Орлиный мост - Жак Мазо

— Меня пригласил доктор Моруа…

— Это он вас вызвал?

— Да, а что?

— Ничего, просто я этого не знала.

— Как только приехала, я поняла, что Вероника обладает удивительными способностями медиума. Вот почему я и начала исследовательскую работу. Но для успеха мне нужна ваша помощь.

— А вы уверены в успехе?

— Да, если у меня будет максимум информации о вашей дочери и о вас.

— Что вы еще хотите знать?

— Мне самой это пока не вполне ясно. Но если мы поговорим о вашей жизни, это мне поможет.

Ноэми растерянно посмотрела на нее.

— Я не знаю, что вам сказать… Я веду обычную жизнь. Родилась в этом городе. Окончила лицей. Затем отправилась изучать иностранные языки в университет Монпелье. С тех пор я занимаюсь переводами для международных организаций.

— Вы любите свою работу?

— Нет. Просто раньше она позволяла мне иметь свободный график и ухаживать за Вероникой.

— У вас никогда не было спутника жизни, который мог повлиять на вашу дочь?

Ноэми покачала головой, потом неожиданно повернулась к мандале. В ее взгляде промелькнул испуг, затем выражение лица изменилось, и она успокоилась. У Мюрьель появилась уверенность, что за матерью Вероники наблюдают.

— Никогда не видела ничего более красивого, — сказала она, указывая на картину. — У нее есть особое значение?

— Не знаю! — резко ответила Ноэми. — Я ничего не понимаю в этом искусстве.

Следя за тем, как беспокойно Ноэми вертится в кресле, Мюрьель поняла, что начинает ей надоедать.

— Не буду вас больше задерживать. Если вас не затруднит, возьмите запись слов Тома. Если вам придет в голову какая-либо мысль о том, с чем они могут быть связаны, обязательно сообщите мне!

— Хорошо…

— Хотела вам сказать, что теперь я по-другому построю поиски. Вместо того чтобы обращаться к Веронике, я буду разговаривать с духом. К тому же у меня есть идея заставить Веронику писать под гипнозом. Быть может, тогда дух лучше проявит себя?

— Желаю удачи. Спасибо за визит. А с Вероникой поступайте так, как сочтете нужным, при одном условии: обо всем сообщайте доктору Моруа.

— О! Не беспокойтесь! Он в курсе. Я живу в его доме.

— Вот как?

— Да, мы старые друзья. Он меня пригласил и предложил остановиться у него.

Они встали. Мюрьель собиралась покинуть гостиную, когда ее взгляд упал на настенные часы над камином. Они показывали 10 часов 20 минут.

— Не обращайте внимания, — сказала Ноэми — они давно сломаны… Очень давно.

Мюрьель пожала ей руку и вышла. Она дошла до конца аллеи. Неизвестно почему, но история с часами не выходила у нее из головы.

Обернувшись, она увидела Ноэми, которая стояла на крыльце и смотрела ей вслед.

Глава 11

Покинув доктора Полена, Мишель поехал в Лазаль, чтобы еще раз провести тщательный обыск в доме Эмиля. Ему почему-то казалось, что какая-то важная деталь упущена.

Стояла прекрасная погода. Благодаря утреннему ветру жара досаждала меньше, что не могло не радовать.

В дороге Мишель снова проанализировал имеющиеся факты.

Несомненно, что все люди, которых он допрашивал, каждый по-своему, пытались что-то скрыть, используя одну и ту же тактику: говорить, но по сути ничего не сказать или сказать, но как можно меньше.

Будь то Элен, Ноэми, а теперь еще и Полен — никто не хотел говорить правды. Антонен отмалчивался, пока его не свалил недуг. Пьер, брат Тома, явно избегал разговора. Сам же Эмиль говорил лишь намеками, пока не замолчал навеки. Наконец, Вероника — она одолжила свой голос духу, а это, хотя и символически, тоже означало молчание.

И только Тома, умерший пятнадцать лет назад, оказался самым откровенным и честным, опровергнув ложь о своем так называемом самоубийстве!

Молчание… Это слово не шокировало Мишеля. Он привык к нему еще в детстве, когда жил в Бургундии. Для инспектора молчание было естественной сущностью жизни на земле. В молчании разыгрывались драмы, в молчании скрывалась нищета, зарождались любовь и ненависть. Оставалось лишь найти, что скрывалось за этим молчанием.

Подъехав к дому Эмиля, Мишель не мог не испытать чувства сожаления, к которому примешивалось ощущение вины за случившееся. В какой-то мере он считал себя ответственным за смерть этого человека.

Это ощущение еще более усилилось, когда инспектор увидел, что печати на комнатах сорваны и здесь уже кто-то побывал. Посетителю было все равно, узнают об этом или нет, так как он оставил множество следов.

Мишель подосадовал на себя, что не взялся за поиски сразу после того, как унесли тело. Однако его неожиданный приход мог принести плоды. Безусловно, неизвестный искал что-то, что могло его скомпрометировать.

Сначала Мишель прошелся по двум комнатам, обращая внимание на стены, мебель и предметы, которыми пользовался Эмиль. Он хотел прежде всего почувствовать, в какой обстановке жил этот человек, и тогда, быть может, понять, почему его убили.

Старик существовал очень скромно. Минимум посуды в стенном шкафу, почти никаких бытовых электроприборов, маленькая газовая плита с двумя конфорками, на одной из которых все еще стояла кастрюлька для варки кофе, потускневшая, с отбитой эмалью.

В комнате, в шкафу было кое-что из нижнего белья, сорочки с потертыми воротничками, бесформенные свитера и около десятка простыней. В платяном шкафу висел лишь старый серый костюм, сильно поношенный. Вероятно, Эмиль надевал его в самые торжественные дни своей жизни.

Через несколько минут Мишель уже сидел за кухонным столом напротив почерневшего камина.

Он представил себе, как Эмиль, расположившись на этом месте, смотрит на танцующее пламя огня в камине, медленными глотками потягивая кофе. О чем он думал? Как жил? Кого любил? Какие воспоминания были ему дороги?

Ничто в этом доме не указывало на сколько-нибудь примечательное прошлое. Никаких следов личной жизни, кроме свадебной фотографии. Никаких видимых свидетельств дружеских привязанностей, любви к путешествиям, особых художественных пристрастий. Ничего…

Досадуя на отсутствие фактов, Мишель решил поискать тайники. Начал он с комнаты. Вытащил все вещи из шкафов, прощупал стены, потолок, пол. Исследовал кровать, пытаясь найти потайные места или незаметные ниши. По-прежнему пусто.

Осматривая оконный проем, инспектор обнаружил, что на каждой секции стены, где крепилась дверная рама, имелась закругленная царапина.

На всякий случай он постучал вдоль и поперек по деревянному подоконнику, который служил внутренней опорой рамы. Сначала звук был глухим, потом стал более отчетливым.

Разволновавшись из-за находки, Мишель попробовал приподнять доску. Она сразу поддалась, и он увидел отверстие, проделанное в стене.

В глубине лежал большой конверт. Мишель осторожно вскрыл его. Там оказались: пятифранковая монета, на которой был выгравирован крест, конская подкова, странным образом закругленная и сомкнутая, и два листка бумаги, на которых кто-то нацарапал несколько строчек.

Первый листок гласил: «Во имя всемогущего Господа, во имя пяти ран нашего распятого Христа-великомученика прекрати меня преследовать! Во имя Бога я желаю этого и приказываю тебе исчезнуть! Уходи! Убирайся туда, откуда пришел, и оставайся там навсегда!» На втором Мишель обнаружил текст молитвы «Отче наш», написанной на латыни в обратном порядке. Очевидно, речь шла о колдовстве. Он сложил все в конверт и продолжил поиски на кухне.

Очень скоро Мишель понял, что не найдет больше ничего, и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Именно в этот момент его внимание привлекли две соломинки, зажатые между двумя камнями у дверной рамы. Он копнул поглубже в промежутке между ними и вынул крест, сделанный из двух палочек, сплетенных из соломы в форме косичек, а также еще одну пятифранковую монету с выгравированным на ней крестом.

Не понимая значения находок, Мишель не стал теряться в догадках — лучше расспросить об этом Мюрьель, когда они встретятся.

Терраса, на которой Мюрьель пила кофе, была переполнена. Расположенная на тротуаре центральной улицы Алеса, она давала возможность греться на солнышке и наблюдать за людьми. Одним из любимых занятий Мюрьель было выделить из толпы мужчину или женщину, потом, подметив особенности одежды, походки, манеры держаться, определить их образ жизни. Но сейчас, продолжая вспоминать о разговоре с Ноэми, она не обращала внимания на прохожих.

От этой встречи у нее осталось двойственное чувство — сострадания и подозрительности. Создавалось впечатление, что в этой женщине поразительно сочетались искренность и скрытность, причем одно было невозможно отделить от другого.

Но больше всего заинтересовала Мюрьель, безусловно, мандала. Она все еще находилась под впечатлением от страха, вспоминая о всевидящем глазе, который словно пригвождал ее к месту, завладевал вниманием и парализовывал волю.