Ощущение времени - Михаил Садовский

Он опять, как мальчишка тех своих десяти… одиннадцати, когда исчезла Милка, окунулся в лагерный ритм и сместил для себя время, смог из того мальчишеского далека взглянуть на теперешнего через два десятка лет и, главное, не затаить в себе, а поделиться с самым близким другом… осмыслить, сформулировать, оценить и, снисходительно усмехаясь, обсудить.

Он удивлялся теперь, как не задела его души вся мишура, обсыпавшая и пытавшаяся заслонить это ярким красным цветом! Ничего не осталось в памяти… может, несколько глупых речёвок, над которыми и тогда смеялись, шагая в столовую строем, да попевки вроде «Бери ложку, бери хлеб, драпай быстро на обед!»

Длинная неделя получилась. Он прожил её и стал совсем другим.

По крайней мере, сам так чувствовал… и город встретил его десятками новых или незамеченных прежде мелочей… А может, Додик захватил из своего детства новый запас того, что человек теряет, взрослея: зоркость, обострённую наблюдательность и чуткость… но и ранимость и незащищённость… и потому, вернувшись, заметил многое, мимо чего проходил прежде в повседневной суете.

Научиться бы всем так возвращаться назад, чтобы время от времени восстанавливать запас данного нам природой изначально! А ведь это просто: не отмахиваться от детей и не делить их на своих и чужих, и учиться у них, потому что ясно: вот самый открытый и проверенный путь.

— Не решился?! — сразу выпалил Иванов, открывая Додику дверь. — А я ждал, как договорились, — он внимательно смотрел ему в глаза.

— Спасибо! — выдавил Додик.

— За что… — удивился Борис.

— Сам понимаешь… мы с тобой на пороге стояли… за ним совсем другая стезя… но… читатели — здесь… я для них пишу… тут мне не дают сказать им, о чём думаю я… и они тоже… там меня читать никто не будет… с их мизерным тиражом… тут не издают ради политики… там ради политики издают… я их вовсе не интересую… тут даже больше внимания… — он криво усмехнулся.

— Это верно… вот и я подумал, — он опять уставился на Додика. — Хочешь посмотреть? — вдруг прервал он себя, посторонился и жестом пригласил его зайти в мастерскую. — Тебя с твоими евреями не пускают, да?.. Меня с моими русскими. Гляди! — он лихорадочно менял на мольберте листы акварелей… цари, как черти, коронованные бесенята в непристойных позах с ведьмами свивались в эротические клубки. Нагота расцветала на картинках! Тут всё известные сказочные сюжеты, но… соблазнительные телеса крестьянок, сбросивших с себя ватники и сапоги, на печах в откровенных позах, совращающие попов и мужиков. Царский двор — мундиры, аксельбанты, фраки: оргия, захлёбывающаяся вином и стыдливо закрывающая себе глаза подолами юбок, истекающая слюной публика в отдалении, могущая лишь наблюдать за всем этим… и такие надписи и подписи, реплики в облачках, вырывающихся изо рта, что невозможно было удержаться от горького смеха… да разве передашь одним искусством другое — это надо было смотреть! Но как увидеть? Слишком прямые ассоциации со всей окружающей жизнью безошибочно подсказывали «картинки»… их бы наверняка окрестили «пошлыми и безыдейными», «искажающими великий русский фольклор» — эти удобные дежурные формулы не надо было искать, и, главное, пишущему не надо было отвечать за них… ими не раз стреляли речи и газеты в талантливое и непривычное владыческому оку.

— Ну?..

Додик уставился на Иванова.

— Прости… — тихо-тихо прошептал он.

— Не понял?! — повернулся к нему Борис.

— Я про тебя плохо подумал… прости, Боря… я…

— А ты не рассказывай, — прервал его Иванов, — бывает. На лбу не написано… понял? Ну, куда с этим? А народ просто вымирает! Ржёт!.. Продай, продай! А продам — так вообще никто не увидит… и выставить не выставишь, понял?! То против формализма воюют, против абстракционизма, да ещё мягкий знак в него впиливают! А это ж наше! Исконное! Русское! А как чумы боятся и на меня шикают, мол, Иванов, не дури, ты что, не понимаешь? Не понимаю, мать их…! А уже настучал кто-то… начальство косится… чего-то намекает… хорошо, что сгоряча-то не сиганули туда… в альманах этот… всё равно бы тут никто его не увидел, а что для истории останется — да, х… с ней, с историей! Её ещё столько раз перепишут! Если б эта Клио знала, какую породу продажных тварей на свет выпустила! — Додик буквально замер… ведь только вчера они то же самое говорили с Николаем! — Что толку публиковать там — всё равно здесь, не читая, осудят и с землёй сравняют…

— А ещё, знаешь, клятву я свою вспомнил, — тихо добавил Иванов и стал складывать листы, — ну, заткнут меня, и п…ц, а так… хоть кому-то помочь смогу… сам себе не изменю… как сосчитать, что лучше?! А? Фигу в кармане носить и надуваться от своего величия и бесстрашия, или дело делать и нас…ть на всех… как ты думаешь?

— Знаешь, как меня моя машинистка величает?

— Интересно!

— «Ты, писатель хренов!» — Додик выжидал, какой эффект произведёт это на собеседника.

— Это к чему? — совершенно ошарашенно спросил Иванов.

— А к тому, что недовольна она бывает часто тем, что я ей печатать несу! А она и есть народ! И весьма квалифицированный читатель!

— Ну, и за что критикует?

— Она так объясняет мне: «Ты что, писатель хренов, не знаешь, что это не пробьёшь! Чё бумагу изводишь!.. Это и при коммунизме не пропустят, а до него пешком-то с голой жопой да пустым брюхом ты и не дотопаешь! Писатель…»

— И хорошо пишет? — заинтересовался Иванов.

— Не понял?

— Ну… без ошибок, чисто?

— Ха! С филологического ушла с третьего курса, потому там перспективы никакой — училка в школе — и всё, а тут зарплата, да на казённой бумаге халтуры-то — сколько хошь… а в комитете и машинка хорошая, и бумага классная…

— В каком комитете?! — ощерился Борька.

— А чёрт его знает? — бросил Додик и через секунду, добравшись до смысла вопроса, рассмеялся. — Да не в том, не в том!.. Не в том…

В переговорном пункте было пусто. За стеклом поверх стойки виднелась только золотая Наденькина макушка. Девушка приподнялась на скрип двери и сразу отрицательно закачала головой, что означало — Милки нет.

— Не её смена? — поинтересовался Додик.

— Не… теперь две недели не будет, — кокетливо сообщала Наденька. — А я не могу помочь? — она мило рассмеялась, мол, чем я хуже-то… Видимо, Додик и ей тоже нравился.

— В этом вопросе нет! — улыбаясь, ответил он в тон. — Отпуск? — продолжал он свои расспросы.

— Ага! — подтвердила Наденька. — Учебный… у неё сессия.

— А! — понимающе протянул Додик, — две недели?

— Ага, — согласилась Наденька, — вчера ушла только… До шестого!.. А вы заходите — вдруг выручу!

— Ладно! — пообещал Додик. Что толку было звонить Милке — он знал, что она не придёт — за две недели-то ей надо усвоить полугодовую программу, да не по одному предмету… хоть на три дня, хоть на один, на день экзамена запомнить… он думал, что не сегодня — завтра придёт ответ от Веры на его письмо, отправленное уже четыре дня назад. Ящик неизменно оказывался пустым.

— Мёртвый сезон! — пропел он в голос и услыхал вкрадчивые шаги за дверью… Аннушка была начеку. — Тогда, тогда… тогда… — он оглядел комнату и вынес заключение: — Ремонт!

Это означало, что следует решительно предпринять срочные меры по восстановлению собственного здоровья!

Два года назад приятель обучил его этой нехитрой комбинации. Случайно они увидели друг друга в метро на эскалаторах, едущих в разных направлениях.

— Додик! Самарский! — окликнул его Степан. — Выручи! Подожди внизу! — через несколько минут он увидел своего знакомого, спускающегося в вестибюль.

— Что случилось? — тревожно спросил Додик.

— Помоги написать пьесу!

— Господи! Напугал меня! Что ты сказал?

— Пьесу… помоги написать!

— Да ну тебя! — отмахнулся Додик, думая, что приятель разыгрывает его. Неужели из-за этого заставил ждать и сам бегом по ступенькам летел?

— Я серьёзно! — стал убеждать Степан. — Пьеса нужна срочно, понимаешь? — он взял Додика под руку и повёл по центральному мраморному залу станции. — Для кукольного театра!

— Что??? — Додик даже захлебнулся, — для какого театра?!

— Для кукольного. Понимаешь, — торопливо объяснял Степан, — Юбилей же! Они заказали пьесу, а не подошла… не знаю уж кому, почему… срочно нужна замена!

— Какая замена, какой юбилей? Ты что, совсем тронулся? Я не умею!..

— Додик… спокойно! — пробасил Степан наставительно. — Ты всё умеешь! Пьеса для кукольного театра к юбилею Октября.

Додик уже кипел.

— А! О советской власти! — еле сдерживаясь, догадался он.

— Да! — радостно подтвердил Степан.

— Ага… это значит так, — стал фантазировать Додик, — ну, примерно, с октябрятами… нет, с пионерами на борту… ракета… ракета с пионерами на борту летит на неизвестную планету! Так?