Провокатор - Сергей Валяев

Не поверил, и зря. На следующий день престолонаследник сидел на унитазном лепестке и страдал, отягощенный неожиданной хворью, жаловался:

— Аида отвергла. Окончательно.

— Почему?

— Животом маюсь.

— Ты ж меня не слушаешь, засранец!

— Буду слушать.

— И что же?

— Автомобиль подарю, если вернешь… невесту…

— Невесту?

— Да, я решил жениться… — Потупил взор. — Сходи к ней, пожалуйста. Вот адрес. — И черкнул закорючки на бумажном клочке. — Скажи, что я ее люблю всеми… как это… фибрами…

— Скажу, — пообещал.

И пока геморроидальный Бо, подобно политическому деятелю эпохи распада, сосредоточивался на внутренних проблемах, я отправился к его любимой невесте.

Как говорится, через страдания — к познанию мира и себя.

Невеста была омерзительна, у нее были такие кривые ноги, что возникало впечатление, что она родилась и жила на лошади. Более того, Аида имела такую растительность, что казалось — имеешь дело с дикой гориллой. Мало того — впихивала мою же голову к себе в пах и ласково урчала:

— Ну, еще… еще… еще… О-о-о, какое щастя!

Из журнальной просветительской публикации я как-то узнал: жена, любя мужа своего, решила внести в их сношения новую интимную ласку. Так супруг, дикарь, возмутился и наорал на женщину, мол, кто тебя, постельная террористка, такому эротическому безобразию научил, и энерговооруженным половым органом, как дубинкой, по ланитам… по ланитам…

Я все это к тому, что нельзя сделать счастливым того, кто сам этого не хочет.

— Простите, вы сказали: счастье? — слышу недоуменные голоса.

— Нет, — отвечаю, — я сказал: щастье!

Дело в том, что когда я слушаю политико-массовую бредятину очередных вербовщиков в туманное, но светлое и счастливое далёко, у меня возникает впечатление, что я вместе с малотребовательным народонаселением являюсь заложником душного бесконечного туннеля, похожего на уже изрядно отработанный кондом с вязкой, мутной и пустой спермой.

Скоростное шоссе, по нему мчат автомобили. Жаркое солнце бьет в лобовое стекло. В комфортабельном салоне лимузина двое: Ник и Николь, красноречиво молчащие. Красотка в джинсовом костюмчике независимо поглядывает на мелькающие изумрудные поля и такие же перелески. Молодой человек невольно косится на ее прелестные ножки.

— Русские в таких случаях говорят: на чужой каравай — варежку не разевай, — хмыкает его спутница.

Лимузин опасно виляет на трассе. Водитель, чертыхнувшись, желает достойно ответить, да только обиженно поджимает губы, устремляя взгляд к линии горизонта.

Убаюкивающий шелест шин, необратимо склоняющийся солнечный диск, мелькающие малахитовые лесочки… Хорошо!..

А на Посту происходят следующие события: огорченный жизнью Ваня оптимистично похрапывает на кушетке. Вокруг него хлопочет Любаша. Загоруйко закрывает на амбарный замок дверь каморки — там его самодельная химическая лаборатория:

— Я уж пойду, пожалуй.

— Пешком? — удивляется женщина.

— Не привыкать, — отмахивается ученый. — До Химзавода, а там автобусом.

— Бог в помощь!

— И вам его же! — покачивает головой. — Ох, Ваня-Ваня! Мир пропьет.

— Это как водится, — вздыхает Любаша. — Говорила ему, дураку: куда пить заразу в такую жарынь?

— Проспится, пусть загогулит в журнале, — делает витиеватое движение рукой в воздухе, — что принял дежурство.

— Да-да, конечно, — уверяет женщина. — Не волнуйтесь; я его, лихоимца…

— Чтоб недоразумений никаких не было… — Бормоча, Загоруйко выбирается на крыльцо; в его руках старая хозяйственная сумка.

Потом глянул окрест, вдохнул впалой грудью степного полынного привольного духа… Хорошо!..

Итак, Аида была счастлива. Ей можно было только позавидовать, но зависть, утверждают, нехорошее чувство, и поэтому я попросил удивительную женщину быть благожелательнее к моему другу. Но она, бесхитростная, тут же мне такое сказала, что я понял: автомобиль не увижу. Что же она, изысканная белошвейка, сказала? Она сказала:

— У него воняют носки.

— Как? — не понял я.

— И ноги тоже. Как сыр.

— Ты любишь сыр?

— Я люблю тебя, Алекс.

— Если ты любишь меня, — сказал я, — то полюби и сыр.

— Почему?

— Потому что у него запах ног и носков моего товарища.

— Нет! — решительно отвечала привередливая прелестница. — Он… он… еще газы пускает… когда на мне… и когда ест…

— Надо терпеть, — отвечал я. — Бог терпел и нам велел.

— А я не хочу терпеть.

— Тогда прощай!

— Подожди, не уходи, я еще хочу щастя, — просила.

— За счастье надо платить.

— А что мне делать, если и вправду не люблю сыр?

— Выходи замуж за Бо и стирай носки в холодной воде.

— И ты меня будешь любить, Саша?

— Нет.

— Почему?

— Умру.

Вынужден вновь, как Автор, вмешаться в стройный, но абсурдный ход повествования. Вернее, вмешивается жена. Вечером, я обнаруживаю ее на кухне, которая одновременно служит для меня рабочим кабинетом. Жена тихо, как птица, сидит в потемках, это меня настораживает.

— Что такое? — включаю светильник. Лицо жены — лицо человека, отравившегося в очередной раз пищевым продуктом. И я волнуюсь. — Ты что-то съела, дорогая?

— А ты? Ты ничего не съел?

— Утром. Хлеб с маслом.

— По-моему, ты объелся белены. Утром.

— Я не понимаю твоих шуток.

— А я твоих! — И безжалостно трепыхает рукописные страницы. — Это что такое?.. Ты обо мне подумал? О себе подумал? О ребенке?!

— Ты беременна? — Плюхаюсь на колени, прислоняюсь ухом к мелкому животу. — Не ошиблась?

— Ошиблась, что связалась с тобой.

Я не слушаю: а кто там? Мальчик или девочка?

Любимая страдает, любимая пихается, любимая кричит, что я бесконечно пошл, что я замахиваюсь на самое святое, на единственное, что у нас осталось…

— У кого? У нас?

— У народа! — Моя женщина прекрасна в праведном гневе.

— Народ? — удивляюсь я. — Где он? — заглядываю под стол, табуреты, в посудомойку, в шкаф. — Эй, народ, выходи!..

— Прекрати!

— Нет народа, — развожу руками. — Весь вышел. Остался один гурт, то есть стадо, а в таком стаде все счастливы и испытывают самые трепетные и нежные чувства к своему пастырю.

— Я не хочу тебя слушать, паразит!

— Все это называется харизмой.

— Не ругайся!

Я смеюсь: милая, это неприличное слово всего-навсего обозначает отношение овец к пастырю… беспрекословное… любвеобильное, и если пастырю вдруг вздумается повернуть в пропасть…

— Но мы же не овцы, — замечает жена. — И не свиньи.

— А кто же мы?

— Я, наверное, в твоих глазах обезьяна?

Я взрываюсь: почему в моих бумагах постоянно производится сыск? Герой — не Автор, Автор — не Герой; Автор не отвечает за помыслы и деяния откровенничающего прохвоста, мало ли что ему, молодчику, в голову ударит… как какому-нибудь пастырю…

— А еще фантастическая феерия! — плачет жена.

— Что? — не понимаю. — Фантастическая феерия?

— Это что?

— Это… это игра воображения. Ты отказываешь мне в игре воображения?

— Я тебе никогда не отказываю, — страдает. — Ты меня не любишь.

— Люблю, — утверждаю. — Люблю.

— Я же для тебя в постели кто? Обезьяна?

— И вовсе нет.

— А кто же?

— Ты?

— Я… я…

— Ты… приятное во всех отношениях невиданное зверюшко.

— З-з-зверюшко? — рыдает.

— Зверюшко, — подтверждаю.

— А как я пахну? — рыдает; я целую солено-маринованное родное лицо.

— Пахнешь счастьем, — отвечаю.

— Счастьем? — не верит.

В х-фокусе объектива — прекрасная счастливая планета Земля.

На околоземной орбите — спутник-разведчик. Он ведет секретную съемку Объекта. Средний план: огромный аэродромный ангар в степи, огороженный колючей проволокой; пристроечка Поста у металлических ворот. Крупный план: осколки стекла под металлическим брусом. Снова средний план: разбитая ухабами дорога, по которой тащится невразумительный человечек.

Скоростная трасса — убаюкивающий шелест шин. И вдруг машина съезжает на проселочную дорогу, качается на колдобинах. На немой вопрос спутницы Ник отвечает:

— Пилот устал. Привал.

Лимузин мотает на непроходимой дороге, ведущей к местной речушке.

— Ой! Куда мы?.. Боже мой! — страдает Николь.

— Не пугайся, милая. Это только начало, — мстительно усмехается водитель, — нашего полета. Обещаю как бывший летчик.

— Что?! — прыгает на сиденье, точно кукла.

— Какой русский не любит быстрой езды!

— Ничего не слышу… О, какая глушь!

Наконец наступила первозданная тишина. Бархатная пыль падала на лобовое стекло. В чистых небесах катило гигантское велосипедное колесо с лучами-спицами. Ультрамариновая излучина речки манила.