Степень свободы - Антон Антонов

Платонов тогда чуть было не объявил практику подобного рода звонков порочной в принципе, но тут образцовая рабыня Сандра изъявила желание добровольно позвонить подруге и объяснить причину своего исчезновения самым невинным образом.

— Ладно, преодолев сомнения, ответил на эту просьбу Платонов. — Но учти: если что-то будет не так — легкой смерти не жди.

Однако все было «так» и даже лучше. Подруга незамедлительно передала весь разговор любовнику Александры (так звали Сандру в миру), после чего тот перестал разыскивать подругу всеми легальными и нелегальными способами, проклял ее принародно и с горя напился до крыс, чертиков и шмыгающих собак.

Ирония заключалась в том, что, воркуя с подругой по телефону, Сандра расписывала ей достоинства своего нового любовника, хвасталась поездкой к Черному морю и убеждала ее ничего бывшему бой-френду не говорить:

— Зачем расстраивать человека. Пусть лучше думает, что я пропала бесследно.

Разумеется, Сандра заранее знала, что, едва повесив трубку, подруга побежит к этому самому бой-френду делиться новостями.

Позже Платонов еще несколько раз прибегал к этому способу охлаждения страстей по поводу исчезновения красивых девушек, и все сходило гладко — хотя эти невольницы не были так влюблены в рабство, как Сандра.

Теперь Платонов готовил звонок Марины Варвариной любимому папочке, и все шло к тому, что дочь мафиози прекрасно справится со своей ролью, однако тут сработал другой, более подходящий вариант. Нашлись идиоты, которые подхватили вскользь брошенную кем-то из платоновских агентов реплику, развили заложенную в этой реплике идею и потребовали у Варяга выкуп за Марину.

Обе особо охраняемых рабыни числились за Платоновым лично — в то время как остальные в большинстве своем принадлежали его младшим партнерам. В платоновской организации существовало своего рода разделение труда. Сам Платонов отвечал за общее руководство, а также за похищение женщин, их транспортировку и содержание баз. Продажа рабынь и международные отношения относились к ведению господина Христофора, который знал несколько языков. На самом деле он носил другое имя и был пусть не совсем русским, но уж россиянином — на сто процентов. В лице господина Христофора бросались в глаза восточные черты, однако от чистых монголоидов его отличала обильная растительность на лице. Христофор носил пышные бакенбарды, плавно переходящие в усы — а-ля император Николай Первый.

Переговоры с французом, который называл себя Жаком де Моле (и это тоже было ненастоящее имя) вел именно Христофор. Платонов настаивал на том, что виновницы напряжения, которое создалось в последнее время вокруг «Плутона» и его базы, надо продать немедленно — чем скорее, тем лучше. Неважно, что они еще не прошли полного курса обучения в школе покорности, и из-за этого их цена окажется гораздо ниже, чем могла бы быть. Главное — как можно быстрее вывезти их из страны. И от других новеньких тоже неплохо бы избавиться. Оставить на базе только хорошо обработанный товар — таких рабынь, которые, даже если их найдут и освободят, будут утверждать, что жили во владениях Платонова и ходили нагими и в цепях по доброй воле и без всякого принуждения.

Француз соглашался взять шесть необученных рабынь, из которых две внушали особые опасения из-за своей связи с прессой и мафией — но при одном условии. Он хотел получить в придачу к ним Сандру — одну из лучших рабынь «Плутона», постоянную любовницу господина Христофора и отличную помощницу учителей покорности.

— Без нее сделка не состоится, — решительно заявлял француз. — Вы предлагаете мне негодный товар, и я имею право на компенсацию.

Жак де Моле соглашался на любую цену в разумных пределах, и цифры, которые он называл, звучали весьма соблазнительно.

Но существовала одна загвоздка. Христофор не хотел продавать Сандру.

Загородная прогулка

Борис Введенский достал из кармана пачку сигарет.

Он сделал это очень быстро, но Серафим Данилов среагировал еще быстрее.

Завизжали тормоза, машина Введенского пошла зигзагом, пачка оказалась растоптана.

Правую ногу детектива Серафим не задел, хотя очень старался. Он изо всех сил долбанул каблуком по тому месту, где только что был носок Введенского, однако попал по пустой педали тормоза.

— Неправильно, — сказал Борис, когда машина остановилась. — Ложная опасность. Это были сигареты.

Они проводили последнюю тренировку перед операцией, кружа в «жигулях» Введенского по пригородным дорогам.

Тренировка помимо упражнений в отражении внезапной атаки включала также краткий курс автостопа.

Введенский с широкой улыбкой, теряющейся в усах и бороде, выходил на середину проезжей части, делал руками жест «Я хочу обнять земной шар» и шел навстречу первому попавшемуся грузовику.

Грузовик останавливался, потому что у шофера не было другого выхода. Иначе пришлось бы давить волосатика, а за это у нас (как и везде) сажают в тюрьму.

У Серафима так не получалось, но машины останавливались все равно — робкий юноша интеллигентного вида в маечке с надписью «I love you, Olga» и профилем Пушкина внушал доверие и желание помочь.

Серафим проезжал на попутке километров десять-пятнадцать, а потом выходил и пересаживался обратно к Введенскому.

Из одной машины ему очень не хотелось уходить. Никто его, собственно, и не гнал. Девушка по имени Ольга, прочитав надпись на футболке Серафима, прониклась к нему ответной любовью и была готова отвезти его к себе домой и оставить ночевать. Серафим только диву давался — почему это раньше его преследовали непреодолимые трудности в сфере общения с девушками и особенно знакомства с ними. Может, дело в маечке, которую дал ему тонкий психолог Введенский.

Серафиму очень хотелось остаться с Ольгой, но он любил Настю и к тому же был человеком долга. Он обещал Введенскому помочь — а значит, все остальное побоку.

Ольга дала Серафиму свой телефон, вырвала у него обещание позвонить и напутствовала его словами:

— Если тебя беспокоит разница в возрасте, то это зря. Пять лет — не разница.

Ей был двадцать один год, а Серафиму недавно исполнилось шестнадцать, и он мог свободно и безбоязненно вести половую жизнь в полном согласии с новым Уголовным кодексом.

Впрочем, сейчас Серафима нисколько не беспокоила разница в возрасте. Его беспокоила предстоящая операция.

Еще Серафима тревожили домашние проблемы. Два дня назад он впервые сделал то, что многие подростки совершают лет в тринадцать — поругался с родителями по поводу своей личной свободы.

Нет, на самом деле ссоры бывали и раньше. Но прежде Серафим, как правило, боролся за свое право сидеть дома безвылазно, не ездить в пионерлагерь, не ходить с классом в поход, не переться с мамой в лес по грибы или с папой на рыбалку, а читать себе спокойно книжки.

А теперь он вдруг поднял бунт с прямо противоположными целями.

— Я не обязан отчитываться перед тобой о каждом своем шаге, — кричал он матери. — Я тебе не раб и не заключенный. У меня тоже могут быть свои дела!

Сегодня он собирался ночевать у Введенского, чтобы завтра не проспать и чтобы еще раз повторить все детали операции. А еще — чтобы настроиться, войти в рабочий режим и не растратить энергию в бессмысленной ссоре с родителями.

— Я еду на дачу к одной девушке, — сказал он маме по телефону. — У нее день рождения, и она меня пригласила… Нет, мне не рано интересоваться девушками… Да, я буду ночевать у нее… Нет, не один… А какая тебе разница, с кем? У нее много друзей… И у меня тоже много друзей… Когда вернусь — не знаю. Завтра позвоню… Как только доберусь до телефона.

Мама была крайне недовольна, но Серафим специально выбрал телефонный способ общения — так было проще объясняться.

Еще неделю назад Серафим ни за что не позволил бы себе разговаривать с матерью в таком тоне. Даже если бы ему действительно нужно было поехать на день рождения к девушке, он построил бы разговор совсем иначе. Просил бы разрешения, умолял, на худой конец устроил бы истерику. И только Введенский надоумил его, что есть способ проще.

— А на кой черт тебе родительское благословение? — просто спросил он. — Тебе шестнадцать. По всем законам ты лично несешь полную ответственность за свои действия. Не хочешь расстраивать родителей — предупреди их. Позвони, придумай романтическую историю. Праздник любви, ужин при свечах, танцы у костра. Только ничего не проси и даже не требуй. Просто поставь перед фактом.

Серафим так и сделал — и опять удивился. Все получилось. Мама даже не слишком возражала. Ее беспокоило только, не слишком ли рано ее сын собрался ночевать с девушкой — хотя из разговора явно не вытекало, что он собирается с этой девушкой переспать.

Серафим даже вроде бы намекал, что спать он собирается отдельно от девушки.