Украинское движение: краткий исторический очерк, преимущественно по личным воспоминанием - А. Царинный

1) существовавшая до сих пор на Руси церковная организация, воспринятая от Византии, исповедовала не православие, а цареславие и панославие, то есть служила орудием прославления царя и панов (помещиков), но не снисходила к нуждам и интересам простого рабочего люда;

2) новая украинская церковь будет крестьянской и рабочей;

3) она будет управляться не епископами на началах монархических, а самим народом через посредство приходских, волостных и уездных собраний и советов (рад), причем каждый уезд будет соответствовать и епархии, ибо будет иметь своего архиерея;

4) возглавляться будет украинская церковь Всеукраинской церковной радой и Всеукраинским церковным собором, созываемым Радой через каждые пять лет на праздник Покрова Пресвятой Богородицы;

5) в управлении церковью везде будет проведено выборное начало: священников будут избирать приходские собрания, епископов — уездные, а митрополита Киевского и всея Украины будет избирать Всеукраинский церковный собор или, по его уполномочию, Всеукраинская церковная рада;

6) епископат в церковном управлении может иметь только совещательный голос; область деятельности его ограничивается рукоположением избираемых приходами священников и благолепным отправлением архиерейских служений. В богослужебной области главнейшим и основным требованием Рада ставит произнесение всех церковных служб на украинской «мове», причем, конечно, предполагается, что необходимые для этого книги будут переведены с церковнославянского языка на «мову».

Рада предчувствовала, что когда вместо торжественной тысячелетней славянской речи в стенах какого-либо сельского храма впервые раздадутся слова простонародной базарной «мовы», то многие соблазняемые ею меньшие братья и сестры станут неудержимо смеяться. Поэтому на Всеукраинском церковном соборе в октябре 1921 года по ее почину осмеяние «мовы» приравнено было к хуле на Духа Святого и постановлено было карать смеявшихся отлучением от Церкви (гл. VIII, § 2 соборных постановлений). Для оживления богослужения предполагалось постепенно ввести в него внецерковные простонародные песни и обряды религиозного характера, сохранившиеся местами в Малороссии от глубокой языческой старины.

Области собственно веры Рада не касалась в своих предположениях, за исключением провозглашения Тараса Шевченко святым пророком и включения «Шевченковских дней» (рождения его и смерти — 25 и 26 февраля ст. ст.) в число церковных праздников. Затем шли всяческие поблажки для духовенства: отменялось обязательное повседневное ношение ряс и разрешалось ходить в любой приличной одежде по желанию; отменялось обязательное ношение длинных волос и бород; разрешались разводы с женами, а также вторые и третьи браки с соблюдением норм большевистского законодательства; отменялись привилегии монашества, и разрешалось занятие епископских кафедр женатым лицам из белого духовенства.

С таким бедным запасом идей, нахватанных у большевиков, и со слепым, болезненным пристрастием к мужицкой «мове» приступила Церковная рада к организации украинских приходов. Тем временем Василий Липковский с усердием, достойным лучшей цели, спешно «перекладывал» с церковнославянского языка на «мову» тексты вечерни, повечерия, полунощницы, утрени, часов и литургии.

Для «организации украинских приходов» Церковная рада должна была прибегнуть к разнообразным приемам агитации и опереться на отбросы сел — на так называемые «комитеты незаможних» («босячни»). Дело в том, что и после революции приходская жизнь по селам текла еще своим обычным, исстари заведенным порядком. Огромное большинство сельского духовенства хотя в общении с паствой говорило «по-сильскому», то есть по-малорусски, но чуждо было «украинской идее», как это обнаружилось и на церковном соборе 1918 года. Славянское богослужение было ему привычно и мило. Затем, священники, как люди практической жизни, высоко ценили ту независимость от произвола прихожан, какую обеспечивал им епископальный строй управления и какой они лишались при переходе к упрашіению «радянскому» (советскому). Всякий, знающий условия сельской жизни и низкий уровень развития нравственного чувства у простонародья, легко может представить себе, какой ад создался бы для сколько-нибудь интеллигентного священника в селе, если бы осуществились в полной мере вожделения украинских сектантов и священник и в своем избрании, и в ежедневном своем быте поставлен был в зависимость от усмотрения «парахвіяльной рады». Понятно, что в среде наличного духовенства Южной России церковная рада могла иметь лишь очень немногих приверженцев, у которых неистовый украинский фанатизм заглушал чувство самосохранения и сознание крайней невыгодности перехода к «радянскому» строю.

Крестьянская масса не успела еще переварить последствий революции и с тупым равнодушием смотрела на возню украинских сектантов.

Церковной раде предстояло побороть сопротивление духовенства и косность прихожан, и к возможному достижению успеха в своем предприятии она пробовала подходить обыкновенно одним из двух путей: или запугивая и устрашая духовенство, или соблазняя разными приманками и посулами худшие элементы населения приходов. Объясним это на примерах.

Май 1921 года. Праздничный день. На севере Киевской губернии в сельском деревянном храме, расположенном на песчаном пригорке, совершается литургия. Дивно, захватывающе служит немолодой священник. Поют псаломщик неопределенных лет, с щетинистым небритым лицом и маленький хор из трех-четырех пожилых женщин. Среди молящихся видны почти одни женщины в темных свитках и лаптях, повязанные на головах большими красными или пестрыми платками, концы которых спускаются на плечи. Мужчины наперечет: пять-шесть, и то седые старики, тоже в темных свитках и лаптях. Духом молитвы веет в храме. В середине обедни шумно входит в церковь группа молодых людей, одетых по-городскому. Это железнодорожники с ближайшей станции, появившиеся на службе при большевиках, после того, как прежний личный состав или вымер от тифа, или был изгнан как «старорежимный». Все они — украинские большевики. В церкви не стесняются и ведут себя вызывающе развязно. Литургия кончилась. Священник выходит из алтаря служить панихиды. Железнодорожники подступают к нему и грубо начинают спрашивать на галицийской «мове», почему-де он противится Всеукраинской церковной раде и не служит по-украински. Значит, он — контрреволюционер, ибо украинское богослужение — это одно из завоеваний революции. Наиболее резкий из них вынимает из бокового кармана лист бумаги, на котором гектографически отпечатан текст протокола о присоединении священника и прихожан такого-то села (точки) к автокефальной украинской церкви. Все вместе, перебивая друг друга, настаивают на немедленном подписании протокола священником и в случае несогласия грозят ему «чрезвычайкой». Напоминают о том, что на днях на соседней станции расстреляли двух «старорежимников». Прихожане-де подпишут потом. Священник дрожит, на глазах — слезы; проносятся мысли о семье из шести душ, которая может лишиться кормильца; тем не менее выдерживает характер и твердо заявляет, что протокола не подпишет без предварительных переговоров с прихожанами. Между тем бабы, слыша горячие пререкания, спешат поскорее оставить церковь. Задерживаются только заказавшие панихиды. Томительная пауза молчания, и раздраженные железнодорожники, размахивая руками, удаляются. Затея сорвалась. Против непокорного священника поднялись страшные гонения со стороны местных революционных организаций. Он вынужден был спасаться, перейдя на приход в глухое село, верстах в тридцати от железной дороги, где неожиданно скончался настоятель. В следующий воскресный день в другом соседнем со станцией селе явившиеся туда железнодорожники так запугали священника, что он подписал протокол.

Гораздо хуже приходилось священнику там, где среди его паствы проживали лица, прикосновенные к затеям Всеукраинской церковной рады. Параграф 4 сочиненного Радой нормального устава для организации украинских приходов давал им в руки такое орудие против священника, которого последний, при условиях советского режима, не в состоянии уже был отразить, как бы он ни был тверд в своих убеждениях. В этом параграфе сказано, что украинский приход считается организованным, если двадцать лиц рабочего возраста (старше восемнадцати лет), без различия пола, выразили согласие его образовать.

Перенесемся воображением в Южную Киевщину, в места, прославленные когда-то зверствами гайдамаков, которым так любят подражать нынешние «украинцы». В одном приходе настоятельствовал почтенный старый батюшка, пробывший на этом месте свыше сорока лет. Он имел в селе собственную усадьбу, благоустроенное хозяйство, на его глазах выросло все население прихода, за исключением глубоких стариков и старух, которых он застал юными молодоженами. Конечно, он рассчитывал окончить жизнь в своем уютном домике. Учителем в сельской школе состоял бродяга, беженец из Холмщины, завзятый «украинец», горячий сторонник Церковной рады. Он решил устранить с прихода старого священника и занять его место. Для этого он подобрал двадцать знакомых парубков и девчат из участвовавших в; церковном хоре и уговорил их подписать протокол об организации «украинского» прихода. Благодаря агитации учителя дали свои подписи также члены «комнезама» (комитета незаможных, то есть бедняков), олицетворявшие в себе главную большевистскую власть, и разные революционно настроенные сельские отбросы. Позиция учителя была укреплена: «украинский» приход, организованный на законном основании, находился под покровительством «власти» и имел право выбрать его настоятелем. Отныне всякая попытка старого священника и большей части прихожан защищаться от навязываемого нового порядка могла рассматриваться как контрреволюция, что в Большевии небезопасно. Между тем учитель написал к какому-то знакомому в Раде, чтобы оттуда прислали одного из киевских украинских попов отслужить в селе показательную обедню на «мове». И вот однажды в субботу с ближайшей железнодорожной станции прибыл в село стриженый «пип», имея в кармане отлитографированный текст утрени и литургии и запас всяческих советских пропусков и удостоверений для устрашения селян. Остановился он на квартире учителя. В воскресенье рано утром, пока еще не зазвонили к утрене, «пип», учитель, члены «комнезама» и целая гурьба парубков и девчат, подписавших протокол, отправились к церкви, чтобы не допустить до служения старого священника. Когда последний пришел, его заставили удалиться. Несмотря на протесты церковного старосты и некоторых пожилых прихожан, к служению приступил украинский «пип». Парубки и девчата составили хор под руководством учителя и пели если не по-украински, за недостатком книг на «мове», то с украинской «вымовой» (произношением). Так как стояла летняя страдная пора, то народу в церкви, кроме собравшихся по зову учителя, было мало, и служба прошла тускло и без подъема. Уходя из церкви, украинский «пип», вероятно по просьбе учителя, незаметно похитил и унес антиминс. Так как отправление богослужения без антиминса невозможно, то этим путем учитель рассчитывал отстранить старого священника от церкви до той поры, пока он сам не успеет добиться своего избрания и рукоположения. Впоследствии эта история кончилась тем, что бродяга учитель не только сделался украинским попом, но еще, с помощью «комнезама», выгнал священника, как «буржуя», из его собственного дома, чтобы самому там поселиться. Все это произошло несмотря на то, что три четверти прихода были против учителя и против украинизации богослужения.