Да, та самая миледи - Юлия Галанина

Через девять дней после того, как судно вышло в море, впереди показался Туманный остров, берега Финистера.

Мои предположения оправдались: в Портсмуте полным ходом шла подготовка к выходу новой эскадры. Как раз во время нашего прибытия на воду спускали еще четыре больших военных корабля. Заходящее солнце поблескивало в окошках их кают.

В подзорную трубу, любезно одолженную мне капитаном, я даже разглядела на молу группу пышно одетых людей, наблюдающих это событие. Глаза мои ошиблись, выдавая желаемое за действительное, или это было на самом деле, но под одной из шляп с лихо закрученным белым пером мне почудилась голова Бекингэма.

Над портом носились чайки. Пахло гнилой рыбой.

Капер стал на рейде.

Почти сразу же борт к борту к нему остановился сторожевой катер, спустивший шлюпку, направившуюся к нашему трапу.

Шлюпка, которую двигали по волнам восемь гребцов, доставила на наше судно офицера флота Его Величества. Тот переговорил с капитаном и вызвал всех, находящихся на борту, на палубу.

Бурча и чертыхаясь, команда и пассажиры выстроились в носовой части капера.

Пройдя наш неровный, настороженный строй, человек с катера задержался взглядом на мне, но ничего не сказал. Все это было, по меньшей мере, неприятно. Все напряженно ждали, что же будет дальше.

Офицер с катера, молодой человек лет двадцати пяти — тридцати, неожиданно взял на себя обязанности лоцмана и, заняв место капитана, повел капер в гавань. Катер держался рядом. Он был неплохо вооружен для своих размеров, — шесть пушек выразительно скалились с его бортов.

Пока мы пробирались меж стоящих в гавани кораблей, вечер превратился в ночь. Стало еще холоднее.

Наконец мы добрались до места, куда счел нужным привести корабль свалившийся на нашу голову непрошеный лоцман. Он же приказал погрузить мои вещи в шлюпку и предложил мне проследовать туда же.

Это еще по какому праву?

— Кто Вы такой, милостивый государь? — поинтересовалась я. — И почему Вы так любезны, что оказываете мне особое внимание?

— Вы можете догадаться об этом по моему мундиру, сударыня, я офицер английского флота, — равнодушно-вежливо ответствовал он.

По мундиру, разумеется, можно догадаться практически обо всем, вплоть до того, что кушал утром его владелец… Как это я сама не догадалась…

— Но неужели это обычно так делается? Неужели офицеры английского флота предоставляют себя в распоряжение соотечественниц, прибывающих в какую-нибудь гавань Великобритании, и простирают свою любезность до того, что доставляют их на берег? — не унималась я, непонятливая.

— Да, миледи, но это обычно делается не из любезности, а из предосторожности: во время войны иностранцев доставляют в отведенную для них гостиницу, где они остаются под надзором до тех пор, пока о них не соберут самых точных сведений.

Очень похоже на откровенную ложь, хотя придраться не к чему. А почему он назвал меня миледи? Из любезности?

— Но я не иностранка, милостивый государь. Меня зовут леди Кларик, и эта мера… — сообщила я ему.

— Эта мера — общая для всех, миледи, и Вы напрасно будете настаивать, чтобы для Вас было сделано исключение.

Да, вот положение… Сбежать некуда, придется пока подчиниться. з — В таком случае я последую за Вами, милостивый государь.

Я позволила офицеру свести меня по трапу в шлюпку и усадить на расстеленный на корме плащ.

— Гребите! — скомандовал офицер матросам.

Шлюпка понеслась к берегу. Там уже стояла карета. Офицер первым вышел на набережную и подал мне руку.

— Эта карета подана нам? — цасторожилась я.

— Да, сударыня.

— Разве гостиница так далеко?

— На другом конце города.

А четверо из гребцов тоже вышли на берег.

— Едемте.

Карета повезла нас прочь от набережной. Покачивались, словно махая нам вслед, сигнальные фонари на мачтах.

Офицер застыл напротив меня с непроницаемым лицом. Ничего не выражали впалые голубые глаза, плотно сжатый рот, выступающий подбородок. Даже редкие каштановые волосы на покатом лбу умудрялись ничего не выражать. Лишь воинственно торчащая бородка заявляла: я при исполнении.

Время шло, а гостиница не появлялась. Выглянув из окна кареты, я увидела, что домов вокруг не было и в помине, лишь черные деревья окружали дорогу.

— Однако, мы уже за городом! — сообщила я офицеру.

Офицер никак не отреагировал.

— Я не поеду дальше, если Вы не скажете, куда Вы меня везете. Предупреждаю Вас, милостивый государь!

Офицер по-прежнему молчал.

— О, это уже слишком! — воскликнула я. — Помогите! Помогите!

Желающих спасти меня почему-то не нашлось. Лишь карета понеслась еще быстрее.

Испепелив невозмутимого офицера взглядом, я попыталась открыть дверь кареты.

— Берегитесь, сударыня, — заметил мой спутник. — Вы расшибетесь насмерть.

Это в мои планы пока не входило, пришлось вернуться на место. О-о, дьявол, злость забурлила внутри меня, а нет ничего хуже бессильной злобы, она отнимает способность здраво рассуждать и быстро Принимать правильные решения. Офицер немного ожил и с удивлением наклонился, рассматривая мре лицо. Наверное, никогда не видел сильного проявления эмоций на лицах своих подопечных. Это меня отрезвило. Ладно, от ярости перейдем к кротости.

Жалостливым-жалостливым голосом я пролепетала:

— Скажите мне, ради бога, кому именно — Вам, Вашему правительству или какому-нибудь врагу — я должна приписать учиняемое надо мной насилие?

— Над Вами не учиняют никакого насилия, сударыня, — с высокомерием заявил офицер. — Ваше нынешнее положение — просто мера предосторожности, которую мы вынуждены применять ко всем приезжающим в Англию.

— Так Вы меня не знаете вовсе? — всхлипнула я.

— Я впервые имею честь видеть Вас! — твердо заявил мой собеседник.

— И скажите честно — Вы же не питаете ко мне никакой личной злобы? — Если вскинуть глазки вверх на собеседника, получается неплохое выражение оскорбленной невинности.

— Никакой, клянусь Вам.

Ну что же, это радует. Посмотрим, как можно будет использовать.

Изредка печально вздыхая, я съежилась в углу кареты, и дальнейший путь прошел в полном молчании.

Путешествовала я в компании с офицером английского флота около часа. Затем карета остановилась. Раздался звук, который бывает, когда отодвигают тяжелые кованые ворота. Зашуршал под колесами кареты песок. Где-то совсем рядом море гулко билось о скалистый берег.

Опять карета покатилась по твердой поверхности и остановилась. Офицер выскочил и застыл, ожидая меня. Все, конец пути.

Я оперлась на поданную руку и вышла. Карета стояла во дворе-колодце высокого строения, окружавшего двор с четырех сторон. Замок на берегу моря… Что этот молодчик плел про гостиницу?

— Все-таки, я пленница, — послала я офицеру милую улыбку. — Но это ненадолго, я в этом уверена, моя непорочность и ваша любезность в том порукой.

А если не непорочность, то умение выпутываться из самых запутанных ситуаций…

Офицер промолчал, видимо, у него было свое мнение на этот счет. Он вынул из-за пояса боцманскую дудку и трижды свистнул, умудрившись выдуть из этого немудреного инструмента три разных ноты. Боже, да это целый концерт!

Появились люди, занявшиеся лошадьми и укатившие карету. Офицер пригласил меня пройти в"дом. Хорошо, войдем в тюрьму точно так же, как входили в Виндзор.

Низкая дверь впустила нас в сводчатый, темный коридор. Маленький источник света теплился где-то далеко в глубине его. Офицер провел меня к каменной винтовой лестнице. Мы поднялись по ней и остановились перед одинокой дверью.

Отпертая ключом, дверь тяжело повернулась на петлях, и открыла доступ в мою камеру. Чтобы догадаться, что это камера, даже если раньше не было никаких оснований так думать, достаточно было взглянуть на решетки на окнах. Крепкие засовы на ее внешней стороне свободе передвижения жильца по замку тоже не способствовали.

Но обставлена комната была неплохо.

Я порядком утомилась и за время долгого путешествия по водам, и за короткий промежуток поездки в карете, поэтому облегченно упала в кресло и закрыла глаза, используя каждый миг для отдыха.

Сквозь полуопущенные ресницы было видно, как солдаты морской пехоты внесли сундуки и баулы, которые любезно ждали меня на корабле, когда я до него добралась, как презент кардинала в искупление того, что я отправилась в далекое путешествие из-под Ла-Рошели в одном платье.

Вместо словесных команд офицер свистел своим подчиненным, как дрессированным собачкам, в редких случаях направляя их действия жестом руки. В интересном зверинце я нахожусь. А может, у них вырваны языки? Мой дорогой супруг, граф де Ла Фер, помнится, тоже обожал натаскивать своих слуг, чтобы они понимали его без слов. А если не понимали, хлестал хлыстом. Быстро научились.

Может быть, немного разрядить человеческой речью эту безмолвную обстановку?