Белый Волк - Александр Мазин

Глава двадцать первая,

которую можно назвать: зимнее путешествие с берсерком

После своего возвращения домой Свартхёвди срывался дважды. Один раз его успели повязать, второй случился ночью и тоже обошелся без жертв. Девка, делившая с Медвежонком постель, получила легкие телесные. И не от Свартхёвди, а потому, что, удирая, споткнулась о деревянное ведро и приложилась личиком о стену.

С этого дня мать на ночь давала Медвежонку снотворное. Больше эксцессов не было. Снотворное ли помогло, а может, то, что Свартхёвди очень старался держать себя в руках.

В дорогу нам тоже был выдан запас успокоительного, однако я сразу заявил, что использовать его не буду. Лес — не благополучная усадьба с крепкой оградой и кучей слуг. Здесь всякое может быть, так что аналог реланиума, мягко говоря, неуместен.

За день мы одолели километров двадцать и поднялись метров на триста.

Я порядком умаялся, хотя последние несколько часов первым, прокладывая лыжню, шел Свартхёвди.

Выносливый, как и все викинги, Медвежонок чесал по целине, безошибочно прокладывая трассу и не забывая поглядывать по сторонам. Результатом этого поглядывания был жирный заяц, которого Свартхёвди насадил на дротик.

Ночевали мы в гостях у небогатого бонда, который, по-моему, был бы счастлив выставить нас за дверь, но законы гостеприимства не позволяли. Однако хозяин, его младший брат и двое взрослых, по местным меркам, сыновей, глядели на Медвежонка весьма недружелюбно. Впрочем, стол накрыли и вели себя вежливо.

Ночь прошла спокойно. Утром мы отбыли, распрощавшись весьма холодно. А километров через пять (мы всё еще поднимались) Свартхёвди остановил нашу экспедицию, вскарабкался на скалу, затем — на венчавший ее невесть как угнездившийся на камне кряжистый дуб и минут пять озирал окрестности с его макушки.

— Не рискнули, — сообщил он мне, спустившись.

Выяснилось, что старшего брата бонда, у которого мы переночевали, убил Медвежонков папа. Вергельд был выплачен, и формально никто никому не был должен. Но особой любви, понятное дело, родичи покойника к сыну убийцы не испытывали.

Именно поэтому Свартхёвди и выбрал усадьбу для ночевки. Если его накроет, то пострадают не друзья, а недруги.

Ночью нам ничто не угрожало. Гость свят для всех, кто не хочет рассориться с Одином и законом. А вот погнаться за нами могли. Зимний лес — он многое может спрятать. Могли, но духу не хватило.

За этот день мы прошли не больше десяти километров — дорога была аховая. Примерно треть пути пришлось карабкаться по скалам, привязав лыжи за спиной.

Но перевал мы одолели, так что дальше — легче.

В этот вечер, глядя, как в поставленном на огонь котелке с шипением плавился снег, я вдруг вспомнил слова Рунгерд: «…ложишься спать с человеком, а просыпаешься с диким зверем…»

Я поглядел на Свартхёвди. Медвежонок выглядел вполне нормальным. Стругал ножом мороженый окорок, помешивал палочкой в котелке.

Поймав мой взгляд, Свартхёвди улыбнулся, но как-то напряженно. Угадал, о чем я думаю. Он был как человек, несущий в голове хрупкую неустойчивую конструкцию вроде карточного домика или лабиринта из доминошных костей. Одно неловкое движение — и всё обрушится. Да, здорово он переменился с тех пор, как порешил того ирландца. Прежде громогласный и бесшабашный, теперь Медвежонок говорил негромким, ровным голосом и отвечал тоже не сразу, а будто прислушиваясь: как отзовется на сказанное его безумие? Не упадет ли планка?

— Если хочешь — можешь меня на ночь связать, — тем же ровным голосом произнес он.

— Не думаю, что это хорошее предложение, — спокойно ответил я.

— А по-моему, очень хорошее. Мне больно видеть, что мой брат меня боится.

Я сделал над собой усилие и ухмыльнулся во всю пасть.

— А я думаю: это ты сам боишься! — нахально заявил я. — Мне-то что — я помру — и всё. А вот ты, если тебя накроет, останешься без друга. — Я достал из мешка вяленую рыбину, понюхал и тоже взялся за нож. — Как я понимаю: пути нам осталось — дня на два. Ты ж со скуки умрешь, если не с кем будет словом перемолвиться.

— Это верно, — Свартхёвди тоже усмехнулся. — Если ты не против: я не стану тебя закапывать. Повешу на ветку повыше: пусть тобой птицы Одина займутся. Время нынче голодное. И мне на обратном пути легче будет останки твои тащить. А раба твоего, Хаучика, я себе возьму.

— Бери, — согласился я. — Он тебе заодно девок дворовых брюхатить будет. Самому-то тебе теперь никак. Загрызешь еще ненароком.

Зря я это сказал. В шутках тоже меру знать надо. Особенно — с друзьями. Свартхёвди как-то резко помрачнел. Сцепил зубы… Я чувствовал: если бы не необходимость держать лицо, он бы сейчас завыл в голос.

Вместо него недалеко от нас завыл волк. С другой стороны донесся ответный вой. Цивилизованный человек Николай Переляк наверняка озаботился бы подобным соседством. Викингу Ульфу Черноголовому было плевать, что там на уме у его серого тезки. Он знал, кто в этом лесу — главный хищник.

— Берсерк, — сказал я. — Это мощно. Не какой-нибудь ульфхеднар[31].

Свартхёвди глянул на меня так, словно это у меня, а не у него были проблемы с психикой. Но промолчал.

Так, в молчании, мы покушали.

Свартхёвди наладил ночное отопление: это такое бревнышко, расколотое клиньями, которое по мере сгорания постепенно вдвигается в костер.

— Кто первый сторожит? — спросил я.

— А зачем?

И верно — зачем? Кровники Свартхёвди за нами не пошли. Мы — не в походе и не на чужой территории, так что людей опасаться вроде не надо. Зверья — тем более.

— Как скажешь, — охотно согласился я. — Хочешь, историю расскажу?

Свартхёвди кивнул.

— Заходит как-то один человек к своему другу. А тот сидит, точит топор. И вид у него мрачный.

— Что такой невеселый? — спрашивает гость.

— Сосед мой умер.

— Как? Когда?

Друг пробует заточку, откладывает топор и говорит этак задумчиво:

— Полагаю, завтра.

Медвежонок хмыкнул:

— Это ты к чему рассказал?

— А вот об этом мы с тобой завтра поговорим.

Утром оказалось, что ночью никто никого не съел и даже не покусал. Волчьи следы, правда, обнаружились шагах в двадцати от нашей стоянки, но покушаться ни на нас, ни на наше имущество четвероногие не стали. Предки Свартхёвди, веками тачавшие одежку из качественного волчьего меха, выработали у сереньких твердое понимание того, на ком заканчивается здешняя пищевая цепочка.

Следующей ночью мы ночевали в чужой охотничьей избушке, а к полудню третьего дня достигли цели путешествия.

Вернее, это цель достигла нас. Не факт, что мы нашли бы заветную избушку самостоятельно. Лично я бы запросто промахнулся, потому что даже в десяти шагах жилище мастера берсеркского искусства выглядело заснеженным холмиком двухметровой высоты. Вход в него был замаскирован так, что, боюсь, даже мой друг Медвежонок его бы не обнаружил.

Нашли — нас.

Глава двадцать вторая,

в которой в жизни героя появляются Каменный Волк и его пристяжь

Две белые тени возникли из ниоткуда. Волки. Белые как снег. Два хищника размером с крупную канадскую лайку встали у нас на пути, будто призраки зимнего леса.

Не сказать чтобы я испугался. Два волка — один полушубок. Зимой — самое то. И камуфляж идеальный.

Я потянулся к оружию, но Медвежонок тронул мою руку:

— Не надо. Погоди.

Конечно, он был прав. Волки, даже самые голодные, не станут напрашиваться на драку с двумя вооруженными мужчинами. Это ж чистый суицид с их стороны. А эти зверушки были вполне упитанными. Коли так, то какого хрена им надо?

Волчишки стояли молча (не надо иронизировать: волчье рычание — тот же разговор) и чего-то ждали.

Мы — тоже.

Так прошло минут десять. У меня уже начались проблемы с терпением (по здешним меркам, я — невероятный торопыга), когда снег у нас за спиной заскрипел.

Я тут же развернулся на сто восемьдесят градусов — спиной к спине Свартхёвди — и увидел, как по нашему следу неторопливо движется высоченный дед с полуметровой седой бородищей, заплетенной в три косы, и такими же длинными белыми патлами, висящими из-под мохнатой белой шапки, надвинутой по самые брови.

Не иначе как кто-то из близких родственников волчишек-альбиносов стал основой данного головного убора.

Помимо белого малахая дедушка был одет в белую же шубу, которая свисала с широченных плеч аж до облепленных снегом унт. Шуба была перехвачена широким поясом, утяжеленным обычным здешним арсеналом, самым серьезным предметом которого была «бородатая» секира очень внушительных размеров. Вместо лыжной палки дедушка использовал копье, называемое местными хогспьёт[32]. Словом, несмотря на возраст, дед производил весьма серьезное впечатление, и я приготовился к неприятностям. Но дедушка меня успокоил.