Свадебный бунт - Евгений Салиас

Затылъ Ивановичъ скоро привыкъ пальцемъ не двинуть, не спросясь у Лучки, безъ его совѣта и указанія. Конечно, умный и хитрый Лучка съ самаго начала повелъ дѣло чрезвычайно тонко. Первые его совѣты хозяину были дѣйствительно разумны и въ его пользу. Видя удачу и успѣхъ, Затылъ Ивановичъ увѣровалъ въ Лучку такъ же быстро, какъ увѣровалъ въ христіанскаго Бога. Даже болѣе… Лучкѣ вполнѣ довѣрялъ онъ, признавалъ и чувствовалъ, что парень умница и пролазъ-молодецъ.

Что же касалось до новаго своего Бога, христіанскаго Господа, то Затылъ Ивановичъ еще относился къ нему съ большимъ сомнѣніемъ и очень подозрительно.

Князь принялъ христіанство ради общественнаго положенія. Прежде безъ денегъ ему незачѣмъ было креститься. Татаринъ онъ, или русскій, все одно, былъ бы приписанъ въ приказной избѣ къ разряду вольныхъ или гудящихъ людей. Теперь же, получивъ наслѣдство, онъ какъ князь Бодукчеевъ, православнаго вѣроисповѣданія, былъ записанъ въ первый разрядъ въ числѣ самыхъ именитыхъ гражданъ Астрахани. Выборъ его въ церковные старосты окончательно упрочилъ его общественное положеніе.

Но тайно отъ всѣхъ ногайскій татаринъ оставался въ душѣ магометаниномъ, какъ и многіе, даже большинство новокрещенныхъ въ православіе. Затылъ Ивановичъ, быть можетъ, шелъ далѣе всѣхъ. Въ иной день утромъ онъ стоялъ два, три часа за службой въ церкви, продавалъ и ставилъ самъ свѣчи къ иконамъ съ десяткомъ земныхъ поклоновъ, собиралъ деньги на благолѣпіе церкви, но въ сумерки при закатѣ солнца тотъ же усердный прихожанинъ сидѣлъ на особый ладъ у себя въ маленькой горницѣ, запершись на замокъ. Онъ сидѣлъ не на лавкѣ, а на коврикѣ, на полу, поджавъ подъ себя ноги, и молился Богу, тому же самому, которому молился всю жизнь.

Православный христіанинъ и церковный староста Никольской церкви попросту въ этой горницѣ творилъ намазъ! Мысль, что это грѣхъ и вѣроотступничество отъ вновь принятой религіи, ни на мгновеніе не приходила на умъ перекрестю. Мысль, что за это можно было отвѣтить, попасть въ ту же яму подъ судной избой, про которую онъ часто слыхалъ, конечно, приходила въ голову новаго князя Бодукчеева. За то же онъ тщательно и запирался на замокъ.

Перестать молиться такъ, на коврикѣ, на отцовъ и дѣдовъ ладъ, своему Богу, съ которымъ онъ былъ давно связанъ душой, къ которому онъ не могъ относиться такъ же подозрительно, какъ къ христіанскому Богу, князь Бодукчеевъ не имѣлъ возможности.

Онъ переживалъ теперь особенно важные дни своей жизни. Онъ сватался за дѣвушку красавицу и приданницу, которая дѣйствительно ему крѣпко нравилась, онъ готовъ былъ бы взять ее за себя въ иныя минуты даже безъ приданаго. Въ такое время нужна помощь свыше. Смущенное сердце невольно проситъ съ небесъ заступничества и покровительства.

Какъ же въ трудныя мгновенія обращаться къ новому знакомому, котораго только что встрѣтилъ и совсѣмъ не знаешь! Понятно, побѣжишь за совѣтомъ и помощью къ старому другу. Какъ же теперь было ногайскому татарину обращаться за помощью къ своему новому Богу, который положительно ничѣмъ еще не доказалъ ему ни своего къ нему расположенія и вниманія, ни, своего всемогущества.

Затылъ Ивановичъ иногда, впрочемъ, подумывалъ, что если бы онъ женился на Варюшѣ, то современемъ ему, можетъ быть, легче будетъ молиться христіанскому Богу. Да тогда и не придется очень Богу молиться, и все равно — тому или другому. Когда все устроится, ему ни Аллаха, ни Бога не нужно будетъ. Но теперь, въ эти рѣшительные, роковые дни, когда онъ орудуетъ на всѣ лады, когда ему и Ананьевъ, и Лучка помогаютъ всячески, чтобы свертѣть дѣло и повѣнчаться съ Варварой Климовной, теперь немыслимо бросать Аллаха и обращаться къ христіанскому Господу.

Черезъ недѣлю послѣ своего поступленія къ Затылу Ивановичу, Лучка, конечно, уже сталъ главнымъ руководителемъ въ завѣтномъ и сердечномъ предпріятіи своего сіятельнаго хозяина. Не только Партановъ бывалъ въ домѣ Ананьева, видался и бесѣдовалъ съ Настасьей и съ самой Варварой Климовной, но онъ сталъ любимцемъ самого Ананьева, какъ довѣренное лицо его пріятеля, князя Бодукчеева. Такимъ образомъ Лучка былъ свой человѣкъ, чтобы лазить въ душу Затыла Ивановича, и свой человѣвъ въ домѣ Ананьева, чтобы ладить и устраивать совсѣмъ не то, что поручалъ ему перекрестъ.

Барчуковъ видалъ, конечно, Партанова тайкомъ и часто изумлялся ловкости друга. Самъ чортъ, казалось, не могъ такъ все перепутать въ путанномъ дѣлѣ и вмѣстѣ съ тѣмъ такъ ясно видѣть и хорошо знать, гдѣ какой конецъ, и гдѣ начало, и гдѣ всякій завязанный узелокъ всякой нитки.

— Вотъ въ этихъ самыхъ путахъ, которыми, сказываешь ты, я всѣхъ перепуталъ, — говорилъ Лучка пріятелю:- я всѣхъ ихъ, какъ въ сѣтяхъ, на берегъ и вытащу. А на берегу на этомъ, которая рыба подохнетъ, которую я назадъ въ рѣчку заброшу, а которую въ бадью спущу. Климъ Егоровичъ, вѣстимое дѣло, у меня подохнетъ; ну, а Затыла Ивановича, прости, голубчикъ, на погибель я не дамъ. Совѣсть моя мнѣ запретъ кладетъ. Его я обратно въ рѣчку заброшу. Будетъ онъ у насъ, хоть и безъ Варюши, но живъ и невредимъ. Пускай отъ срама къ себѣ, въ ногайскія степи, уѣзжаетъ. Впрочемъ, я его хочу поженить на одной приданницѣ старой, но тоже богатой.

XXI

Въ тѣ же самые дни въ домѣ Сковородихи, на Стрѣлецкой слободѣ, явился, однажды, молодецъ, франтовато одѣтый, а съ нимъ пожилая женщина, довольно извѣстная въ Астрахани. Она была главная устроительница судебъ обывателей, т.-е. сваха. Впрочемъ, никакія бракосочетанія, крестины и даже похороны не обходились безъ нея. Всюду она была свой человѣкъ.

Не разъ бывала она у Сковородихи, но тщетно усовѣщивала скупую, тучную и лѣнивую стрѣльчиху справить хоть одну свадьбу, хотя бы старшей дочери Марьи.

Хозяйка отдыхала на постели, когда дѣвка доложила о прибытіи Платониды Парамоновны Соскиной, и Сковородиха сразу разгнѣвалась при этомъ имени.

— Опять сватать! Гони ее со двора! — приказала Авдотья Борисовна.

Дѣвка пошла, но чрезъ минуту вернулась и объяснила, что сваха сказала: «Не пойдетъ со двора».

— Кцкъ не пойдетъ? — удивилась стрѣльчиха.

Дѣвка повторила тоже самое.

— Она говоритъ, скажи сударынѣ Авдотьѣ Борисовнѣ, что я не пойду со двора, и вотъ такъ до ночи и буду здѣсь на крылечкѣ сидѣть. А ночью оба умастимся тутъ и спать до утра.

— Кто оба?

— А съ ней парень такой пригожій, да прыткій. Ужъ примѣривался на крыльцѣ, куда ночью головой ложиться — къ дому, или къ улицѣ.

— Что? Что? Что?… — повторила Сковородиха, пуча глаза на дѣвку.

— Точно такъ-съ. Прыткій… Сказалъ Платонидѣ Парамоновнѣ при мнѣ… Не тужи, говоритъ, голубушка. Не дастъ Сковородиха одной дѣвицы волей, я ихъ всѣхъ пять сграблю за разъ и продамъ въ гаремъ къ султану турецкому.

— Стой. Не смѣй! Не пужай! Стой! — заорала Сковородиха, подымаясь и садясь на постели.

Она едва переводила духъ, хотѣла сказать еще что-то, но не могла и замахала руками.

— Айканку… Айканку зови.

Главный совѣтникъ хозяйки былъ, между тѣмъ, уже давно на улицѣ и бесѣдовалъ со свахой и съ молодцомъ. Молодецъ успѣлъ уже сказать что-то Айканкѣ на ухо, и старая какъ-то видимо смутилась. А молодецъ въ подтвержденіе своихъ словъ началъ креститься. Айканка развела руками и выговорила:

— Подождите, пойду къ ней.

И торопливо пошла калмычка въ домъ.

— Иду! Иду! — отозвалась она, встрѣтивъ посланную за ней дѣвку.

— Ступай… Гони сваху… Дѣлай, что хочешь… — заявила Сковородиха любимицѣ. — Проси честью уйти, а не пойдетъ, созови рабочихъ съ метлами. Я у себя въ домѣ хозяйка. Она съ мужчиной на крыльцѣ спать собирается. Будь благодѣтельницей…

Но далѣе Сковородиха говорить не могла. Весь запасъ силъ ея тучнаго тѣла былъ истраченъ, и, махнувъ отчаянно рукой на Айканку, она снова легла на подушки.

— Нельзя гнать! И-и! нельзя. Такое дѣло. Нельзя, — отозвалась Айканка.

— Какъ нельзя? — жалобно и тихо спросила стрѣльчиха.

— Такое дѣло. Важнѣющее.

— Сватовство опять?

— Да, сватовство. Только особое, удивительное. За дочку сватается князь…

— Какой князь?

Айканка развела руками, а Сковородиха вдругъ опять сѣла на постели… Она даже почувствовала себя вдругъ на столько свѣжей и бодрой, что готова была хоть на улицу выйти, гдѣ не была уже три недѣли, откладывая безпокойство всякій день «до завтрева».

— Какой князь? — повторила Сковородиха.

— Такой ужъ… Княжескаго рода.

— Какъ звать-то?

— Нешто она скажетъ? Нешто можно такъ брякнуть — прямо? Позови да и перетолкуй.

— За которую дочь сватается?

— Опять не знаю. Не сказала…

Сковородиха задумалась.

— Ну, что же ты?

— Боюся, Айканушка.

— Чего?

— Не знаю.

— Чего же бояться? Радоваться надо — князь.

— Страшно. Эдакаго я не ждала. Это, почитай, еще хуже, чѣмъ кто изъ нашего состоянія. Въ бѣду бы намъ не влѣзть.