Призраки прошлого - Аллард Евгений Алексеевич "e-allard"

Незаметно скользящие по проходу официанты принесли очередное блюдо – томатный суп-пасту и присутствующие за столиком перешли к обсуждению гостей, не щадя никого, ни молодых, ни старых, ни мужчин, ни женщин. Когда Эльвира перешла к Верхоланцеву, я напрягся в ожидании, что она пройдётся по Милане. Но Дурыгина увлечённо трещала о поместье, выстроенном на десяти гектарах под Самарой, с конюшней на дюжину рысаков, теннисным кортом, часовней, и лесными угодьями в двести тысяч гектаров, где режиссёр устраивает настоящие охотничьи побоища.

– Можете представить – вся жители близлежащей деревеньки на него корячатся! – проговорила жеманно Эльвира, будто реально переживала за несчастных сельчан.

Я представил, что она за всю свою жизнь, не подняла ничего тяжелее ридикюля с побрякушками, и спокойно пояснил:

– Насколько я знаю, все довольны, потому что там работы вообще нет никакой. А тут, какой-никакой заработок.

Эльвира бросила взгляд, полный брезгливости и отвращения. Вздёрнув носик, демонстративно повернулась к спутнику. Я сжался в комок, когда Сильвестр объявил выступление Миланы. Она вышла к микрофону, улыбнулась и запела весёлую песенку, изящно двигаясь в такт. Когда она закончила, Эльвира ехидно проворчала:

– Старая кляча, не в состоянии открытое платье надеть, сиськи, небось, так обвисли, смотреть на не что. И морщины не знает, как скрыть. Неужели Вершок не в состоянии оплатить пластику дражайшей половине?

Безумно захотелось врезать по физиономии мерзкой бабе так, чтобы она свалилась под стол. С огромным трудом взяв себя в руки, я отчеканил:

– Я снимаюсь вместе с Миланой, выглядит она великолепно. Молодые девушки позавидовали бы её прекрасной коже и бюсту, – добавил я, пристально глядя в лицо желчной собеседницы. – На съёмках произошёл несчастный случай, она сильно поранилась, поэтому в закрытом платье.

Эльвира презрительно хмыкнув, поджала пухлые, накаченные губки, и отвернулась.

– А вы, простите, кого играете? – поинтересовался спутник девицы, которого представили, как Альберта Сверчкова.

– Я заменил Григория Северцева, играю Франко Лампанелли.

– Правда? – недоверчиво протянул он, оглядев меня. – Ну и как вам работать с Верхоланцевым? – поинтересовался он. – Лютует, как Иван Грозный?

– Я не заметил, все идёт в рабочем порядке.

– А вы раньше где-то снимались?

– Нет, нигде не снимался, служу в драматическом театре. В Саратове.

– Интересно-интересно, и сразу главная роль? – язвительно проговорил он.

– У меня эпизодическая роль, главную играет Игорь Мельгунов.

– О, Игорёчек! Лучший российский актёр, – желчно воскликнула она. – Я слышала, он и своего дружка притащил на съёмки. Правда?

– Меня такие вопросы не интересуют, – отрезал я.

Официанты принесли следующее блюдо – трубочки из лосося с чёрной икрой, украшенные свежими огурцами и перцем. Все увлеклись едой, я вздрогнул, когда услышал знакомый голос:

– Олег, исполни что-нибудь.

Рядом стояла Милана, лукаво улыбаясь. Я отрицательно покачал головой, склонившись над тарелкой, мне было страшно опозориться перед гостями, с яркими представителями которых познакомился только что. Совершенно не стесняясь присутствия гостей и мужа, Милана опустила мне руки на плечи. Прошептав на ухо: «Олежек, не стесняйся», нежно прикоснулась губами к щеке. Подняв глаза, я заметил широко раскрытые глаза Эльвиры, в которых светилась нескрываемая зависть. Она только что убедилась, что я – не случайный гость на этой вечеринке.

Я уверенно встал, отдёрнул пиджак, легко вспрыгнув на эстраду, сел за рояль. Я знал, что исполню. И пусть меня закидают тухлыми яйцами. Поправил микрофон над роялем, и опустил руки на клавиатуру.

Когда закончил, оглядел зал, заметив растерянные глаза гостей, которые лишь через мгновение разразились аплодисментами. Подошла Милана, обвила за шею, и поцеловала в щёку. Взяв меня за руку, подвела к микрофону и представила:

– Олег Верстовский! Человек, благодаря которому я родилась заново!

Все вновь захлопали, я посмотрел на столик, стоящий у самой эстрады, за которым восседали продюсер с главрежем. Верхоланцев утирал глаза платочком, видно уже здорово набрался. Он помахал мне рукой, приглашая за столик. Я спустился вниз. Милана села напротив меня.

– Давай, Олег выпьем с тобой! – наливая в стопку из хрустального графина, предложил Верхоланцев. – Здорово ты пел, я даже прослезился. Слушай, можешь хорошие бабки загребать, всем нашим пидорам сто очков вперёд дашь.

– Всех денег не заработаешь и в могилу не унесёшь, – ответил я банальной фразой.

– Да? Значит, ты пока мало видел. И ни черта в жизни не смыслишь, – беззлобно произнёс он. – Ты женат?

– Нет.

– А чего так? – с удивлением поинтересовался главреж. – Жена, дети – это прекрасно.

– Не нашёл пока ту, с которой захочу связать судьбу на всю жизнь, – ответил я очередной заезженной фразой, стараясь не смотреть на Милану.

– Правда? – вдруг подал голос Розенштейн. – Ну, ты прямо, как Народный, – сказал он язвительно, назвав имя очень известного актёра. – Он тоже говорил так, но при этом шлялся по бабам, как не хрен делать. Я тут устраивал мероприятия, и для всех господ, сохраняющих верность супругам, держал отдельные номера. Чтобы кумиры, идеалы нравственности и порядочности, могли, понимаешь, втайне наслаждаться вниманием прекрасных дам, и не ронять имиджа у публики. Для этого я держал целый гарем – начинающие актрисульки, провинциальные репортёрши. Все, кто почитает за честь прыгнуть в постель к известному артисту. Артисты. Не артисты – дерьмо собачье.

– Да, Верстовский, – Верхоланцев с улыбкой довольно ощутимо хлопнул меня по плечу. – Вот выйдет наша картина на экраны, тоже станешь знаменитым. И к тебе в постель поклонницы будут лезть. Хочешь?

– Не хочу.

– Не хочу, – протянул брезгливо Розенштейн. – Потому что ты никто и звать тебя никак. И никому даром не нужен.

– Не всем известность нужна, – я попытался урезонить продюсера.

– Дурак ты, Верстовский. Известность всем нужна. А если тебе лично не нужна, значит ты идиот, – изрёк Розенштейн.

– Популярность свои минусы имеет. Если бы я женился, то не хотел бы, чтобы жена знала о моих изменах. А если кто-то из знакомых об этом проболтался бы, я дал бы ему в морду. А при популярности слишком многим в морду придётся давать.

Розенштейн бросил исподлобья хмурый взгляд, словно пытался осознать, хотел я его оскорбить или нет.

– Верстовский, ты вообще знаешь, кто я такой? – наконец, раздражённо пробурчал он, багровея. – Царь и Бог! И без меня вся эта шарашкина контора летела бы к чертям собачьим. Один Северцев мне в такие бабки обходился, в страшном сне не представишь. Звонит: «Давид, на меня тут наехали, срочно нужно два штукаря. Не отдаёшь, убьют меня». Потом звонит: четыре, десять. А оказывается, он в казино все просаживает. И ведь ничего не вернул, сволочь! А ты думаешь, Верстовский, я – нефтяной магнат или мне за красивые глазки «капусту» вагонами отгружают?

Я подумал, что за свинячьи «глазки» Розенштейна не дал бы и трёх копеек, не то, что вагон «капусты».

– Давид, мы все знаем про Гришу, – Верхоланцев мягко попытался урезонить продюсера. – Упокой, Господи, его душу грешную, – добавил он, перекрестившись, и предложил, наливая продюсеру из графина, и чокаясь с его рюмкой: – Давай выпьем лучше. За твоё здоровье!