Большое Гнездо - Эдуард Зорин

— Дюже испугался я, княже.

— Под господом ходим, не по своей воле…

Кузьма сказал:

— Князь Рюрик доносит — ушел-де Роман в Польшу, ввязался в усобицу, ранен был…

«Наступил медведь на мозоль», — подумал Всеволод. Вспомнил князя Романа, каким знал его в детстве, — длиннорукого, с растерянным, наивным взглядом, стоящего рядом с отцом своим Мстиславом возле всхода в княжеский терем на Горе. Внизу, во прахе, угольях и золе, лежал поверженный Киев. Князь Андрей Боголюбский, сидя на жеребце, нервно подергивал поводья… Не верил он тогда брату, а нынче Всеволод продолжает Андреем начатое.

Умен Роман, хоть и горяч, — многому жизнь его научила. И на западной окраине задумал он то же, что и Всеволод у себя на северо-востоке. Мечтает Роман соединить под собою волынский и галицкий стол. И если не помешать ему, то свершит задуманное. Владимир галицкий слаб, скоро отдаст богу душу, извели его пиры и бабы. Рюрик стареет. Подпадет Киев под Романа — одному Всеволоду с ним не справиться…

Не просты думы великого князя. Перед глазами его вся Русь. И Новгород никак нейдет из головы.

Вчера снова был у него Иоанн, сидел допоздна, склонял отречься от Ярослава, успокоить Боярский совет:

— Не упорством единым берут города…

А если бы то же самое сказал ему Микулица?.. Всеволод долго не мог уснуть, сомневался: «Не упрямство ли это?» Но уступать не хотел, раз начатое привык доводить до конца. Сердился на Иоанна. Вставал, пил квас. Ворочался с боку на бок. Утром задремал — проснулся от сильной боли в груди. Слабым голосом позвал Марию…

Вспомнив жену, Всеволод невесело улыбнулся: многое, многое стало проходить стороной. Вот и у Ратьшича забыл спросить про жену его Досаду.

— На сносях она, — засмущался Кузьма.

— Сына тебе, Кузьма.

— Спасибо на добром слове, княже…

Оставшись один, Всеволод прилег на лавку. Закрыл глаза. Притих. Слушал верещанье сверчка за стенкой и мерные удары сердца. Думал.

Глава седьмая

1

Кто не знает во Владимире каменных дел мастера Никитку, любимого ученика знаменитого Левонтия, поставившего на крутом клязьминском берегу церковь Успения Божьей матери?!

Пройдись по улицам, спроси любого встречного. «Никитка? — скажет встречный. — А погляди-ко на этот собор, украсивший детинец. Это и есть Никитка».

Загляни в мастерские бронников, лучников и златокузнецов. «Никитка? — скажут бронники, лучники и златокузнецы. — Да кто же во Владимире не слыхал про Никитку?! Дивной резьбой украшены наши церкви. Это и есть Никитка!»

Войди в любой двор, в любую избу посада — и здесь расскажут о Никитке уважительно и с доброй улыбкой.

Много у Никитки друзей во Владимире и за его пределами, приезжали к нему зодчие из далеких стран — дивились его делам, разносили славу о владимирском камнесечце по всей земле…

Ехал к Никитке из Великого Новгорода в возке о трех лошадях известный мастер Авраам.

Наступали первые холода, ветры с Ополья несли ледяную крупу, подмерзшие лужицы похрустывали под колесами; словно исхлестанные плетьми, голые березки стыдливо жались друг к другу.

Возок мотало из стороны в сторону; накрывшись шубой, Авраам с тоской вглядывался в сгущающиеся сумерки: ни встречного на безлюдной дороге, ни огонька — поля, изрытые оврагами, речушки, хлипкие мосты, редкие перелески. Тишина.

Озябшая красная луна то ныряла в низко стелющиеся тучи, то сияла в черных разводьях отчужденно и таинственно.

Лошади поекивали селезенкой, широкая спина возницы покачивалась перед глазами Авраама из стороны в сторону. Час был поздний, пора было подумать и о ночлеге — до Владимира не близко, ночная дорога опасна, холод даже под шубой пронимает до костей.

— Стой! — крикнул Авраам, увидев блеснувший на пригорке огонек. Высунувшись из возка, замахал рукой.

— Тпр-ру-у! — остановил коней возница. Спрыгнул наземь, подковылял занемевшими ногами к возку.

— Видишь огонек? — сказал Авраам.

— Отчего ж не видеть? — отвечал возница, не оборачиваясь. — Места здешние мне ведомы…

— Ну так сворачивай, — нетерпеливо поторопил его Авраам.

Возница стоял нерешительно.

— Чего ж ты?..

— Не, туды я не сверну.

Авраам удивился:

— Почто?

— Не, — уперся возница, — и не проси, батюшка…

— Экой же ты чудной, — проворчал Авраам. — Аль на дороге нам ночевать?

— Хоть бы и на дороге, — отвечал возница. — Но только туды не сверну. Страшно.

— Чего ж страшно-то?

— Отродясь туды не сворачивал… Всего и слов-то: ведьмина россечь [105].

— Эко хватил куды, — сказал Авраам, почувствовав внезапную тревогу. Ему уж и самому расхотелось сворачивать. Но от рожденья был Авраам упрям и от сказанного не отступался. Однако замешкался, и молчанье его мужик расценил по-своему — неуклюже направился к лошадям.

— Погодь ты! — крикнул Авраам ему в спину.

— Ну чегой-то, батюшка? — неохотно вернулся возница.

— Будь то хоть ведьмина, хоть лешачья россечь, — сказал Авраам, — а зело продрог я, до косточек сиверком прохватило — невмоготу. Сворачивай!..

В иное время, может, и сбег бы от него мужик, да тут куда убежишь? Поскреб он в затылке, покачал головой, вздохнул и взобрался на коня. Возок дернуло, замотало еще сильнее, колеса загромыхали по смерзшимся комьям вспаханной земли.

Крупа перешла в снег, и скоро все вокруг сделалось белым-бело. Ветер бил им в лицо и срывал с возка меховую полсть.

«Вовремя свернули, — подумал Авраам. — В этакую-то снеговерть и с пути сбиться легко. Каково было бы добираться до города?..»

Кони стали. Мужик подошел к возку.

— Приехали, — сказал он.

Авраам выбрался на снег, поправил сползшую с плеча шубу. Огляделся.

Возок приткнулся боком к низкой изгороди; за нею виднелась осевшая набок избушка, на фоне светлого неба угадывалась корявая, словно сорванный с дерева, скрученный березовый лист, крыша. Из окошка просеивался свет.

Скрипнула на заржавленных петлях дверь. Возница перекрестился и попятился к возку.

— Эй, кто там? — спросил грубый женский голос. — Кого леший принес?..

Протаптывая сапогами дорожку в снегу, Авраам приблизился к двери.

— Я это, баушка, нечаянный путник, — сказал он, перешагивая вслед за старухой невысокий порожец. — Еду из Новгорода во Владимир, а на воле, сама видишь, какая стынь. Не пустишь ли переночевать?..

— Носит вас по миру. Разъездились, — сердито сказала старуха. — Проходи уж, коли вошел. Да только сам видишь, изба у меня мала — не хоромы.

Вдруг она зыркнула поверх Авраамова плеча и увидела возницу.

— А это еще кто с тобой?

— Мужик…

— Сама вижу, что не баба. Отколь взялся такой?

— Возница он. От самого Ростова везет меня… Смирной.

— Все вы смирные…

Мужик, шмыгая носом, смущенно постукивал лапотком о лапоток.

Авраам сел на зашатавшуюся под его грузным телом, кое-как сбитую из неструганых досок лавку, расстегнул на груди шубу, снял рукавицы.

— Дверь-то, дверь-то притвори, — заворчала старуха на замешкавшегося возницу. — Всю избу выстудишь…

Внутри было угарно и дымно, в очаге тлел умирающий огонь. На угольках стоял черный горнец [106], и в нем что-то клокотало и булькало.

Сбросив меховой, драный во многих местах кожушок, старуха достала с полки деревянную мису и поставила ее посреди стола. Охватив тряпицей горнец, вывалила в мису вместе с мутной водичкой подрумяненную, разваренную репу.

— Вечеряйте, страннички, чем бог послал, — сказала она и села бочком на перекидную скамью.

Авраам, глядя на стол исподлобья, велел мужику задать корма лошадям и принести холщовую дорожную суму. В суме у него был сукрой [107] хлеба и несколько вяленых рыбин.

Все это Авраам вынул и разложил на столе. Достав из-за голенища ножик, нарезал хлеб и рыбу.

— Ешь, баушка, — сказал приветливо.

— Ишь, запасливый какой, — шамкнула сморщенным, как куриная гузка, ртом старуха.

— Ты на меня, баушка, не серчай, — сказал Авраам. — Человек я не шибко справный, да и путь позади не малый: потощала моя сума.

— Чего уж казниться-то, — махнула рукой старуха и потянулась к хлебу.

Все проголодались, ели жадно; бледное лицо хозяйки залоснилось от удовольствия, глаза повеселели. Авраам, скинув шубу, глядел добродушно. Один только возница неспокойно посматривал по сторонам.

Хозяйка заметила это, оторвалась от еды и обмахнула рот кончиком черного убрусца.

— Что глядишь, миленький? — сказала она мужику. — Уж не свататься ли вырядился? Приданое мое — два таракана в подполе да паучок-крестовичок за божницей. Аль мало за себя даю?..