Диско 2000 (сборник) - Сборник Сборник

— Доктор Скайчум, вы полагаете, что после наступления миллениума пришельцы монополизируют канализационные сети — а какие у вас доказательства?

В паузе между смешками слушателей Скайчум промямлил, что это вовсе не его теория.

Скайчум выглядел очень серьезно, что придавало происходящему характер фарса. Ведущему внезапно страшно захотелось поиграть на бонгах, и он начал колотить по двум игрушечным летающим тарелкам. Скайчум был озадачен.

Он понял, что среди гостей есть завсегдатаи, готовые с легкостью ввязаться в обмен безобидными подколами.

— Но послушайте, Рэй, история вашей жизни напоминает краткую энциклопедию обломов.

— Знаю, Билл, но мне нравится моя жизнь.

— Вы обещали нам сегодня что-то исключительное, а что же именно?

— Хотите верьте, хотите нет, Билл, но я выдра.

— Я так и знал, Рэй.

Его слова словно сдуло этим ветром болезненного острословия, но Скайчум не мог ничего поделать с духом, царившем на телевидение. Он пытался в тон начинать с какой-нибудь легкомысленной шуточки насчет человечков с фасеточными глазами, но заканчивал воплем:

— Идиоты! Выбили почву у себя из-под ног! Угнетение также способствует эволюции, как и все остальное.

Даже на серьезных шоу его обычно не понимали. В передаче "Горькая правда", посвященной новостям, в течение часа удивлялись тому, что, оказывается, существуют анти-правительственно настроенные сервайвалисты. Они делали это уже в двадцать седьмой раз, и то, что Скайчум с раздражением, а потом и в слезах, талдычил фразу "это и ребенку известно", было воспринято, как попытка украсть у всех головокружительную сенсацию. А когда на экране появилось его заплаканное лицо, которое то стиралось, то проявлялось вновь, и он спросил: "Можно ли достичь дна очевидности?", то ему инкриминировали превращение дискуссии в балаган. Телевизионный евангелист обвинил его в том, что он "безнравственно копаться в том, что причиняет нам невыразимую скорбь", а когда Скайчум посоветовал ему остыть, тот проклял его, пригрозив в будущем какими-то невнятными карами. Это была скучнейшая возня, непоправимо бессмысленная. Прозрения Скайчума в очередной раз прозвучали как нечто постыдное.

Тем более, что в пророках недостатка не было. Один парень настойчиво утверждал, что вирус миллениума выведет из строя программы виртуальных секс-кукол, которые начнут отказывать пользователям, на том основании, что все они — столетние старцы без гроша в кармане. Другой утверждал, что регулярно общается с духом Абрама Линкольна.

— Мое общение с этим шепелявым кретином не обогатило меня никакой мудростью, — сказал он. — Однако я счастлив.

И чихнул как вредный жук, опыленный дустом с самолета, обхаркав ведущего.

Радикально мыслящие обозреватели были способны лишь вопрошать: а что, собственно говоря, празднуется? Скайчум понял, что ему хочется уйти. Но даже он вынужден был признать, что это событие — крайне важное, ибо знаменует то, что человечество так долго прожило и так мало чему научилось. Это прозвучало как открытый призыв к бунту, и по лицам забегали плутоватые ухмылки. Всех этих людей связывало между собой общая тяга к выпендрежу на публике и любовь к самодовольной расслабленности. Наконец, Скайчуму просто захотелось стать одним из них. Но как только он понял, что откровение ускользает от него, ему показалось, будто злобные огоньки, вспыхивающие в глазах у этих людей, претерпевают красное смещение, как будто он смотрел на Землю с точки зрения обитателя какой-то цивилизованной планеты, от которой эта самая Земля стремительно удаляется. И его способность смотреть в будущее вернулась с интенсивностью лихорадочного бреда.

Он мчался сквозь духовный навоз, выглядевший как мириады стекавшихся в одну точку струек едкой жидкости, скручивавшихся в огромный грохочущий водоворот отвергнутой мирозданием гнили. Приближаясь, Скайчум увидел, что вокруг котлообразной ямы, подобно стальным шарикам вокруг колесной втулки, скопились крошечные сверкающие предметы. Они зависли в полной неподвижности на краю медленного мальстрема. Эти стражи вселили в него крайнее беспокойство, и он решил изучить их под увеличением. Вот они, на краю божественно-недосягаемого водопада изменчивости. Космические корабли.

Какая нелепость. Это были они.

— Если бы мы отнеслись к нашим страхам честно, как взрослые люди, — сказал он клоуну с лиловыми волосами, заправиле одного публичного телебалагана, — а не избегали, отвергали и пытались забыть их, то энергия этих переживаний была бы поглощена сознанием. А пока что мы обращаемся с ними, как с нашими ядерными отходами — выбрасываем их куда-то, и они нас больше не интересуют. Самые недавние отходы вернутся первыми.

— Последними туда, первыми сюда, во! — мрачно сказал клоун.

— Именно, — сказал Скайчум.

— А я хотел бы помочь вам, — с бесцеремонной искренностью заявил клоун. — Но я всего лишь клоун.

Вот до чего он докатился. И это все наяву? Он что, спятил?

За несколько дней до того как над Таймс Сквер навис первый шар, Скайчум скрылся ото всех. Опущенные шторы, пустые бутылки. Он лежал на спине, его угнетало всеобщее безразличие. Слишком жестокая расплата за потревоженный улей. Власти даже не взяли на себе труд его демонизировать. Было очевидно, что он посмел воспринять свое безумие всерьез и сделать его общественным достоянием. Мог ли он уйти, начать жить заново? Все кругом казалось до странности живым и колючим. Шаря глазами по потолку, он снова увидел сто тысяч граждан Гватемалы, убитых американскими наемниками. Позже это подтвердится, но как он мог знать об этом до того, как его посетило видение? Он смотрел только «Си-Эн-Эн». Не в силах совладать с думами, Скайчум встал с постели.

В этот момент зазвонил телефон. Парень с ТВ обвинил его в банальности — и сквозь смех объявил, что у того есть возможности искупить грехи, возвестив народу какую-нибудь околесицу. Скайчум согласился — он был слишком вдохновлен, чтобы протестовать.

Шоу называлось "Шарики за ролики" и на него мог попасть любой городской сумасшедший, согласный хорошенько посотрясать воздух в часы, оставшиеся до начала нового века. Взаимные проклятия невменяемых проповедников и мрачных витий подкреплялись древними эликсирами и озверелой требовательностью режиссера. В полночь один из шутов будет коронован Королем Уродов. За критерий бралась экстремальность и бесстыдство по отношению к святыням общества. Стать объектом насмешек или получить титул короля всех ходячих посмешищ — Скайчум дивился, с какой готовностью дурак готов бахвалится своей дуростью. И у него, похоже, тоже имелся шанс. Стоит ли ожидать высшей справедливости, если в забеге участвуют одни уроды?

Глаза ведущего были как изюминки, и служили исключительно для того, чтобы прикрывать отсутствие лобных долей. С покровительственным интересом, он общался с появлявшимися из огромной банки сырных шариков (реклама спонсоров) гостями.

Человек с прутиком в руке говорил о миллениуме.

— Я могу сообщить вам лишь то, — сказал он, располагая слова подобно лисице, запутывающей следы, — что он будет обескураживающим. И очень, очень дорогим.

— Для меня? — спросил ведущий, и публика взревела.

— Для меня, — сказал человек, и все высыпали в проходы.

— Привыкайте гримасничать по-обезьяньи, — изрек другой гость. — Для того чтобы достичь просветления, требуется развивать лицевую мускулатуру

После чего он выволок из-за кулис верещащего шимпанзе, уверяя всех, что обезьяну зовут Рамон, вытолкнул его на арену, и добавил:

— Вот так.

Скайчум сказал ему, что он играет в опасные игры.

Старик с ввалившимися глазами зачитал приговор.

— Закат бороды был закатом современной цивилизации.

— Каким образом?

— А таким, что отращивая бороду, тратишь время. Теперь уймите эту странную грусть: давайте опалим ноги спичками и громко закричим.

— Я… я прошу прощения… что…?

Старикан начал отплясывать на столе джигу, из его пересохшего горла неслось кудахтанье.

— Дать ему по башке, чтобы прекратил плясать, — прошептал кто-то из операторов.

Другим участником оказался инспектор манежа в Цирке Лобстеров, который хлестал бичом на глазах у всех этих безответных существ — так, будто они являлись порождением сатаны.

— Придет времечко, — объявил он, — и эти мамочки смолкнут.

И тут же огрел кнутом лежавшего рядом лобстера, раскроив его на две части.

Девочка прочла стихотворение:

за ответами мухи-навозницымухи-скромницы,моей воли девичьейисполнительницы

Какой-то тип, не меняясь в лице, сообщил, что отрыжка — это новый язык. Другой продемонстрировал окаменевшую лепешку помета мамонта, и заявил, что она "просто ждет своего часа". Другой всего лишь настаивал, что носит в груди "горящее сердце" и считал, что это должно уравновесить или перекрыть все остальные недоразумения.