АЯУАСКА, ВОЛШЕБНАЯ ЛИАНА ДЖУНГЛЕЙ : ДЖАТАКА О ЗОЛОТОМ КУВШИНЕ В РЕКЕ - Кузнецова

Вот елки, если знал, что активизируется, так зачем было предлагать

искупаться? Но я, понятно, вслух ничего не сказала, а вместо этого

приступила к программе Остапа Бендера по спасению утопающих.

Если спасение находится в моих собственных руках... а то в чьих же еще...

то надо попробовать расширяющее дыхание. Это методика не противления

боли, а наоборот, ее приятия, и тогда она вроде бы отступает, побежденная.

Так говорят, во всяком случае. Я сидела на пенечке рядом с домом и дышала.

Вдох... еще раз вдох... да... правду говорят: методика непротивления боли

работала хорошо. Но, как оказалось, только наполовину.

Пока я медленно – три раза в минуту вдыхала – все шло просто отлично, но

наступал момент, когда вдыхать уже было некуда и надо было переходить к

выдоху. На этой стадии от боли ногу подбрасывало.

- Ну ничего, - опять-таки стоически утешали меня мужчины, которых никто

не кусал. – Ничего. Как только примем аяуаску, боль сразу и утихнет.

Было шесть вечера. К аяуаске мы приступили, когда уже основательно

стемнело, часов в восемь. Как и было обещано, уже через несколько минут

после принятия аяуаски о боли в ноге я и думать забыла. Потому что, приняв

аяуаску, думать мне пришлось совсем о другом.

23. НОЧЬ В ДЖУНГЛЯХ — 1

Дом, где проходила наша церемония аяуаски, был свежий, замечательный и чистый, даже несмотря на присутствие прочно и навечно обосновавшихся там летучих постояльцев – это я про летучих мышей говорю. Спешу заверить защитников окружающей среды, что эти мыши были - как читатель увидит - на редкость самодостаточными, и наша церемония не потревожила их никак.

Дом этот был немаленький — что по площади, что по высоте. Стволы-опоры

первого этажа были метра два в высоту, второй этаж – высотой метра три, и

это все не считая остроконечной пальмовой крыши, которая буквой А

накрывала здание сверху. Он находился в завершающей стадии

строительства, которая, как мы все знаем, может быть стадией переходной, а

зачастую может быть и стадией окончательной. В смысле, что таким

недостроем он и останется навсегда. Некоторым домам это состояние не

очень идет, но в данном случае дом, может быть, и казался замечательным

именно из-за этой незавершенности, в нем была некая интригующая

недосказанность и каждый мог запросто восполнить недостающие элементы

на свой вкус и лад.

Структура дома являла собой лучшие строительные находки сельвы. Стены

были возведены только вокруг второго этажа - он занимал метров

шестьдесят, а первый этаж под ним состоял из четырех столбов и полностью

открытого пространства. Там можно было сушить белье и готовить еду во

время тропических ливней. Еще можно было нужные вещи складировать в

особо больших объемах – кто из живущих в городских квартирах не мечтал

о таком гиперпространстве? А еще при желании можно даже животных

разводить. Но это все в принципе, потому как виды у Вилсона на этот дом и

на прилегающую территорию были совсем другие.

- Рядом я хочу еще одно здание построить, - сказал он, - и открыть здесь

центр целительства. А вокруг центра чтобы было двадцать пять гектаров

сельвы... нетронутой, первозданной... Я так и сделаю, потому что они лично

мне принадлежат... – добавил он для ясности.

Про эти двадцать пять гектаров он сказал как бы между делом, из чего было

легко предположить, что, здесь, в сельве, владеть не то что двадцатью

пятью, а даже сотней-другой гектаров – дело совсем пустяковое. И что для

него лично главное достоинство владения землей в сельве заключалось в

том, что это давало ему возможность сберечь ее экосистему.

- Сельва вокруг нас – первичная. Тысячи лет ушло на ее создание - тысячи

лет. Другой такой в мире нет — и уже не будет. Столько растений, и бабочек,

и птиц, и животных... все уникальные... все. Многие владельцы сельвы

сейчас вырубают ее — а все для чего? – он неодобрительно хмыкнул. -

Чтобы расчистить себе участки под ананасы да под юкку... все на продажу

идет. Так первичная сельва постепенно и исчезает с лица земли - день за

днем. Мои же соседи ее и уничтожают — а я этого делать не стану: все

оставлю, как есть — чтобы животным было где жить, а растениям – расти.

Говорил он неторопливо, с паузами, но чувствовалось, что мысли свои он

уже обкатал в голове не раз.

Однако пока центр целительства был в проекте, а строительство – в

процессе. В практическом плане это выражалось в том, что на второй этаж

дома можно было попасть только по узкой приставной лестнице — весьма

ненадежной на вид: она была сколочена из тонких стволов молоденьких

деревьев. Увидев ее, я тут же стала прикидывать, какие у меня будут шансы

к отступлению: как же я буду спускаться по ней, когда выпью аяуаску?

координация движений ведь будет затруднена... Но тут, как показали

дальнейшие события, я сильно погорячилась. Затруднена... как оказалось, о

координации не пришлось заботиться вообще, потому что координировать

оказалось нечего ввиду невозможности совершать сами движения.

Второй этаж здания подпирали очищенные от коры крепкие, крупные и

уходящие глубоко в землю стволы специально подобранных для этого

деревьев из особых сверхпрочных пород. Они должны выдержать не только

вес второго этажа и всего, что в нем находится, но еще и противостоять

контакту с землей и не поддаваться гниению, даже во время сильных и

частых дождей.

Но думай – не думай, а других альтернатив вхождения в дом, так же как и

выхода из него, не было. Я забралась по хлипкой приставной лестнице на

второй этаж, выпрямилась и прошла по неогороженному деревянному

настилу. Если его со временем оградить перилами — что и предполагалось

сделать, то по периметру второго этажа образуется романтический балкон.

- После того, как выпьешь аяуаску, звезды начинают ярко светиться разными

цветами, - сказал Вилсон. – Красиво... Отсюда на них хорошо будет

смотреть.

Я осторожно подошла к краю неогороженной платформы и на всякий случай

посмотрела на небо, но на нем пока для меня ничего не загоралось и не

светилось. Оно и понятно, он же сказал: после того, как... Потом подошла к

открытой двери и заглянула внутрь.

Комната была громадной; высоко вверх уходила острая пальмовая крыша;

из-за полумрака комната казалась изнутри еще выше, чем снаружи. Она

сразу приятно поразила тем, что была живой и ухоженной, а удивляло это

потому, что в ней никто, за исключением летучих мышей, не жил. Более

того, надо отметить, что в свете их присутствия комната поражала своей

чистотой и ухоженностью еще даже больше. Где-то высоко под крышей

попискивали вышеозначенные и невидимые в темноте мыши, приятно пахло

свежераспиленным и некрашеным деревом.

Комната была пустой, за исключением нескольких разноцветных

пластиковых ведерок и тазиков, стоящих вдоль стены – они активно шли в

дело во время церемонии - и лежащего на полу у дальней стены большого

матраса. Он был аккуратно заправлен голубым одеялом – даже издалека

было видно, какое оно было мягкое и чистое. Над ним Вилсон позже

вечером повесил роскошную москитную сетку – это мне напомнило

королевский полог из замков Луары, только гораздо лучше, потому что в

джунглях он гораздо нужнее и намного функциональнее, чем в замке,

стоящем посреди Европы.

Как единственную женщину в экспедиции, да еще и грингу, что

рассматривалось не просто как бытовой дефект, а как недостаток,

возведенный во вторую степень, меня, то есть наислабейшего члена

экспедиции под эту сетку-полог на ночевку и определили. Ну кто бы с этим

решением спорил - есть все-таки свои радости и для женщин в стране

победившего мачизма. Достающиеся ей в ходе раздела зон влияния

москитная сетка и мягкий матрас, например.

Вскоре после того, как мы поднялись в дом, Вилсон принялся активно мести

платформу, окружающую второй этаж, но потом его внимание

переключилось на установку москитной сетки, и процесс подметания

прервался, так что я взялась завершить начатое. Хотя зачем он подметал –

сказать трудно. Все, как по мне, и так было предельно чисто. Оставалось

только предположить, что его подметание носило не иначе как ритуальный

характер.

Начали мы церемонию в восемь вечера. За деревянными стенами дома,

покрытого пальмовыми листьями, несмотря на ранний вечерний час, стояла

уже непроглядная ночь; в ней гулко верещали невидимые обезьяны и хрипло

кричали загадочные птицы. Внутри дома, конечно, было тише, но под

пальмовой крышей тоже кипела своя жизнь – там активно и требовательно