Да, та самая миледи - Юлия Галанина

Он почему-то вскочил и отступил на шаг назад. Забавно… Боится?

— Или, вернее, Вы меня оскорбляете! — уточнила я и тоже приподнялась.

Может его укусить? Все-таки полегче станет.

— Оскорбляю Вас? — состроил презрительную усмешку Винтер, отступая еще на шаг. — Неужели же, сударыня, Вы в самом деле считаете, что Вас можно оскорбить!

Ну разве можно так повторять чужие слова? Если в устах де Ла Фера они звучали праведным гневом, то Винтер пропищал их бледно, почти бесцветно.

Нельзя же, в самом деле, выказывать полное презрение к падшей, слабой женщине и при этом настойчиво отступать, словно от клетки со львом.

— Вы, милостивый государь, или пьяны, или сошли с ума! — объяснила я деверю его состояние. — Ступайте прочь и пришлите мне женщину для услуг.

— Женщины очень болтливы, сестра! — Деверь наконец-то зашел за стол и стал похрабрее. — Не могу ли я заменить Вам горничную? Таким образом, все наши семейные тайны останутся при нас.

Ну что такому безумцу скажешь? Только одно:

— Наглец!

Вот и повод немного попортить дорогому брату внешность, о которой он так печется. Не покусать, так поцарапать.

Но Винтер со страху, похоже, вспомнил, что у него есть шпага. Он положил руку на ее эфес, выпятил грудь и заявил:

— Эге! Я знаю, что Вы имеете обыкновение убивать людей, но предупреждаю: я буду защищаться хотя бы и против Вас!

Боже, какой храбрец! Ну прямо Лев Иудейский!

— О, Вы правы, у Вас, пожалуй, хватит низости поднять руку на женщину, — подтвердила я.

— Да, быть может! — гордо ответил Винтер. — К тому же у меня найдется оправдание: моя рука будет, я полагаю, не первой мужской рукой, поднявшейся на Вас!

И упивающийся долгожданным моментом деверь обвиняющим жестом ткнул меня в левое плечо.

Ну уж не Вам, дорогой брат, об этом рассуждать. Вы из числа тех, кто радостно идет по протоптанному следу, будь то обнаружение чужого клейма или посещение, к примеру, девушки, которую до вас уже обесчестил другой благородный человек.

Главное для Вас, что все так делают, значит, Вы не хуже остальных.

— Рычите, сколько Вам угодно! — бросил Винтер, еще крепче сжимая шпагу. — Но не пытайтесь укусить! Потому что, предупреждаю, это послужит Вам только во вред: здесь нет прокуроров, которые заранее определяют права наследства, нет странствующего рыцаря, который вызвал бы меня на поединок из-за прекрасной дамы, которую я держу в заточении, но у меня есть наготове судьи, которые, если понадобится, сумеют справиться с женщиной, настолько бесстыдной, что она при живом муже осмелилась сделаться женой моего старшего брата, лорда Винтера, и эти судьи, предупреждаю Вас, передадут Вас палачу, который сделает Вам одно плечо похожим на другое!

И еще поэтому я ненавижу грандов!

Один владетельный придурок, полновластный хозяин в своих землях, без правил и закона учинил дикую казнь жене, а затем исчез, устранив всякую возможность считать его живым! Второй такой же угрожает мне учинить расправу силами своих карманных судей за то, что мой драгоценный супруг сказался мертвым!

Тысячу раз был прав Ришелье, когда говорил, что надо выжигать эту раздирающую страну заразу, учить их на плахах тому, что называется любовью к родине, к государству, чьим нервом они являются, что пока не будет в стране власти одного короля и одного закона, порядка ждать бесполезно! Так и будут вершить в своих землях суды над неугодными людьми, попирая все человеческие и божеские законы, опираясь лишь на собственное самодурство, подлецы!

А с какой злобой Винтер вспомнил о прокурорах! Для него, помнится, было большим ударом после смерти старшего брата узнать, что он не много выиграл от такой тщательно продуманной утраты! И эта пьяная, шатающаяся по грязным девкам в мерзких кабаках свинья смеет обзывать меня бесстыдной женщиной, прокравшейся на супружеское ложе его брата! Безупречный лорд!

Похоже, Винтер испугался, увидев, как изменилось мое лицо. Но, желая заглушить в себе, вооруженном до зубов мужчине, страх перед безоружной женщиной, он продолжал громким голосом:

— Да, я понимаю, что, получив наследство после моего брата, Вам было бы приятно наследовать и после меня!

Ну что Вы, лорд, крайне неприятно…

— Но знайте наперед, — кричал Винтер. — Вы можете убить меня или подослать ко мне убийц — я принял на этот случай предосторожности: ни одно пенни из того, чем я владею, не перейдет в Ваши руки! Разве Вы недостаточно богаты, имея около миллиона? И не пора ли Вам остановиться на Вашем гибельном пути, если Вы делали зло из одного только ненасытного желания его делать?

В эту минуту у меня мелькнуло сомнение: а не свихнулся ли, в самом деле, мой дорогой брат? Эти громкие (в прямом смысле) слова говорит человек, который имеет неопровержимые доказательства, что теперь у меня нет ни единого су? Человек, имеющий свидетелей, подтверждающих, что мой второй брак не только недействителен, но и противозаконен? А уж его жалкая по сравнению с моим миллионом трехсоттысячная рента для меня также достижима, как казна Тауэра. Но вот мой миллион теперь практически весь его, достаточно предъявить прокурору показания де Ла Фера!

Так чего же он орет как резаный, что я его собираюсь убить, если он хочет держать меня тут до скончания века?

И вообще, не предназначены ли эти громкие звуки для тех, кто находится за дверью, а вовсе не для меня?

— О, поверьте! — прошипел Винтер, неожиданно с крика переходя на зловещий шепот. — Если бы память моего брата не была бы для меня священна, я сгноил бы Вас в какой-нибудь государственной тюрьме или отправил бы в Тайберн на посмешище толпы! Я буду молчать, но и Вы должны безропотно сносить Ваш плен!

Ах, вот чего мы боимся! Не священная память брата, а мои неудобные показания удерживают его от помещения меня в Тайберн или другую тюрьму! Мы предпочитаем решить дело по-семейному: тихие убийства, негромкие аресты, еле слышные казни…

— Дней через пятнадцать-двадцать я уезжаю с армией в Ла-Рошель, — торопливо говорил деверь, — но накануне моего отъезда за Вами прибудет корабль, который отплывет на моих глазах и отвезет Вас в наши южные колонии. Я приставлю к Вам человека, и, будьте покойны, он вышибет Вам мозги при первой Вашей попытке вернуться в Англию или на материк.

Вот и все прояснилось: меня пристрелят при попытке к бегству, лишь судно отойдет от порта на расстояние пушечного выстрела. И выкинут где-нибудь в открытом море.

Разумно. Все будет сделано чисто, не подкопаешься. И дорогой брат совершенно ни причем, жертва не вынесла тягот путешествия. Это лучше, чем возиться с прокурорами, запутанными правилами о наследстве и прочей бумажной волокитой. Ведь это все высосет массу денег, а миллион такой маленький, что его поневоле не хочется делить даже с судебной системой. И к тому же такой исход прекрасно решает проблему мушкетеров, любезно предупредивших Винтера. Всем хорошо.

А свое особое мнение я оставлю при себе.

— Да, а пока что Вы будете жить в этом замке, — продолжал Винтер. — Стены его прочны, двери крепки, решетки на окнах надежны, к тому же Ваше окно выходит прямо на море. Мои люди, готовые отдать за меня жизнь, стоят на страже перед этой комнатой и стерегут все проходы, ведущие во двор. Да если бы Вы и пробрались туда, Вы должны будете еще проникнуть сквозь три железные решетки. Отдан строгий приказ: один шаг, один жест, одно слово, указывающее на попытку к бегству — ив Вас будут стрелять. Если Вас убьют, английское правосудие, надеюсь, будет мне признательно, что я избавлю его от хлопот…

Со стороны деверя было очень любезно ознакомить меня с условиями содержания. Такого количества полезных сведений сама бы я не собрала.

— А-а! — вскричал Винтер, словно поймал меня на месте преступления. — Вы, кажется, успокоились! На Вашем лице показалась прежняя самоуверенность. Вы рассуждаете про себя: «Пятнадцать — двадцать дней… Ничего, ум у меня изобретательный, я что-нибудь придумаю, да придумаю! Я чертовски умна и найду какую-нибудь жертву. Через пятнадцать дней, — говорите Вы себе, — меня здесь не будет». Что ж, попробуйте!

Если я не ослышалась, дорогой брат бросает мне вызов?

Приятно слышать, что я чертовски умна, и озвучивает он мои мысли правильно, только вот выражение самоуверенности мы сейчас поправим на более уместную тоскливую тревогу.

— Офицера, который остается здесь начальником в мое отсутствие, Вы уже видели, следовательно, Вы его уже знаете; он, как Вы сами видели, умеет исполнять приказания, так как — я знаю вас — на дороге из Портсмута сюда Вы, наверное, попытались заставить его говорить. И что Вы относительно этого скажете? Разве мраморная статуя могла быть молчаливее и бесстрастнее его? Вы уже испытали на многих силу Вашего обольщения, и, к несчастью, Вам это удавалось, но попробуйте на этот раз, и, черт возьми, если Вам удастся, то я скажу, что Вы сам дьявол!