Ты очень мне нравишься. Переписка 1995-1996 - Кэти Акер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как может тело стать чем-то самим по себе, как чистая имминентность, не имея отношений с другим? Вот в чем вопрос. Стюарт Гуд в _Теораме_ намекает на последователей Спинозы, но считает, что это просто вопрос стиля. Однако можно пойти дальше…
* * * Рисунок Кэти Акер. Копия гранок «Киски, короля пиратов», которые она подарила Кену Уорку в Сан-Франциско** Киска, король пиратов / крысы едят всё / Кэти Акер /
в мертвую трясину костей и живых глаз / (я) / ххх ххх кладбище парочек в океане/ территория мертвых скунсов / правила владения / будь со мной / затонувшее пиратское судно / злобные крабы / жду тебя / секс / коробка / мы тут не пользуемся словами.
* * *Дата: понедельник, 12 февраля 1996 г. 12:57:26 -0800
Кону: [email protected]
Тема: Re: еще один день на каторге
Прочитала это только что за завтраком; я тоже возвращаюсь из Зирмы; в памяти: дирижабли свободно летают прямо за моим окном; улочки с магазинами, где морякам делают татуировки; поезда метро, полные тучных женщин, изнывающих от повышенной влажности. С другой стороны, попутчики мои клянутся, что видели всего один дирижабль, который парил среди городских шпилей, одного татуировщика, который раскладывал в лавке иглы, чернила и рисунки для наколок, и одну тучную женщину, что обмахивалась веером на платформе в ожидании поезда. Память избыточна; она повторяет знаки, чтобы город начал существовать.
Каждый раз, когда тебе снится, что я тебя трахаю, вот что случается.
Послесловие Джока Кинзеллы
Привет, К
Я забросил свое академическое предисловие к изданию переписки — и решил, что имейл (как сказала Акер: «Не очень-то академичный имейл»), который может стать введением или послесловием (на твой вкус), лучше и честнее покажет или даже олицетворит ваш с Кэти Акер е-пистолярий.
Ниже тебя ждет много нарушений канона, в частности — безумное количество скобок, и адресат этого письма (ты?) будет меняться (а как же иначе… да?), но что нам говорит об этом Акер? «То, что написано в скобках, — просто провал» …помнишь, у нее это было от сотен километров на мотоцикле, ну а я бродил в кустах под солнцем Уитбелта — и вот!
Перечитывая Акер, я наткнулся на следующее: «Прости, Кен; пожалуйста, будь моим другом». Я это понимаю. Уверен, я знаю, что это значит, помимо очевидного. Ей действительно нужен друг. Не друзья, у нее они есть, а настоящий друг. Возможно, у нее много настоящих друзей, но не тот самый, единственный друг. Может, это ключ к вашей переписке? К почти-что-любовным письмам о культурном проскальзывании и утверждении? Глубинное желание соединиться: воздушным, ризоматическим, физическим, текстуальным путем.
В чем-то я знаю (или знал) тебя достаточно хорошо, а в чем-то совсем не знаю. Помню, когда мы встретились, я сказал: «Я не типичный парень, могу и сережки носить», — и ты понял. Помнишь? А потом мы взяли друг у друга интервью о космосе, обесценивании, маскулинности, путешествии и непринадлежности. Я не был лично знаком с Кэти Акер, но чувствовал, что знаю ее (как ты увидишь дальше, я думаю, что существует узнавание через текст: да-да, опасное заявление!), но ее произведения нравились мне очень сильно еще в 80‑е. Люди тогда представлялись так: слышал, вам нравится Кэти Акер, мне тоже. Потом она пропала из моего поля зрения, а потом я переоткрыл ее, читая «Киску, короля пиратов» и «Памяти идентичности». Это немного затерлось в памяти, хотя первые столкновения с ней навсегда останутся яркими: «Кровь и кишки» и «Кэти едет на Гаити»: я написал об этом стихотворение и хотел ей послать, но не знал, как это сделать. (Тогда я был юным, очень юным. Сейчас, давно) и Акер уже мертва. После ее смерти ты написал по моей просьбе текст (для журнала, где я работал редактором). Я процитирую здесь фрагмент из него:
«Побег от функционеров языка — это ее понимание литературы авангарда. Однажды ее пути побега получат признание как изумительное дополнение к тем способам, что были впервые разработаны авангардистами. Ее произведения не наследовали Вулф или Стайн, но, подобно им, она писала, как женщина, изобретая возможности письма по ходу дела.
Подозреваю, что быть Кэти Акер — непросто. Как и Берроуз, она открыла, что, высвобождая письмо, человек еще больше осознает мельчайшие проявления фашизма в мире. Как и Берроуз, она была писателем-визионером. Ее ранние книги описывают грядущий кошмар. Но они прочерчивают также и пути выхода из него». («Моряк превратился в море», Маккензи Уорк.)
А еще я помню, как она писала о своей болезни для газеты Guardian, хотя Трейси помнит лучше меня. Это напоминает мне о памяти, которой всё это во многом и посвящено. Потому что имейлы множатся с такой скоростью, какой не знала обычная почта, разве что слуги или поверенные бегали на посылках от одного большого дома до другого, взад-вперед, взад-вперед, пряча их в ладонях за спиной или неосторожно оставляя в прихожей, чтобы другие могли распечатать их и прочесть. Да, память, потому что несколько дней, проведенных с Кэти (если я вправе — кажется, что неловко пользоваться таким неконструктивным и ущемляющим «Акер»; особенно учитывая, что как читателям нам предлагают интимное, «странный притягательный» тип имейла), тут же отзываются в тебе на множестве темпоральных уровней. Время означает потерю во многих отношениях. И воспоминание об интимном есть отчаянное желание получить знание о «другом», узнать других. Ты говоришь ей: «Я хочу узнать тебя», а она отвечает: «Ты очень мне нравишься». Это не одно и то же, но параллельные линии пересекаются и касаются друг друга то тут, то там и ставит любую науку в тупик. Но ты тоже утверждаешь, что она тебе нравится, и что борьба — это борьба — это тревога, стоящая за этим почти маниакальным обменом письмами. Хотя У Кэти на момент этой переписки нет отношений, они есть у тебя, и обоим нужно
