застучали по булыжной мостовой. Услышав крик, Иван Ильич повернулся. Сбоку дома, мимо которого проезжала их подвода, красноармейцы выводили из подвалов арестованных: офицеров, казаков, гражданских, судя по одежде не пролетарского происхождения. Конвоиры кричали на них, ругали матерными словами:

— Стройся вдоль стенки. В затылок! Куда прешь, борода? Вот я тебе! Что не понимаешь, а еще генерал!

Красноармеец в буденовке замахнулся прикладом на худощавого, сгорбленного генерала с седой бородой. Чей-то голос громко произнес:

— К стенке строят, расстреливать будут!

— Глупости говоришь. Видишь, строят в два ряда, значит, расстреливать не будут.

Обоз остановился. К ним подкатил автомобиль. В нем находились матросы. Развивались по ветру гвардейские желто-оранжевые ленточки матросских бескозырок.

— Кто командир? — спросил один из матросов у красноармейцев.

— Комендант Сорокин! А вы кто будете?

— Это который? — спросил матрос, проигнорировав вопрос. — Рыжий что ли?

К матросу бросилась одна из женщин. Она была хорошо одета, в шляпке и вуали.

— Товарищ красный матрос! Мой муж арестован, а он советский служащий, вот его документы, сами можете убедиться.

— Иди к черту! — отмахнулся матрос от нее. — Если он арестован, то значит, было за что. Здесь нет случайных людей. А сейчас, проваливай, не путайся под ногами!

Матрос подошел к Сорокину и отвел его в сторону.

— Гнать всех в окопы! Никаких разговоров и поблажек. Перед революцией все равны! — донеслись до Ивана Ильича слова матроса.

Всем велели спешиться и построиться в две шеренги.

***

Луна исчезла за набегающей тучей. Стало темно и от этого как-то неуютно. Где-то вдали глухо ухнул филин. Варшавский ударил шпорами коня, отчего тот вздрогнул крупом и медленно двинулся вперед.

— Шашки на гало! — громко скомандовал Евгений. — Вперед! Ура!

Где-то сбоку ударил пулемет, но словно поперхнувшись, замолчал. Сотня на скаку ворвалась в село, рубя налево и направо, обезумевших от ужаса красноармейцев. Из-за забора в нижнем белье выбежал красноармеец, он на какой-то миг остановился и, вскинув винтовку, выстрелил в Евгения Варшавского. Пули просвистела около уха. Евгений вскинул шашку и опустил ее на голову противника. Он почувствовал, как шашка, прорубив кость черепной коробки, уперлась в ключицу. Боец тихо охнул и, выпустив из рук винтовку, упал под копыта коня.

— Руби, краснопузых! — выкрикнул казачий подъесаул,