Алиовсат Гулиев - Он писал историю - Эльмира Ахундова

***

Мы помним, что русским языком Гулиев овладел довольно поздно, учителями его были интеллигентка Зара Алиева, русские классики. Поэтому и его собственный русский язык был чистым. В активном словаре Алиовсата Гулиева отсутствовали жаргонные, бранные словечки, которые люди обычно еще в детстве впитывают на улице, во дворе, общаясь со сверстниками. К тому же для Алиовсата Гулиева, которого природа наградила литературным даром и тонким умением чувствовать прекрасное, подобный лексикон был бы попросту невозможен. Того же он ждал и от детей, упуская из виду, что они-то язык учат не только по произведениям Пушкина и Чехова... А уж подростки, в своем желании казаться старше, любят уснастить речь жаргоном или молодежными неологизмами.

"Если папа от кого-то из нас слышал подобные слова, - рассказывает Афаг Гулиева, - то приходил в ужас. Поскольку в детстве он не имел возможности заниматься вплотную воспитанием детей, то считал, что мы должны впитывать и воспринимать жизнь только в том ракурсе, в котором воспитываемся дома. Он не учитывал, что есть школа, улица, двор, где можно набраться всякого. Поэтому, когда он вдруг слышал от нас нечто, несообразное его языковым нормам, для него это было кошмаром. Но и в таких случаях он не ругался, не выговаривал. Папа был относительно уравновешенным человеком. Он не говорил, а смотрел, но это было хуже, потому что его взгляд так пронизывал тебя, что лучше бы он поругал, шлепнул.

Отец был с нами ласковым, нежным. Но если иногда, а это было очень редко, он терял над собой контроль, это была "Кура неукротимая", которая выходила из берегов. Однако при этом он никогда не оскорблял, он пытался убедить нас, правда, на очень повышенных нотах".

"Если вдруг в дневниках обнаруживалась плохая отметка, - вспоминает Талатум Гулиев, - он удивлялся. Никогда не ругал, не кричал. То есть, кроме любви и ласки, мы от него ничего не видели. За мои девятнадцать лет в доме, может быть, всего один раз и была какая-то буря. Я сейчас точно не помню повода, но уверен, что она имела основание".

Контроль за учебой детей не ограничивался только проверкой дневников. Алиовсат Гулиев периодически заходил в 23-ю школу, где учились трое старших, и интересовался делами детей у директора школы В.П. Курдюмовой, с которой был знаком еще по совместной работе в избирательной комиссии по выборам в Верховный Совет. Об учебе младшей, Джейран, которую Алиовсат муаллим ласково звал "Анашка"49, потому что она носила имя его покойной матери, он узнавал от учительницы, периодически приходившей к ним в гости.

Конечно, отлучение "опозорившихся" от телевизора - суровое наказание для детей, но, сказав, что Алиовсат Гулиев был суров всегда, мы бы погрешили против истины. Как-то в дневнике сына он обнаружил "двойку" по поведению. Естественно, он потребовал объяснений.

- Что это за "двойка"? За что? Ты плохо вел себя? Хулиганил?

- Да нет, - отвечал Талатум, - просто не было урока, и мы решили с ребятами поиграть во дворе в футбол. А двери во двор были заперты.

- Ну и что?

- Мы решили спуститься из окна второго этажа. Только окно не то выбрали.

- Как это - не то?

- На первом этаже оказался кабинет Валерии Петровны.

- Все ясно, - спокойно сказал отец и отправился назавтра в школу.

Поскольку страсти уже улеглись, директор школы рассказывала об этом происшествии уже с изрядной долей юмора.

- Вы представляете, Алиовсат Наджафович, - говорила Валерия Петровна, сижу я в кабинете и вдруг вижу, в окне болтаются чьи-то ноги. Мне конечно же стало интересно - кому они принадлежат. Выглядываю - а это, оказывается, Талатум альпинизмом занимается.

Громовой смех Алиовсата Гулиева сопровождал рассказ директора.

"Отец мог простить "двойку" за озорство, - вспоминает Талатум Гулиев. Он боялся только, чтобы я не связался с дурной компанией. Но таких проблем в нашей семье никогда не было".

Впрочем, Джейран Гулиева вспоминает, что если в школе возникали какие-то конфликты с педагогами, то Алиовсат муаллим всегда занимал сторону педагогов. Учитель - всегда прав, даже если он не прав. Думается, эта черта осталась у него со времен педагогической деятельности. Кроме того, как человек ученый, знающий цену знаниям, он сам с уважением относился к людям, дающим эти знания, и приучал и детей уважать их. Знания были для Алиовсата Гулиева превыше всего.

***

В душе каждого отца живет желание, чтобы сын стал продолжателем его дела, но когда однажды Талатум "забастовал" и объявил, что больше учиться не хочет, а пойдет работать, Алиовсат Гулиев скрепя сердце согласился с этим решением.

Это было в период работы Алиовсат муаллима над книгой об Иване Вацеке, когда ему приходилось много ездить. В отсутствие отца, дети, оставшиеся на попечении матери, несколько вышли из-под ее контроля.

"Я в то время окончил восьмой класс, - рассказывает Талатум. - Отец меня вызвал часа в два ночи к себе, усадил, и мы с ним долго говорили.

- Сынок, - сказал он, - не каждому дано стать ученым. Но в нашей стране любая профессия почетна. У нас есть известные сталевары, хлопкоробы. Если ты сам чувствуешь, что у тебя возникают сложности с учебой, в этом ничего зазорного нет. Дай, я немного подумаю, и на днях мы решим этот вопрос.

Прошло какое-то время, и отец сказал мне:

- Я поговорил с директором завода имени лейтенанта Шмидта, он ждет нас.

Мы с отцом поехали на завод. Директор завода взглянул на мои руки и сказал папе:

- Вы делаете что-то не то.

Они поговорили, и через какое-то время мне уже был выписан пропуск. Предполагалось, что я буду работать на этом заводе и учиться в вечерней школе.

Но грохот станков на заводе, который я услышал, пока мы шли к директору, меня изрядно отрезвил. Я понял, что это совсем не мое, и сказал отцу, что хочу вернуться в школу.

Все вернулось на круги своя, а через некоторое время отцу сообщили, что у меня в школе все нормально и особых проблем, вызванных моим временным отсутствием, нет.

У отца все было четко: не хочешь учиться - иди работать. То есть он не заставлял обязательно учиться, я должен был сам решить, чего хочу в жизни. Отец считал, что все профессии равно почетны: не можешь найти себя на этом поприще, ищи другую стезю".

Мы не думаем, что Алиовсат муаллим ставил перед собой цель напугать сына тяжелыми условиями работы на заводе. Однако уверены, что решение сына продолжать учиться сняло большой камень с сердца отца.

"К детям он относился с высокой требовательностью, - вспоминает Афаг Гулиева. - Большие поблажки были Джеке50, она вообще занимала особое место в его жизни, так как отец дал ей имя своей матери, которую он потерял очень рано. Джеку он называл Анашка.

Талатуму тоже были некоторые послабления как продолжателю рода. Отец возлагал на него громадные надежды. Он безумно любил Талатума, но в то же время был к нему очень требователен.

Однако больше всего проблем у него было со мной, потому что я никогда не была послушным ребенком, и чаще всего всякие эксцессы происходили со мной.

Поводов я давала массу, особенно когда начался переходный возраст и появилось, например, желание пользоваться косметикой или вести часовые разговоры по телефону.

Помню, я в детстве любила развешивать по стенам фотографии кинозвезд. Находя их в моей комнате, он возмущался: "Не понимаю, откуда у тебя буржуазные замашки!" При этом в слово "буржуазные" он не вкладывал классового значения, то есть очень часто, когда он использовал то или иное слово, надо было еще понять, что он под этим подразумевает. В слово "буржуазные", например, он вкладывал значение "тяготение к западному китчу". То есть если ты любишь, скажем, Софи Лорен, то носи человека в сердце, зачем надо всюду расклеивать ее фотографии.

Вот тогда мне доставалось. Фотографии летели с балкона".

Афаг ханум вспоминает, как однажды, когда она с отцом была в Москве, кто-то из друзей Алиовсата Гулиева пригласил их на ужин в "Националь".

Для шестнадцатилетней девушки это было большим событием, и она решила достойно подготовиться к нему. Прежде всего, нельзя было идти в ресторан с "голым" лицом. Правда, тут возникало сразу несколько проблем. Во-первых, в те годы с косметикой в Советском Союзе было очень сложно, а тут еще отец, обнаруживая ее запасы у дочери, немедленно выбрасывал их. Поэтому у девушки проблемы удваивались: надо было не только найти косметику, но и уберечь ее от карающей руки отца.

Но не зря же говорится: голь на выдумки хитра. После долгого анализа сложившейся ситуации выход был найден - французскую косметику можно заменить акварельными красками, которые продаются в любом канцелярском магазине. Сказано - сделано.

Далее начался еще более сложный и мучительный процесс "поиска" лица. Результат творчества превзошел самые смелые ожидания. Взглянув на лицо девушки, Леонардо бросил бы писать "Джоконду", Гоген решил бы навсегда остаться на Таити, Ван Гог застрелился бы раньше отведенного ему срока, и разве что индеец, вырывший из земли топор войны, остался бы вполне довольным этой боевой раскраской, представлявшей собой грозное сочетание голубого, золотого и серебряного цветов.