Океан. Выпуск двенадцатый - Юрий Оболенцев

Словом, не тронь старых ран…

Чужое-то счастье не всегда приятно наблюдать, особенно коли его у тебя же самого из-под носа увели, да еще по собственной глупости.

Так вот, здесь, на внешнем рейде Поноя, очень не хотелось мне встречаться с капитаном Галышевым. Случись это сейчас, скажем, снялся с якоря — и будь здоров! Но война не признает личных переживаний и уязвленного самолюбия. Встретил я Галышева на мостике чин чином, принял от него рапорт, что он прибыл в мое распоряжение для совместного сопровождения парохода «Северный ветер». Даже руку ему протянул.

Обменялись мы с Галышевым необходимыми формальностями. Выяснили, как будем поддерживать связь, если на море упадет туман, и что будем делать для того, чтобы не потерять в тумане самое дорогое теперь в нашей жизни — сданный нам под совместную охрану транспорт «Северный ветер».

Уже сделав два шага к трапу, чтобы спуститься к шлюпке, Галышев задержался и тихо, так, чтобы не слышали моряки, по-приятельски сказал мне, что обстановка на море «пасмурная».

Не могу сказать, что в этих словах Галышева мне послышалось проявление робости. Отнюдь нет! Я считал и считаю его храбрым человеком. Однако война есть война.

Поэтому я довольно резко оборвал Галышева, приказал, как старший в конвое и на рейде, быстрее отправляться на корабль и, знаю, оставил в его деликатной душе тяжелый осадок.

3

— Коль, послушай, дай-ка я расскажу немного про тот рейс, — прервал я Субботина. — Я ведь был тоже там и кое-что помню.

— Конечно, ты же шел на «Северном ветре». Давай рассказывай, а потом я перехвачу у тебя руль, — согласился Субботин.

— В Арктике во время войны я оказался впервые и, надобно сказать, довольно смутно представлял себе, как выглядит она в военное время, — начал я.

Кое у кого из наших соотечественников создалось обманчивое представление, что в то время, как на фронте гремят пушки и льется кровь, в Арктике тишь да гладь да белые медведи карабкаются лениво по айсбергам. И страшнее их там зверя нет.

Но стоило мне взобраться по штормтрапу на палубу «Северного ветра», стоявшего на якоре посреди Двины, я понял, что в нашем рейсе возможно всякое. Военный помощник капитана — маленький резвый лейтенант — проверял пулеметы, задравшие свои рыльца к небу, ракетную установку на корме и пушку-трехдюймовку, установленную на носу в особом гнезде.

Старший помощник тем временем показывал в салоне двум буфетчицам, как они будут на плюшевых диванах укладывать раненых. Больше всего, помню, его беспокоило, чтобы буфетчицы не отвлекались и не высовывали носы на палубу. «Бомба, она, если захочет, всюду вас найдет: и на палубе, и в салоне, и в кочегарке. Поэтому не надо суетиться, паниковать, при любых тревогах свое дело продолжать надо!» — так советовал он им накануне отхода.

На крыльях капитанского мостика тоже торчали крупнокалиберные пулеметы, а под ними лежали каски.

…Признаться, и меня тогда удивила непредвиденная задержка.

Когда же Прибыл второй конвоир, все поняли, что обстановка изменилась к худшему. До острова Колгуев я не знал, кто командует вторым тральщиком. О первом нашем защитнике, Коле Субботине, мне рассказал возле острова Мудьюг, вернувшись к себе на борт, капитан Варгаев. Я сразу же похвастался знакомым на борту «Северного ветра», что отныне сохранностью наших душ заведует мой старый друг, и принялся всячески расписывать, Коля, твои боевые и прочие качества.

Но когда на стоянке возле острова Колгуев капитан Варгаев снова съездил к тебе, Коля, на дополнительную «конференцию» и вместе со свежими инструкциями привез весть, что вторым тральщиком командует Галышев, я, честно говоря, забеспокоился. Я люблю следить за такими «треугольниками» в фильмах, но видеть их в настоящей жизни, и без того усложненной военными обстоятельствами… Словом, как только мы двинули дальше…

— Подожди, — прервал меня Субботин. — Ты же знаешь, для чего я вызвал к себе старика Варгаева.

— По-моему, ты вызвал их вдвоем с Галышевым, чтобы рассказать о новой телеграмме, полученной тобою.

— А что было в ней, помнишь? Разве тебе Варгаев не рассказывал?

— Если не ошибаюсь, там говорилось, что на нашем пути залегли три подводные лодки. Военный помощник капитана отдал сразу приказ усилить наблюдение за водой и выставил еще одного впередсмотрящего на носу.

— И кроме того, в той телеграмме сообщалось, — перебил меня Субботин, — что всего в этом районе от мыса Желания до пролива Югорский Шар орудует около двух десятков немецких лодок. Гитлеровцы перебросили их в наши воды от берегов Норвегии, предполагая, что новый караван союзных судов проследует в Архангельск и Мурманск Северным морским путем. Лодки хотели перехватить суда каравана при выходе их из проливов. Продолжай!

— Слушаюсь… Ну так вот, конечно, капитан Варгаев, бывалый моряк, умевший хранить военную тайну, ничего сразу не рассказал пассажирам из того, что услышал на «конференции». Он пошептался со штурманами в штурманской рубке, обложенной бронированными плитами, все они поколдовали над картами, но, когда после этого Варгаев сам повел «Северный ветер», я почуял неладное. Мне капитан разрешил быть на мостике, зная, что я имею кое-какое отношение к дальним и ближним плаваниям.

От Колгуева мы пошли к востоку, и я подумал невзначай: «Когда же это мы снова ляжем на обратный курс? Или, как говорят поморы, возвращаясь из океана, пойдем «вверх в Русь»? Да и вернемся ли вообще?»

Только отошли от Колгуева, Варгаеву сообщают: лопнул штуртрос, корабль остался без руля. Остановились мы круто, и конвоиры с нами. Покачиваются на волнах — справа и слева, а мы ремонтируемся своими силенками. Полчаса потеряли времени. Исправили рулевое управление и двинули дальше.

Идем. Коля Субботин слева от нас, а Галышев — справа и немного поотстал, южнее. А расстояние между «Северным ветром» и конвоирами метров двести — триста, не больше. Варгаев нахлобучил шапку-ушанку на свой красный, обветренный лоб, запахнул пальто старинного покроя, на меху, и все вперед поглядывает: когда же, наконец, всплывет из-за горизонта такой желанный берег? А до берега четыре часа ходу!

Вдруг, гляжу, справа по борту выскакивает палка. И бурунчик беленький от нее сразу побежал. Подумал я сперва: не перископ это, а обыкновенный топляк выскочил на волне. Вы же знаете эти бревна — их выносит в море Северная Двина, они мокнут-мокнут и от долгого шатания по волнам начинают плавать зачастую вертикально, пугая самых глазастых наблюдателей. Но очень уж он был изящный, этот топляк, аккуратный!

Варгаев тоже заметил перископ и сразу в рупор: «Самый полный! Право на борт!» Решение было правильное. Таранить подводную лодку со всей ее командой, рассечь ее форштевнем до самых потрохов, даже рискуя целостью нашего «Северного ветра»! Одно было плохо: скоростенка-то у нас была не та… Пока крутились, лодка уже оказалась за кормой. Больше полусотни уцелевших врагов возились в стальной скорлупе лодки в каких-нибудь нескольких метрах от нас. Мы подняли сигнал «вода». Его приняли на обоих тральщиках.

И в это время мы увидели белый столб воды и пара, взметнувшийся над тральщиком Галышева. В белом этом тумане блеснул огонь. Потом белизну и пламя затянуло черным дымом. Сперва он пополз вверх, но, сбитый ветром, лег на воду. Еще обломки палубы не успели упасть в море, как мы увидели, что корма тральщика быстро опускается, а нос задирается кверху — ржавый, свободный от камуфляжа. Потом тральщик стал заваливаться вправо и перевернулся. Мгновение — и мы увидели гладкое море, над которым далеко стлался густой черный дым…

4

— Погоди, Саша. Руль беру я, — остановил меня Субботин. — Все, что ты рассказал, в общих чертах верно. Лодка подняла перископ почти у самого борта «Северного ветра». Ясно, что первым заметил перископ Варгаев, а не мы, военные моряки. Мог ли ускользнуть от торпеды Галышев? Возможно, мог бы! Если бы, увидев сигнал, поднятый на «Северном ветре», Галышев, не дожидаясь моего приказания, самостоятельно сразу же перешел на противолодочный зигзаг, то все, пожалуй, обернулось бы иначе. Однако хотя он сам в прошлом и служил в торговом флоте, но на этот раз с недоверием отнесся к сигналу Варгаева. Подумал, наверное: «Эх, труханули «торгаши», разволнованные невеселыми напутствиями на «конференции», и сейчас любой топляк за перископ готовы принять!» Подумал и замешкался. Когда же я ему просемафорил перейти немедленно на противолодочный зигзаг, он не смог, естественно, определить сразу, где был замечен перископ, и начал зигзаг с поворота влево, а не вправо, как требовала обстановка. Один этот поворот и решил участь его корабля… Не могу я спокойно рассказывать об этом…

Думаю, вы понимаете сами мое положение. С одной стороны, прямой безоговорочный приказ командования. Если его перевести на житейский язык, он прозвучит примерно так: «Довести в сохранности транспорт, доставить на остров все, что погружено в трюмы. Отвечаешь за транспорт головой, и никаких отклонений!» На палубе «Северного ветра» стояли в ящиках три боевых самолета, в трюмах — пушки, снаряды, тринитротолуол. Без всего этого трудно было бы обороняться в Арктике, где фашисты тоже пытались поднять голову.