Путь к звёздам - Олег Верещагин

   - Тодди... - а я хотел уже крикнуть, потому что увидел, как Тодди, чуть привстав (лоб у него осыпало потом), наклонился к сторку - и тот закрыл глаза и чуть-чуть откинул голову назад... подставлял под удар горло из-под корсета. Но Тодди сипло спросил:

   - Ты... как тебя... пить хочешь? - и когда сторк изумлённо глянул на него - показал, что пьёт. Сторк молчал и по-прежнему смотрел удивлённо, глаза стали здоровенными и недоверчивыми. Потом он медленно чуть-чуть наклонил голову, тоже как-то недоверчиво. Тодди взял со столика удобную поилку с носиком, в которой был морс, хотел сунуть в зубы сторку этот носик, но вместо этого сердито вздохнул и осторожно поднёс посудинку к его губам.

   Сторк начал пить. Он, наверное, правда очень хотел пить, и, пока пил, не сводил с нас всех глаз. Глаза были непонимающие и испуганные. Не от страха испуганные, а от удивления, если вы понимаете, о чём я. Потом толкнул носик губами и что-то тихонько сказал.

   Мне показалось - поблагодарил...

   ...Ночью я опять проснулся. Не от сна, хорошо - просто тут, в госпитале, делать нечего в сущности, днём то и дело засыпаешь, ну а ночью бывает спишь плохо. И не сразу понял, с кем разговаривает Тодди, а потом всё вспомнил и удивился.

   Тодди шептался со сторком.

   Я не знаю, как они там друг друга понимали. Слов сторка я не слышал - видно, ему было трудно говорить, он совсем уж шептал. А Тодди я слышал, хотя он говорил тоже тихо.

   - Мама? Маму убили, да? У меня тоже... маму... и двух младших сестричек, и прадеда с прабабушкой. Прямо у дома. Прадед успел меня столкнуть в компостную яму. Я... затаился... и видел всё. Я их потом похоронил... Да, ваши. Они очень много потеряли, когда наш посёлок... я потому сегодня когда тебя увидел - я... У тебя тоже все? Ничего не осталось от твоих? Ты не смог, да?.. Нет, меня потом, на корабле ударило... Тоже на корабле?.. Ну и дурак. Кончится война, и ты вернёшься домой... И всё равно дурак. Хотя ты храбрый, я думаю...

   Под этот шёпот я и уснул снова. И мне снилось, что я проснулся дома и жду маму с работы. Спокойный был такой сон и светлый-светлый. Хороший был сон...

   ...Утром я долго гулял в парке с Мари. Кто такая Мари - это отдельно надо сказать.

   Когда меня только-только сюда привезли и поставили протезы, то нас навещали ребята из местной школы. Ну, такое часто бывает, чуть ли не каждый день вообще-то, почему я про этот случай вспомнил - я объясню. Концерт, подарки... Что интересно - вроде бы такое должно надоесть, самодеятельность эта... А ведь не надоедает. Наоборот - какое-то ощущение... приятное, в общем. Тёплое. Вслух я об этом, конечно, не говорю - а может, мы просто в госпитале послабже стали, не знаю...

   В общем, я познакомился с Мари. Она девчонка из рыбачьей семьи, помладше меня, ненамного. В том концерте она пела - я, честно сказать, уже не помню, что именно, что-то про море. А потом подсела ко мне. Я только-только начал отходить от дикой постоянной боли, сопровождавшей меня много дней после операции - её нельзя было глушить лекарствами, только терпеть и терпеть. Мир, в котором не было этой боли, уже сам по себе казался мне чудесным. А тут ещё концерт. И Мари.

   Девчонки они и есть девчонки. Что с них взять? Я больше всего боялся, что она начнёт меня жалеть. Это невыносимо - когда жалеют. Хуже пытки. Я бы за эту жалость гвозди в башку вбивал. Но она и не подумала. Познакомилась и давай про разные свои дела рассказывать. Про море, про скаутский отряд, про всё подряд. Про войну ни слова не говорила. Я сперва просто слушал. И, честно скажу, любовался. У меня девчонки не было никогда. Женщина одна... была. Старше меня. Перед тем боем. Так получилось. В том бою её и убили, а я ей на всю жизнь благодарен. Кто не понимает - тот и не поймёт. Мне было очень страшно, я знал, что мы их не остановим, не сможем, сможем только задержать на полчаса, погибнуть, и эти полчаса будут самым важным для очередной небольшой победы... мне было страшно, а потом, с ней, сделалось уже не очень; я как-то собрался, потому что знал, осязаемо знал, что защищаю и за что умру... Но это не то. Это была просто Женщина. Я, честное слово, сейчас даже лица толком вспомнить не могу. А Мари была симпатичная такая - круглолицая, улыбчивая, волосы светлые, как лён, тут редко у кого такие, подстрижены коротко. В форме, галстук аккуратно повязан - зелёный, не красный, как мой (я его под подушкой храню). Глаза серые и немного с золотинкой, носик курносый. Потом я тоже начал говорить - по словечку сперва, дальше разговорился... А потом им пора уже было уходить почти, и она сказала: "Я ещё к тебе приду. Можно? У меня нет мальчика, правда, и не было никогда, я хочу, чтобы ты был мой мальчик." Она немного с акцентом говорили по-русски, точней - просто как-то странновато фразы строила. Смешно так... было. До этих слов.

   А вот тут меня толкнуло.

   Я думал, что она просто не знает, что со мной. Биопротезы - они же в точности как руки, да и не видно их толком под пижамными рукавами. Мало ли, какое у человека ранение, почему он руками не двигает? Я и сказал: "Слушай, ты что, не видишь, что у меня нет рук? Это протезы." Грубо сказал. Резко так. Думал, она разговор потихоньку вежливо свернёт, уйдёт, ну и всё. Зачем ей парень без рук? Я так подумал, и сами протезы, на которые я столько возлагал надежд, показались мне отвратительными... никчёмными совершенно.

   ...А она посмотрела мне в глаза, подняла свои руки и начала пальцы загибать. И говорить, кто у них в семье где и когда погиб. Много людей. Почти как у меня. Пальцев на руках ей не хватило... Перечислила всех и дальше сказала: "Я не воевала. И уже не успею, наверное. А ты воевал. Ты ИХ сюда не пустил. Неужели ты думаешь, что я такая дрянь и..." - и не договорила. Просто обняла, носом в нос уперлась и шепчет: "Когда ты выздоровеешь, я поеду с тобой. Никто не будет против, все будут рады. А когда нам будет по шестнадцать - мы поженимся. Я тебе клянусь морскими волнами, лунным светом и бортами нашего баркаса."

   Я обалдел. Не знал, что сказать, даже не поцеловал её. А потом подумал - а почему нет? Я согласен. У нас будет много детей, и мы их будем называть в честь её родни - и моей. В честь тех, кто погиб...

   ...В общем, так мы и решили. Отца у неё убили, приходила вместе с ней несколько раз мать. Мы ни о чём таком не говорили, но я по глазам увидел - мать знает. И по тому, как она со мной обходилась, понимал ещё - мать рада.

   Вот в это утро мы с ней нагулялись. И нацеловались. Она всё хихикала, что я пока очень удобный парень - целуюсь, а руками никуда не лезу - и это не было ничуть обидно, а правда смешно. Ещё я начал хвастаться про войну и про свои медали, и мы опять целовались, но нас спалила уборщица из соседнего корпуса - энергичная такая бабулька - и разогнала шваброй. Ей-то не докажешь, что ты герой, а, между прочим, без рук и бегать неудобно тоже.

   Ну ничего. Науманн сказал - недолго осталось подождать.

   В общем, в нашу палату я вернулся в самом что ни на есть хорошем настроении. Тодди спал. А Франтик...

   Франтик сидел на краю постели сторка, пождав одну ногу. И что-то весело болтал на смеси русского, английского и родного чешского. А сторк слушал. Внимательно.

   Услышав меня, Франтик явно смутился. Опасливо поспешил сказать:

   - Тодди спит... а я чтобы не скучно было... ничего же?

   - Ничего, - ответил я. И посмотрел в глаза сторка.

   Я раньше много раз видел глаза врагов. Враги были разные, разных рас, и, если у них вообще были привычные глаза, то я читал в них ярость, страх, ненависть - что угодно, но только не это. только вчера я понял, что они могут быть и другими. Так вот. Сейчас - глаза сторка были извиняющимися.

   - Нье ру'атт, - шевельнулись его губы. И я понял, что он просит не ругать Франтика.

   - Болтайте, болтайте, - я сел на кровать. С трудом удержал себя от желания пошевелить руками - Науманн настрого запретил это делать, даже пытаться делать. А Франтик, кстати, до самого вечера на меня посматривал опасливо. И к сторку больше не подходил. Но, когда был отбой и погасили свет - я уже начал дремать и вдруг услышал рядом:

   - Можно я к тебе?

   Это был Франтик. Я чуть подвинулся и спросил тихонько (Тодди и сторк спали):

   - Давай... приснилось что-нибудь?

   - Не... - он забрался ко мне, устроился удобней и вдруг сообщил: - Его Хевирт зовут.

   - Ко... а, ясно, - кивнул я. - Ну и хорошо.

   - Я знаю, что он враг, - Франтик засопел мне в плечо. - Ну... я просто забыл. Тодди спит, ты ушёл... а я... я ему просто сказку ту пересказывал... А он слушал... Знаешь, он немного по-русски понимает! И говорит... немного. Только смешно.

   Ну ещё бы, подумал я. У них многие понимают русский. Даже учат. Перепугали мы их здорово, как ни крути. И, насколько мне известно, наших раненых они не содержат в своих госпиталях... Но сказать это Франтику я не мог - и не хотел. Да и не было у меня на сторка по имени Хевирт никакого зла, вот вы как хотите. Вместо этого...