Спасти шпиона - Данил Корецкий

Они без приключений прошли до «трупного» подвала на Малой Пироговской. Большую часть дороги Миша двигался в авангарде, как проходческий щит, лишь изредка меняясь с Лешим. Хорь, мрачный, плелся сзади, подгоняя Бруно.

– Он что, уже был здесь? – поинтересовался Хорь у Лешего, когда целеустремленный керченец вырвался далеко вперед.

– Да, – сказал Леший. – Прогулялись тут пару раз. А что?

– Может, ты ему и карту свою подарил на радостях?

– Не пыхти, – Леший отвернулся. – Как там Ритка твоя, кстати? Не звонила?

Хорь ничего не ответил.

Вход в подвал со стороны коллектора опять был загорожен какими-то досками, которые они втроем быстро разобрали. Бруно рук не пачкал, стоял в сторонке. Когда проход оказался свободен, Миша привычно выдвинулся вперед и замер, предостерегающе подняв согнутую в локте левую руку. Хорь не удержался, хмыкнул.

– Мне говорили, там самострел, – обернулся к нему Миша.

– Самострел дальше, Арни, – прошептал Хорь.

– Арни? – не понял Миша.

– Шварценеггер. Арнольд. Терминатор. Ты на него больше похож, чем на аджимушкайского партизана. Аста ла виста, беби!

– Это кино такое? – невозмутимо спросил Миша.

– Ага.

– Ясно.

– Какой самострел? – вдруг забеспокоился Бруно. – Что за дела? Мне про это…

Миша посмотрел на него и приложил палец к губам. Бруно моментально захлопнулся, уже второй раз безмерно удивив всех присутствующих, – всех, кроме, пожалуй, самого Миши.

Самострела в «трупной» не оказалось, и никаких его следов они не нашли. Спуск в ледник был накрыт снятой с соседнего подвала дверью, на которую были навалены камни и мусор.

– Во, напугали, – хмыкнул Хорь. Он первый подошел к леднику и сковырнул носком ботинка кусок застывшего раствора. Кусок полетел в черный провал и беззвучно пропал в темноте. – Что скажешь, Терминатор? Может, враги мину здесь заложили?

– Если мина, то всем хана будет, не одному тебе, – сказал Миша, снимая свой тяжеленный рюкзак и ставя его на пол.

– Эй, свали оттуда, ты!… – рявкнул Бруно на Хоря. – Слышал, что тебе умные люди говорят?

Хорь даже не повернулся в его сторону. Миша приблизился к леднику с другой стороны, включил свой «мегалайт», который разрезал подвал на полосы ослепительного света и густой тени, направил его на заваленную мусором дверь, внимательно осмотрел. Потом выключил фонарь и прицепил его на пояс.

– Ну-ка, помогите. – Он присел и схватился за край двери.

Леший с Хорем взялись с другой стороны, приподняли угол. Мусор зашевелился, тронулся с места и с угрожающим шипением поплыл вниз. Ссыпав камни и застывший цемент в открывшуюся дыру, дверь убрали. Миша нашел забитый когда-то Хорем костыль, закрепил за него тонкий металлический трос, выдал всем альпинистские зажимы (очень фирменные на вид, даже ручки светились в темноте), и они спустились вниз.

Внизу всё было по-прежнему. Или почти все.

Ручей в вымоине разлился, широкая полоса земли вдоль его русла разбухла, напиталась влагой, превратившись в болотце. В тоннеле, ведущем к вентиляционной, стояла жуткая вонь. Не трупы, не жратва, не обычная грязь человеческая… Не поймешь. На двери вентиляционной намалеван красным разорванный надвое схематичный человечек. А из-за двери доносились громкие звуки радио: Валентина Толкунова пела «Поговори со мною, мама».

Всё, всё… да не всё.

Противоположная сторона тоннеля, через которую проходил в прошлый раз Хорь, оказалась наглухо забутована. Цементный «язык» забутовки брал начало с разбросанного по полу битого кирпича и полого поднимался вверх, через четыре метра наглухо упираясь в подпертое двутавровыми балками перекрытие.

Где-то за этим «языком» остался заброшенный секретный узел: пустые сторожевые ниши с колченогими стульями и истлевшей «Памяткой постового», подписанной в далеком 1956 году неизвестным подполковником Караваевым, остатки пульта правительственной связи, тяжелые телефонные аппараты, санузел, через который Хорь в свое время переполз на нижний уровень со стальными бункерами стратегического недостроя, и незапомнившаяся Лешему, но, несомненно, существующая дорога под Кремль. Сейчас зацементированный коридор был похож на глотку мафиози, убитого за болтливость.

– Ничего себе! – сказал Хорь.

– Ничего себе! – сказал Леший.

– Ну, и зачем вы меня сюда привели? – сказал Бруно.

Только Миша ничего не сказал, а полез в свой рюкзак и извлек плоский прямоугольный прибор с ручкой и раструбом-объективом, похожий на любительскую кинокамеру семидесятых годов.

Хорь поднялся по «языку», насколько было возможно, затем достал молоток с острым бойком и несколько раз тюкнул в забутовку. Оттуда с искрой и сухим щелчком отлетел маленький осколок. Леший ловко поймал его в свою огромную ручищу, посмотрел, подбросил в ладони и сказал:

– Они мусор со строительным раствором смешали. – Леший плюнул в сторону двери с разорванным человечком. Теперь из-за нее неслись «Яблоки на снегу». – Бдительные радиослушатели!

– Ничего, развалим! – процедил Хорь и принялся остервенело долбить замуровку. – Первый раз, что ли…

– Толщина четыре метра, плотность семьдесят два процента, объем около четырех тонн, – сообщил Миша, глядя на светящийся экранчик «кинокамеры». – Надо сверлить шпуры и закладывать взрывчатку, иначе никак…

– Что это?! – изумленно спросил маловпечатлительный обычно Хорь и повернулся к Лешему. – Ни фига себе! Ты когда-нибудь видал такую штуку?

– Обычный сканер, – буднично пояснил Миша, выключая прибор и возвращая его в рюкзак. – В Керчи, на барахолке, за пятьсот долларов купил. У военных…

– Ни фига себе! – повторил Хорь. – Что это у вас за Керчь такая?

– Ладно, короче, – противным голосом сказал Бруно, приложился к плоской бутылочке, сделал несколько глотков и вытер губы ладонью. – Мне-то куда лезть?

Хорь устало присел на корточки, положив руки на колени и свесив ладони.

– Закройся, Короткий, – сказал он, пуская дым на Бруно. – То, куда тебе лезть, за этой забутовкой. Так что можешь залезть мне в зад…

В ответ человек-ядро Бруно Аллегро швырнул в него кусок окаменевшего раствора. Кусок, не долетев, раскололся у ног Хоря. Хорь молча встал, с хрустом щелкнул пальцами, собираясь что-то сказать или, скорее всего, что-нибудь сделать с Бруно, что-нибудь такое, что прекратило бы навсегда звездную карьеру человека-ядра, но тут его взгляд упал на рассыпавшийся комок цемента. Он остановился, уставился на пол. Наклонился, поднял что-то и сказал изменившимся голосом:

– Леший…

Леший подошел. Хорь протянул ему замызганный обрывок брезента, когда-то, видно, окрашенного в синий цвет. В двух местах брезент был проклепан ржавыми заклепками.

– Узнаешь? – сказал Хорь. – Это твой старый рюкзак-«кенгуру», ты эти железки у меня дома светоотражательной эмульсией мазал.

Леший взял, осмотрел.

– Точно, – выдохнул он, что-то соображая. – Так я ж его посеял тогда…

– Ага. Я его в говнотечке одной видел, когда искал тебя. Это хрен знает где было, на третьем уровне… Не может быть! Но ведь это ж твой «кенгуру», а?… Его там в клочья порвали и извозили, будто слон жопу подтирал, я ведь помню!

Хорь бросил клок брезента на пол, вытер руки о штаны.

– Откуда он здесь взялся? Кто приволок его сюда? Уроды эти, гномы твои, что ли?… Опять?

– Больше некому, – кивнул Леший. – Выходит, это они от нас замуровались…

– А о ком вы говорите? – спросил Миша. – Кто эти «они»? Ну, которые замуровались? Какие гномы и уроды?

Леший замялся, почесал затылок, перевел взгляд с забутовки на Бруно и обратно на забутовку.

– Ну, это… Как тебе объяснить… В общем…

Миша терпеливо ждал.

– Потом скажу, – Леший полез за сигаретами.

Хорь посмотрел на них обоих, снова уставился в лицо Лешего.

– Терминатор что, не в курсе?… Ты ему не все секреты раскрыл? Странно…

Бруно отошел в сторону, отвернулся и проделал какие-то манипуляции со своим носом, словно капли от насморка закапал. Потом вернулся, поеживаясь и поигрывая сжатыми в кулаки руками. Казалось, его распирает нечеловеческая сила, как экранного супермена.

– Ну что, короче! Я готов к работе! Давно готов. И имейте в виду: Бруно Аллегро не привык тратить время зря!

Леший закурил, сощурился от попавшего в глаза дыма, кашлянул, потом глянул на часы и сказал:

– В общем, так. Есть еще одно подходящее место, где ты полностью проявишь свои таланты. Попробуем там.

Дождь над Москвой не прекращался, гудел на высокой напряженной ноте, заливая город потоками холодной воды. Приправленная мусором, нефтяным маслом и табачной горчинкой, она обрушивалась через решетки ливневой канализации вниз, там бушевала в тесном черном пространстве, закручивалась, смешивалась с фекалиями, одевалась грязной пеной и неслась дальше.