АЯУАСКА, ВОЛШЕБНАЯ ЛИАНА ДЖУНГЛЕЙ : ДЖАТАКА О ЗОЛОТОМ КУВШИНЕ В РЕКЕ - Кузнецова

в двух самых критических порталах индивидуального существования – то

есть на входе и на выходе, при рождении и во время смерти -- каждый

человек оказывается в экзистенциальном одиночестве, полном,

окончательном и обжалованию не подлежащем. обжаловать? Кому?

Жаловаться? На что? Сам же и возвел стены своей темницы - кто тебе был

виноват.

Но оказываемся мы в одиночестве не только в самих порталах. Даже

приближаясь к ним, мы автоматически попадаем в зону отчуждения. Тут как

раз и потребуется вся доступная сила - как тела, так и духа, чтобы попасть

на твердую землю и чтобы удержаться на ней. Вот для таких форс-

мажорных и пограничных ситуаций нужно не полениться накопить ресурсы,

и речь идет, конечно, не о ресурсах внешних. Внешние ресурсы хоть хороши

и обширны, но второстепенны, кроме того, и не всегда успеешь к ним

дотянуться. Я тогда очень этой истиной прониклась.

Вообще, кто принимал аяуаску, тот знает, что мир, куда она заводит,

совершенно непризрачный и отнюдь нефантазийный, а наоборот, очень даже

конкретный. Видения могут быть настолько реальными, что люди начинают

от них защищаться и могут попутно нанести себе серьезные физические

увечья. Это, кстати, одна из причин, почему безопаснее принимать аяуаску с

шаманом. Предполагается, что икарос, которые он поет, будут нашими

проводниками в мире аяуаски, что они не дадут заблудиться и сгинуть от

нападений обитателей того мира и что, держась за мелодию песни, всегда

можно найти дорогу обратно в привычный для нас мир имен и форм.

Однако, тут, похоже, тоже существовали варианты. Икарос, которые

безостановочно пел Вилсон, как мне тогда казалось, не были никакой не

путеводной нитью, а наоборот, ощущались как непосильное бремя, тяжкое и

давящее и от которого мне было никак не избавиться - никакими силами, и

от них становилось только хуже. Если честно, мне хотелось только одного:

чтобы он замолчал. Умолк. Растворился в своей песне. Исчез. Мне казалось,

что если наступит блаженная тишина, то именно она принесет желанное

освобождение от огнедышащих вулканов, пробудившихся в моем теле. Но

избавиться от этого непосильного бремени икарос я уже не могла, потому

что к этому времени они зазвучали внутри меня, войдя в резонанс с каждой

клеточкой тела, заставляя ее в ответ вибрировать и звенеть.

Мне захотелось получить инструкции от продвинутого Вилсона: ну и что же

теперь делать? как отсюда теперь выбираться? - Вот уж Сусанин, завел к

краю пропасти... – беспомощно думала я. – Дорогу-то хоть обратно знает?

Я сложила воедино три хриплых слова – estoy muy mal – мне очень плохо – и

они проскрипели в сухом, как африканская пустыня, горле. Он чуть

повернулся на звук моего голоса, и, отчетливо артикулируя слова голосом

чистым и ясным, ответил совершенно невозмутимо, чтобы я села поудобнее

и сконцентрировалась. Поудобнее... и так в падмасане сижу, куда еще

удобнее... сконцентрировалась... как?... и потом, что значит,

сконцентрировалась? сконцентрировалась на чем? На вибрациях и вулканах?

Потому что ничто другое не имело ни малейших шансов проникнуть в мой

внутренний мир.

Тут по аналогии с моим текущим состоянием на память мне пришел рассказ

одного интересующегося энтеогенами американского журналиста. Он

проделал немалый путь из Нью-Йорка в чудную африканскую страну под

названием Габон – ни много ни мало, а семь тысяч миль! - чтобы

приобщиться к ибоге, энтеогену местного африканского племени и написать

про это статью для своего музыкального журнала.

По установившейся в племени традиции его церемония инициации должна

была продолжаться несколько ночей подряд. Уже в первую же ночь у моего

соратника по эксперименту зародились некоторые сомнения насчет

разумности затеянного мероприятия. Зато ко второй ночи он быстренько во

всем уже успел разобраться и ни за какие коврижки не соглашался съесть

еще хотя бы немного этой ибоги – даже несмотря на воинственные

увещевания вождя племени, одетого в соломенную юбочку – вождь при

этом время от времени недружественно потрясал зажатым в руке копьем,

где поблескивал острый наконечник. Но все увещевания вождя были напрасны, даже несмотря на копье и наконечник. И дело было даже не в вкусе ибоги – объяснял журналист-экспериментатор, - хотя вкус у нее был тоже характерный, и забыть его было бы непросто: она напоминала ему опилки, смешанные с серной кислотой. Дело было в общем состоянии, которое эти опилки провоцировали. Его я тоже теперь хорошо понимала.

Как никто другой.

26. НОЧЬ В ДЖУНГЛЯХ — 4

И вдруг, оторвав меня от мыслей о журналисте-искателе на свою голову

приключений, произошло что-то неожиданное. Прямо передо мной

неожиданно материализовались молодые мужские лица: темная и гладкая

индейская кожа, большие блестящие глаза. Мужчин было двое. Я вгляделась

в них повнимательней, пытаясь вспомнить этих людей, но нет, они мне были

явно незнакомы. Потом также внезапно как появились, они исчезли. Их

сменила серебристая и светящаяся речная гладь, уходящая в бесконечную

даль. Чем дальше вперед я в эту даль смотрела, тем больше - по законам

перспективы - водная гладь сужалась, пока не превратилась в узенькую

сверкающую горизонтальную полоску, а потом и сама полоска схлопнулась

в мерцающую точку.

Хотя эта точка-бинду казалась закрепленной стационарно, сама водная гладь

подо мной находилась в движении, источник и точка отсчета которого мне,

как наблюдателю, затерявшемуся внутри наблюдения, были неясны: то ли

сама даль стремительно надвигалась на меня, то ли это я сама неудержимо

неслась в ускользающую даль, к этой сверкающей и загадочной точке.

Неслась... однако тут и речи не было о моем материальном теле, вместо

этого какая-то другая, нематериальная составляющая меня каким-то образом

стремительно летела к горизонту, и само ощущение полета казалось

радостным, счастливым и очень-очень знакомым.

Это разделение на «меня» и на «мое тело» принималось тогда на уровне

констатации факта, оно было настолько естественным, что никаких

вопросов не вызывало. Тело недвижно сидело на лавке, а я летела к точке на

горизонте - или она ко мне. И это казалось естественным и нормальным.

Но что меня тогда поразило больше всего, так это точка-бинду. Откатываясь

вдаль, она тем самым создавала пространство и время – я видела, как они

раскатывались передо мной безграничным ковром, созданным из самого

света. Она создавала его не сама по себе, а именно благодаря моему полету,

потому что именно он выводил ее из состояния покоя-нидры и заставлял

двигаться: до того, как начался мой полет, нового пространства и времени

просто не существовало, потому что они удобно лежали в ней двудольным

семенем: неразделенно и непроявленно.

Потом речной горизонт исчез, и на его месте появился пологий берег,

похожий на берег озера Онтарио. На нем были разбросаны какие-то

некрупные круглые камешки. На ощупь они были гладко-ноздреватые, а на

вид - темно-коричневые.

Оба видения были очень отчетливые, как короткометражные HD фильмы,

сделанные на высококачественной японской аппаратуре. Видимо, для

спецэффекта о вневременном характере происходящего, они были

выдержаны в легких сепиевых тонах, как это бывает на старых, слегка

выцветших фотографиях. От лиц, и почему-то от водной глади тоже веяло

отстраненностью и покоем.

Эти лица – знаете, чем они особенно притягивали к себе? Казалось, что за

спокойствием темных индейских лиц скрывалась какое-то сбереженное

знание, которое для нас, обитателей нашего продвинутого и

цивилизованного мира - в отличие от их, который наша цивилизация

называет примитивным - уже стало загадкой, тайной за семью замками.

Казалось, это знание переносит их в качественно иное состояние бытия –

бытия, о котором мы, люди, образованные и обкатанные в системе других

ценностей, могли только смутно догадываться — и мечтать. Обладатели

этих лиц словно совершили квантовый скачок из мира феноменального в

мир мифологизированный, там обосновались и жили в нем параллельной

нам жизнью. Точнее было бы, конечно, сказать, не параллельной, а вообще

жизнью перпендикулярной.

Из всего этого я поняла, что меня, как и давешнюю американскую студентку,

не иначе как тоже загрузили новыми впечатлениями и информацией. Не

знаю как ей, но мне на их осознание потребовалось время. Много времени.

Дешифровка происходила постепенно, в свете новых знаний, и которые, в