Искусник (СИ) - Большаков Валерий Петрович

– Антошка-тошка-тошка!

Я мигом подхватил девушку на руки и длинным, просторным коридором поволок в спальню – Лида едва успела ножкой захлопнуть дверь. Вся масса невысказанных слов, ласковых и нежных, простых и значимых, застряли у меня в горле, когда ищущий рот любимой нащупал мои губы. А затем пришел черед междометий…

– …Сколько раз я себе обещала, что сначала – гостиная, чинный ужин при свечах, тихая музыка, а потом уже спальня, – негромко проговаривала Лида. Ее головка лежала у меня на груди и речь слышалась чуть невнятно, отдавая милым призвуком детскости. – И ни разу не сдержала слова! А всё потому, что ты коварный соблазнитель.

– Я?!

– А кто?

– Ты!

– Кова-арный… Я еще хочу! Ну, пожа-алуйста…

Покрутившись под душем, я вытерся синим махровым полотенцем, и обмотался им на манер саронга. Лида в наброшенном халатике мурлыкала на кухне что-то из репертуара Эдиты Пьехи, кроша немудреный салатик.

– Есть на ночь вредно, – сказал я назидательно, мимоходом погладив девушку по плечу. На большее не решался, а то опять без ужина останусь. – Ты мне побольше накладывай…

– Фиг! – хулигански улыбнулась Рожкова. – Делим поровну!

Опустившись на стул, я принялся любоваться. Сцена из семейной жизни…

– А там, в прихожке, что – сейф?

– Ага. Арсенал Эдика. Охотничек нашелся…

И тут я придумал, как мне поприставать к ней, не нарвавшись на ехидную отповедь.

– Помнишь, я тебе как-то приемчик показывал? – подойдя к Лиде со спины, охватил локтем стройную шею. – Двойной удар? Помнишь?

– Помнишь! – острый локоток не сильно, но чувствительно саданул меня по ребрам, а после взвился кулачок, костяшками задевая скулу. – Ой, тебе больно? – всполошилась девушка.

– Пустяки! – бодро ответствовал я, потирая ушибленное место. – Ну, хоть наши штудии даром не пропали…

– Тебе, правда, не больно? – метался по моему лицу тревожный синий взгляд.

– Вот сюда поцелуй – пройдет.

Лида бегло чмокнула меня, с хихиканьем увернувшись от хватательного рефлекса.

– Хватит с тебя!

Покрошив немудреный салатик и доварив четыре картошины, она достала из буфета трехлитровую банку – под капроновой крышкой плескалось нечто темно-вишневое, светясь мрачными искрами багрянца.

– Вино абхазское, домашнее! – объявила она, выставляя сосуд на стол. – Свекровь купила, за десять рублей. Вот цены, да? Так, ну все, твоя очередь. Поухаживай за дамой!

Ухватив банку, я не пожадничал, разлив вино по двум бокалам, и поднял свой.

– За тебя!

– За нас!

…На Москву опала ночь, упрятав ясность. Затихший двор пропал из виду, полный глухой черноты. Лишь круглый островок ротонды отливал светлым пятном, будто всплывая из тьмы, да фасад «красного дома» напротив смутно белел нарядными карнизами да арками.

Лежа на измятых простынях, я не мог видеть, как ночной мрак за окном ужимает простор, но хорошо помнил эту уютную картинку. Полчаса назад торчал у окна, отдернув штору, а Лида жалась к моей спине, шальная и зовущая…

…Девушка перевернулась на бочок и улеглась, тискаясь ко мне и щекоча волною волос. Я огладил их, пропуская сквозь пальцы – первобытный гребешок…

– Нарисовал Брежнева? – дремотно спросила Лида.

– Еще один сеанс. Наверное, на даче. «Заречье-6». Звучит, как кодовое название секретного объекта!

– Так это и есть секретный объект. Вроде Кэмп-Дэвида. Антошка… – я ощутил, как девичий голос подстраивается под улыбку – нотки стали мягче и протяжней. – А ты генсеку ничего не рассказывал? Ну, о том, что будет? Семьдесят третий… О! Вспомнила! Это же в сентябре случится – Пиночет устроит переворот в Чили! И загуляет по русскому языку новое словечко – хунта… Рассказывал?

– Балбесина, – сказал я ласково. – А о чем меня сразу же спросят, сказать?

– «Откуда вам это известно?» – вздохнула Лида.

– Вот именно, – вздохнул и я. – Ты не думай, что мне все равно… Хм. Нет, если честно, было поначалу желание сыграть в молчанку. Я и так прикидывал, и этак. Имею ли я вообще право вмешиваться в тутошнюю жизнь? Не станет ли от моих «микроскопических воздействий» еще хуже? Проще всего застрелить Горбачева и полагать, что уж теперь-то никакой перестройки не случится. Случится… Еще хуже и гаже. Старая гвардия вымрет за восьмидесятые, а новая «элита», тупая и нахрапистая, мигом все развалит и разворует, продаст и сдаст! И что тут делать? Перестрелять всю верхушку? Так нижележащий слой только спасибо скажет… Да и потом… Понимаешь, чтобы говорить о будущем, надо обладать такими массивами информации, которые и в десять голов не вместятся. Вот, выложу я факты про Афган. А что мне известно? Что «Хальк» свергнет Дауда? А когда именно? А кто входит в этот «Хальк»? На кого они опираются? Какие силы могут привести в движение? Да как вообще станут действовать? Я же ничего этого не знаю! А черт с рогами, он же в подробностях…

– Да-а… – вздохнула девушка. – Он такой…

– Хотя… – мои пальцы огладили маленькое Лидино ушко, и я не удержался, похвастался: – Знаешь, а ведь я уже серьезно вмешался в историю. Да-а! Местные не замечают изменений в реальности, да и не могут, им же сравнивать не с чем. Только это секрет, поняла? Молчок!

– Чок-чок, зубы на крючок…

– Я насоветовал Брежневу подлечиться, и он внял! Ему тут один знаток восточной медицины настой приготовил. Леонид Ильич пропил и… Жив-здоров!

– Ты молодец, Антошка, – серьезно сказала Лида, и хихикнула: – Как только узнают про портрет, тебе сразу корочки вручат, от Союза художников!

– Не-е… Я так не хочу. Получится почти что по знакомству.

– Глу-упый… – ласково затянула Лида. – Ты ведь на самом деле талантлив, а не по протекции!

– Ну-у… да, – с удовольствием согласился я.

– Ну, вот! И не ты же Брежнева искал, а он тебя нашел. Случайно!

– Случайно ли? – изобразил я глубокомысленность. – Это всё дед твой – он меня к тому дубу услал.

Поздно сообразив, что сболтнул лишнего, смолк, но Лида уже вздохнула.

– Знаешь, а ведь я взаправду к нему привязалась, – задумчиво проговорила она. – Мой родной дед помер, когда я маленькая была, я его и не помню совсем, а Юрий Михайлович так радуется мне…

Лидин вздох передался мне от тела к телу.

– Я, тогда еще, в Лондоне, плакала в первые дни. Паршиво было. Такое ощущение, что я… лишила жизни настоящую Лиду. Ведь ее не стало! Личность этой моей реципиентки, какой бы она ни слыла, память, мечты, желания, суждения – всё исчезло!

Я обнял девушку, она потерлась носом о мое плечо и задышала мне в шею. Горячий шепот опалил ухо:

– А сейчас я ни о чем таком не думаю! Я с тобой, и мне хорошо. И всё-всё-всё в мире хорошо, как и должно быть! И пусть так будет всегда!

Москва, 1 мая 1973 года. Утро

На Красной площади держат строй спортсмены и физкультурники. По кремлевской стене висят круглые щиты с гербами союзных республик, со всех сторон рушатся марши, вступая в единоборство и поднимая настрой. Нарядные толпы стекают по улице Горького, кружа людскими водоворотами, сливаясь в колонны на площади 50-летия Октября – человечья река уносит шарики и транспаранты, знамена, портреты, цветы – мимо гостиницы «Москва» в теснину Кремлевского проезда.

«Да-а… Это тебе не какой-нибудь, там, День Весны и Труда!»

Музыкальную мешанину покрывают веселые крики и смех. Сынки и дочки на папиных плечах неистово машут красными флажками. Державный цвет доминирует – флаги и стяги трепещут повсюду, растяжки вздуваются алыми парусами, калятся огоньки пионерских галстуков. У людей праздник.

Шагая против течения, я поднялся мимо огромной арки и уперся в очередь. Кафе «Космос» переполнено, а в дверях, как часовой на блок-посту, нерушимо стоит Иван Михалыч, здешний швейцар, гардеробщик и официант.

«Задействуем коррупционную схему!» – улыбнулся я в мыслях.

Иван Михалыч незаметно, но величественно принял мой «пропуск» – мятый рубль, и я проник в холл. Слева пустая гардеробная, за стеклянной перегородкой – небольшой зал первого этажа, а мне на второй. Там престижнее. Там стены отделаны стеклянными шариками – под звездное небо. Посетители их вечно выковыривают – на память.