Меткая Пуля - Густав Эмар

Первые дни прошли без тревог. Ничто не подтверждало зловещих пророчеств.

Переселенцы мирно путешествовали по восхитительной местности и ни малейший признак не указывал на близость индейцев, которые точно сделались невидимыми.

Американцы очень легко переходят от крайней осторожности к самой безумной, самой отчаянной беспечности. И в этот раз они не изменили себе.

Когда они увидели, что вокруг все тихо, что на их пути нет никаких препятствий, они принялись хохотать над опасениями приятелей. Мало-помалу они сделались менее осмотрительны, стали пренебрегать обычными мерами предосторожности в прерии и под конец дошли даже до того, что желали стычки с краснокожими, чтобы дать им почувствовать силу своего оружия.

Так продолжалось около двух месяцев; переселенцы находились уже менее чем в десяти переходах от своей земли, куда надеялись вскоре прибыть.

Об индейцах они забыли и думать. Если порой им случалось упоминать о них на привале, прежде чем лечь спать, то единственно с тем, чтобы пошутить насчет смешных страхов их друзей, которые воображают, будто в прерии и шагу нельзя ступить, не попав при этом в засаду краснокожих.

Однажды вечером после утомительного дня переселенцы легли спать, расставив в лагере караульных — скорее для очистки совести и для того, чтобы отгонять диких зверей, чем для чего-нибудь другого.

Караульные, привыкнув к тому, что их никогда не тревожили, и утомленные дневным переходом, некоторое времени не спали, глядя на звезды, но мало-помалу сон смежил им веки, и они заснули.

Пробуждение их было ужасно.

Среди ночи человек пятьдесят черноногих под предводительством Серого Медведя прокрались в лагерь через укрепления, и прежде чем американцы могли взяться за оружие или подумать об обороне, они были уже связаны.

Тут произошла такая ужасная сцена, что перо не в силах передать ее потрясающую развязку.

Серый Медведь организовал побоище со страшным хладнокровием и беспримерной жестокостью.

Глава каравана и пятеро его слуг были привязаны голые к деревьям, их били и терзали, между тем как двух мальчиков буквально жарили на медленном огне.

Мать, обезумев от ужаса, бросилась бежать с дочерью на руках, и бежала довольно долго, но силы изменили ей, и она упала без чувств.

Индейцы догнали ее; считая мертвой, они пренебрегли ее волосами, но взяли ребенка, которого она все еще прижимала к груди с невообразимой силой. Этого ребенка принесли к Серому Медведю.

— Что с ней делать? — спросил воин, который нес девочку.

— Бросить в огонь, — коротко ответил вождь. Черноногий бесстрастно приступил к исполнению безжалостного приказания.

— Стойте! — вскричал отец душераздирающим голосом. — Не убивайте таким ужасным образом это невинное создание! Увы! Разве вам не довольно тех мук, которым вы подвергаете меня?

Черноногий остановился в недоумении и вопросительно взглянул на вождя. Тот задумался.

— Ты хочешь, чтобы твоя дочь осталась жива? — спустя минуту спросил он переселенца, подняв голову.

— Хочу, — ответил отец.

— Хорошо, я продам тебе ее жизнь. Американец содрогнулся при этом предложении.

— На каком условии? — спросил он.

— Слушай, — ответил вождь, отчетливо произнося каждое слово и устремляя на него взгляд, от которого холод проник до мозга костей несчастного, — вот мои условия; вы все в моей власти, ваша жизнь в моих руках, я могу продлить ее или сократить, и вы не в состоянии этому противиться… Однако — я сам не знаю почему, — прибавил он, насмешливо улыбаясь, — на меня сегодня нашла полоса милосердия. Твоя дочь останется жить. Но помни одно: каким бы мукам я ни подвергал тебя, какие пытки ты ни выносил бы, при первом же твоем крике девочка будет зарезана. Теперь твое дело молчать, если хочешь спасти ее.

— Я принимаю это условие, — ответил пленник. — Меня не страшат ужаснейшие пытки, лишь бы мое дитя осталось живо.

Зловещая улыбка мелькнула на губах вождя.

— Хорошо, — сказал он.

— Еще одно слово, — продолжал переселенец.

— Говори.

— Даруй мне милость. Позволь мне поцеловать бедняжку в последний раз.

— Подайте ему ребенка, — приказал вождь. Индеец поднес девочку к злополучному отцу. Девочка точно понимала, что происходит; она обхватила шею отца ручонками и зарыдала.

Крепко привязанный к дереву, тот мог только целовать ее, и целовал так, будто всю душу вкладывал в эти поцелуи.

Зрелище было чудовищным — ни дать ни взять, эпизод из бесовского ночного сборища: пять человек, голыми привязанные к деревьям, двое мальчиков, с пронзительными криками судорожно корчащиеся на раскаленных углях, и бесстрастные индейцы в зловещем свете красноватых отблесков костра — все вместе составляло самую ужасающую картину, какую могла бы создать необузданная фантазия живописца.

— Довольно! — наконец произнес Серый Медведь.

— Последний дар, последнее воспоминание… — прошептал отец.

Вождь пожал плечами.

— К чему? — заметил он.

— Чтобы смягчить жестокость казни, которую ты мне готовишь.

— Пора кончать… Надо ли тебе еще что-нибудь?

— Сделай так, чтобы моя дочь носила на шее золотую серьгу из моего уха и прядь моих волос.

— Это все?

— Все.

— Хорошо.

Вождь подошел, вынул из правого ухе переселенца золотую серьгу, отрезал своим ножом прядь его волос и с усмешкой обратился к нему.

— Послушай, — сказал он, — с тебя и твоих товарищей сдерут кожу живьем; из клочка твоей кожи я сделаю мешочек для серьги и пряди волос и ремешок, чтобы надеть его на шею девочки. Как видишь, я великодушен, я дарую тебе даже больше, чем ты просил, но только не забывай нашего условия.

Переселенец взглянул на него с презрением.

— Сдержи свое слово, как я сумею сдержать свое, палач! Приступай к пытке, и ты увидишь, как умирает храбрый человек.

Все прошло так, как было условлено.

С переселенца и его слуг содрали кожу живьем при двух бедных мальчиках, которые жарились у их ног.

Переселенец вынес пытку с мужеством, перед которым сам вождь вынужден был преклониться. Ни крика, ни вздоха, ни стона не вырвалось из его окровавленной груди; он был словно изваян из гранита.

Когда с него уже сняли всю кожу, Серый Медведь подошел к нему; несчастный еще дышал.

— Ты храбр, — сказал он, — так умри же довольный — я сдержу свое слово!

И движимый, быть может, минутным состраданием к такому мужеству, он прострелил ему голову.

Чудовищная пытка продолжалась целых четыре часа.4

Индейцы захватили все имущество американцев. Чего они не могли увезти с собой, то сожгли.